Поиски инструментов в ящиках с барахлом заняли минут пятнадцать и увенчались успехом. Приставив гвоздь к нужному месту и занося над ним молоток, Ольга сказала:
— Лисён, заткни уши на всякий случай. Русский язык всё-таки велик и могуч... особенно когда саданёшь по пальцу.
Вогнав несколько гвоздей, она кое-как укрепила хлипкую конструкцию. Присела, проверяя.
— Внимание, смертельный номер! Производится приземление попы-испытателя... Барабанная дробь! Не повторять, опасно!
Стул выдержал.
— Ну вот, а то как-то неудобно перед хозяйкой. Может, это был её любимый стул? А тут приехала одна... гм, тяжёлая задница, и стульчику пришёл капец. И заметь, Убийца Смысла на уроках труда вовсе не табуретки делал, а варил борщ и пытался сшить какую-то фигню из старой занавески.
— Ну и как, получилось? — поинтересовалась Алиса, вытирая выступившие от смеха слёзы.
— Получилось сшить чехол для задницы ну очень нестандартной формы, а юбку — нет, — усмехнулась Ольга. — Тем более, что юбок ваш покорный слуга потом вообще не носил. И борщ тоже был сомнительной съедобности. Бедные пацаны нашего класса! Им ведь потом всё это жрать пришлось. Ну, обычай такой дурацкий — мальчиков приглашают к девочкам на урок... Вот где была жесть! Им надо памятник поставить за героизм. Некоторым — посмертно, — добавила она со смехом.
Из города они привезли с собой кое-что из спортивного инвентаря для занятий, а из кухонной техники — только мультиварку и кофемолку. Кофемашину на тесной кухоньке просто негде было ставить, и они решили обойтись туркой. Изредка Ольга пила молотый в растворимом, весьма недешёвый, но всё же предпочитала зерновой кофе. Молотый в растворимом — это на безрыбье, если уж никакого нет.
Еду готовили немудрёную. Завтрак — яйца, поджаренный хлеб, кофе-чай; на обед какое-нибудь несложное блюдо — плов в мультиварке, курица, мясо в духовке, котлеты из курицы и индейки (запасом последних они забили почти всю морозилку небольшого дачного холодильника). Картошка старого урожая продавалась уже дряблая, так что гарниром служили гречка или рис. Ужин — то, что осталось от обеда. Иногда — творог. Чем проще, тем лучше. Это в городской квартире можно возиться с разносолами, перемывая при этом гору посуды, а тут при отсутствии водопровода это было не так удобно. Имелись, впрочем, два водонагревателя: один, поменьше — для мытья посуды и рук, второй, побольше — для летнего душа. Без «наворотов», самые простые.
В первую ночь Алисе не очень хорошо спалось на новом месте. Комары ещё не особо донимали, но какая-то космическая, звёздная бессонница наполняла и небо, и её саму. Ольга посапывала на раскладном диване в одних чёрных трусиках, с обнажённым туловищем: было по-летнему тепло и душно. Они взяли с собой из дома свои подушки, одеяло, постельное бельё. Алиса захватила даже ароматные саше, к которым питала особое пристрастие и которыми всегда перекладывала чистые вещи в шкафу. Это она переняла от бабушки, которая использовала для этого душистое мыло — ещё советское, восьмидесятых годов. Оно невероятно долго сохраняло запах, а саше выветривались гораздо быстрее, и Алиса капала внутрь эфирные масла — жасмина, лаванды, иланг-иланга, апельсина, грейпфрута, герани. Запахи помогали почувствовать себя дома. Что-то звериное в этом было. Как у кошки. Она долго привыкала после переезда к Ольге. Да, она привязывалась к месту. Территория.
От наволочки пахло лавандой и жасмином, это успокаивало, но сон не шёл. Непривычная тишина: не слышно машин. Алиса осторожно встала; трость с подлокотником стояла у дивана, но она обошлась так. Держась за стену, подобралась к окну. Темнота — тоже непривычная. В открытую форточку, касаясь лба Алисы, струился весенний сладкий воздух. Ах, сирень... Вдыхать этот щемяще-нежный аромат можно было бесконечно.
Диван тоже непривычен, жестковат. И запах... Нет, не неприятный, просто чужой. Неизвестно, кто на нём сидел или спал. Как будто чистый на вид. Но обязательно застилать своей простынёй, мало ли.
Стол у окна в темноте: сирень в вазе от Ольги. Небольшой букет: Алиса попросила много не срезать, жалея цветы, чья судьба — увянуть. Пусть уж благоухают на ветках, живые.
Усталость всё-таки взяла своё, и она легла. И уснула неожиданно скоро.
Утром Алиса разминалась на открытом воздухе, расстелив коврик для упражнений на траве. Она занималась с эластичной лентой и с гантелями, яблоневые бутоны чуть колыхались в розовым отблеске рассвета.
Ольга с секундомером на наручных часах варила яйца всмятку — ровно полторы минуты, а взгляд Алисы блуждал по участку. Ей не терпелось расчистить от травы землю под грядки и посадить лук, петрушку и укроп, салат и редис. Идея вырастить свою зелень, раз уж они тут на всё лето, была очень заманчива. Алиса уже пробовала выращивать кое-что на подоконнике, но настоящая грядка — совсем другое дело. Солнце и воздух! А в пустую теплицу можно было бы посадить немного помидоров и огурцов, только рассаду придётся купить.
Они позавтракали, и Алиса принялась тормошить Ольгу, которая после еды с некоторой ленцой расселась на крылечке в лучах солнца: переваривала и размышляла о чём-то. От её губ пахло кофе: задумчивый поцелуй.
— Сейчас, Лисён, пять минуток. — И опять задумалась.
Может, она смотрела «фильм в голове»? Очередная глава про Гая... Что ж, это — святое. Алиса оставила Ольгу в покое, а сама, прихрамывая, прошла через весь участок — к сарайчику, где хранились инструменты, пакеты со старыми удобрениями — выцветшие и пыльные. Трава ещё невысокая, лопаты будет достаточно для борьбы. А кое-где и просто тяпки. На месте сидеть не хотелось, внутри будто какой-то моторчик вырабатывал энергию, и если её не выплеснуть... В итоге она нашла себе занятие: срезать сухие малиновые ветки.
— Шило кое у кого в одном месте, — засмеялась Ольга, поднимаясь со своего солнечного, насиженного местечка.
Почва оказалась плотной, тяжеловатой, лопата входила в неё трудно. Одуванчики — жёлтыми пушистыми кружочками; некоторые ещё не раскрылись, только-только вылезли. Комья падали, Ольга рубила их, рассекала, измельчая. Кряхтела, выкапывая одуванчики и подорожник, пырей, крапиву, парочку кустиков мелиссы...
— Ой, мелиссу только не выкидывай! — встрепенулась Алиса. — Её надо пересадить в другое место, пусть растёт! Будем потом сушить и чай пить.
Себе она тоже нашла дело по силам: подвязывала вольно раскинувшиеся и свесившиеся до земли кусты малины к старым, кое-где поломанным шпалерам. Потом, надев перчатки, ползала в малиннике и выдирала молодую крапиву. Опиралась Алиса на здоровую руку (более ответственная задача — поддерживать вес тела), а крапиву драла второй, захватывая жгучую траву тремя пальцами. Лёгкий холодок дрожи пробежал вдоль позвоночника: не судорога, а так, напоминание. За последний год состояние не только не ухудшилось, но, как ей казалось, даже стало немного лучше — всё благодаря упорной работе над телом и лечению. Мизинец с безымянным, заразы такие, не всегда участвовали в захвате крапивы (всем лежать, листья за голову, лицом в землю!), но иногда всё же делали занятой вид. Мол, ага, и мы тоже.
Подстелив на землю старое детское одеяло, обнаруженное в ящике с хламом, Алиса сидя втыкала в готовую грядку купленный накануне лук-севок (корешками вниз! — пару раз перевернула). Ольга, вспотевшая от работы, опиралась на лопату, и в уголках её глаз притаились лучики улыбки. На майке проступили тёмные пятна влаги, прядки волос прилипли ко лбу. Мелисса была пересажена, кустики обильно политы — в стороне от грядок, в полутени кустов смородины.
Уличный термометр показывал двадцать два градуса. Присев на перевёрнутое ведро, Ольга пила сваренный Алисой кофе, волосы на висках влажные. Лучиков её взгляда Алиса ждала, как солнышка. И всегда дожидалась, получала желаемое, и сердце откликалось волной чего-то огромного, светлого, крылатого. У сердца — крылья.
Алиса пила чай, сидя на одеяле в тени Ольгиной фигуры, как под крылом. Надёжно и спокойно было ей, рассеялись остатки тревоги, забылись страхи, даже то чувство кабачковой беспомощности стало далёким, нереальным сном, растворяясь в безоблачной небесной синеве. Кажется, солнечный свет уменьшает депрессию? Вряд ли панацея, но пусть хотя бы так. Не повредит уж точно. И солнце щедро лилось сверху на Ольгу, на её открытые плечи, спину, шею. Бицепсы в расслабленном состоянии не так уж выпирали, но сила в очертаниях чувствовалась всё равно. Красивые руки. Делала становую тягу со штангой в шестьдесят кило; для неё поднять сорок четыре килограмма Алисы — раз плюнуть.
Алисе нравилось, как проступали вены под кожей, как золотился пушок на предплечьях в солнечных лучах. Эти руки обнимали бережно, но крепко. Светлые пряди блестели сверху, бока и затылок были русыми: в марте Оля решила наконец закрасить седину. «Выглядеть по-человечески». Морщинки у неё были только в уголках глаз, так что окрашивание пошло ей на пользу, сразу минус пять-семь лет. Косметикой она не пользовалась вообще, не любила даже брови выщипывать, но Алиса укладывала её под лампу и орудовала пинцетиком. (Кстати, неплохая регулярная тренировка мелкой моторики для неё самой). Ольга только шипела, морщила брови и вполголоса говорила: «Ау».
С зубами тоже было много хлопот. Курение и кофе сказались не лучшим образом: кариес и желтизна, камень. Но постепенно со всеми проблемами справились: лечение, чистка, отбеливание — и улыбка Ольги теперь сияла не хуже, чем у кинозвёзд. Это заняло около года.
Была ли во всём этом заслуга Алисы? Она предпочитала не превозносить себя. Но выглядеть Оля и правда стала гораздо лучше, и больше всего пользы приносила физическая нагрузка. Ну и отказ от курения, что уж там.
Всё это Оля сделала сама. Но не будь Алисы — сделала бы?..
Алиса гнала червячков самодовольства. Она просто радовалась и любовалась Олей. И гордилась ею. Если поставить рядом фотографии «до» и «после» — разница казалась поразительной.
Дров, кстати, на момент заселения на дачу не было, и Ольга на всякий случай нашла в интернете объявление о продаже. Меньше одного кубометра не продавали, пришлось взять — уже колотые, в мешках. Может, и не так часто будет возникать в них надобность летом, но для бани сгодятся. Алиса парилась в настоящей деревенской бане очень давно, у бабушкиной старшей сестры, ныне уже покойной бабы Лены. Ей вспоминалось то ощущение чистоты, расслабления и какой-то лёгкой, не беспокоящей пустоты. Как перезагрузка души. Всё с чистого листа: мысли, чувства, намерения.
Трудовой день получился хороший: траву если и не уничтожили, то, по крайней мере, неплохо припугнули, вскопали и засеяли пять грядок; Алиса обнаружила в сарае побелку для деревьев и покрасила ею ствол яблони. Даже осталось немного на вишню. Сразу стало как-то по-весеннему чище, радостнее.
С банной печкой справились. Алиса капнула немного пихтового масла в воду — для душистости. После бани выпили по пол-литра травяного чая, зверски проголодавшаяся Ольга захотела мяса. В морозилке помимо вездесущих котлет нашлись стейки из свинины — овальные, толщиной полтора сантиметра, в самый раз для эскалопа.
— А не опробовать ли нам гриль? — подмигнула Ольга.
Испытания прошли успешно. Спиртное не требовалось, лёгкий хмель и так плавал в голове, делая краски ярче, обостряя зрение. Цветущие яблоневые ветки покачивались в закатных лучах, удивительно чёткие, живые, настоящие. Сколько мегапикселей? Никакой камере и не снилось такое разрешение — под названием «жизнь».
Каждая Олина ресница, каждый волосок в аккуратно выщипанных Алисой бровях. Хотелось впитывать эту чёткость, купаться в ней, лёгкой и пьянящей, как белое сухое вино.
2
В это утро Алиса увидела первые зелёные росточки на грядках: проклюнулся лук, салат и редиска. Петрушка с укропом пока не высовывались, но они обычно долго прорастают, до двух недель.
Вишнёвые деревца покрылись белой пеной цветения и роняли мелкие лепестки на свежевскопанную землю под ними. Вчера Ольга ушла в творческий запой и за вечер написала половину главы — четырнадцатой по счёту во втором томе «Проклятого Лорда». Кровожадный автор воплощал свою задумку: наслал на и без того мрачный мир Гая погодный катаклизм. До сих пор они жили в условиях относительно мягкого климата наподобие того, что царствовал в северном полушарии в X-XIII веках. Но пришёл конец благоденствию: замедлилось тёплое течение Байстрём (отсылка к Гольфстриму), да ещё и солнечная активность понизилась. Резко похолодало. Убило морозом все виноградники на севере, урожай хлеба и овощей замёрз на корню. Разразилась эпидемия чумы. Из-за неурожая и голода зашевелились соседи лорда Гая и двинулись войной на его более благоприятные для жизни земли. Также опасность грозила и землям королевы Инголинды, которые не слишком затронуло похолодание. Королева просила у Гая защиты: ведь она растила их общего сына. Лорд больше не писал ей любовных писем, никак не показывал чувств, и казалось, что они действительно умерли: отдавая Инге свою жизненную силу, Гай отдал и их. Его душа была опустошена.
На переговорах о военной помощи они встретились. Взгляд Гая был подёрнут непроницаемым льдом, губы сжаты. Немного дрогнули они, лишь когда в приоткрывшуюся дверь кто-то из служанок впустил маленького И́нгрина. Малыш подбежал к матери и уцепился за её руку, робко глядя на сурового воина со шрамами на лице и блестящим круглым черепом.
Этого малыша Гай когда-то носил сам. Рука дёрнулась и легла на пустое чрево, в котором что-то заныло. Боль от выкидыша, окровавленное тельце. Гай сделал новую телесную оболочку: её раздвинутые колени, его тяжёлое дыхание около её щеки. Пустые белки её закатившихся глаз. А потом Отец Фуно перевёл туда же жизненную силу и душу младенца. В итоге с малышом всё было в порядке, он просто переселился во чрево Инголинды, но боль, кровь и маленькие хрупкие ручки, уже неживые, на его ладони — это не забылось.
И сейчас живой кудрявый мальчик смотрел на Гая большими несмышлёными глазёнками, держась за руку Инголинды. Ребёнок, который когда-то помог своей матери продержаться до возвращения Гая. Тот отомстил коварному интригану лорду Нистейну, вернулся и отдал Инге свою жизненную силу.