- Почему?
- Сама не знаю, но настроение на нуле. Сплошные проблемы.
- Что случилось?
- Ничего особенно страшного, Слава Богу, по мелочи в основном. Команда Лурдес проиграла соревнования, почетное последнее место заняли; Лёша поссорился со своей барышней, переживает и не хочет приходить на Рождество, говорит, все будут опять прикалываться.
- Все - это я?
- Ну а кто? Сколько раз я просила тебя не трогать его?
- А я его не трогаю, мам!
- Ну, хорошо, не его, а эту тему!
Под “темой” подразумевается склонность брата к слишком частой смене подруг. Я об этом шучу обычно, не выбирая выражений. Его это бесит, а мне нравится, как он бесится.
- Ну ладно тебе, мам! Это ж просто юмор, а он, как известно, продлевает жизнь!
- Кому продлевает? Мне эти ваши ссоры уже в печенку въелись!
- Ну какие ссоры, мам! Ладно, всё! Слова не скажу про твоего Лёшу, раз он такой нежный!
- Да ладно, все это мелочи жизни. Эштон сегодня на занятия не пришёл, это уже серьёзный повод для переживаний.
- Да тоже, поди, у девицы своей застрял! – буквально выплёвываю свою внутреннюю горечь по этому поводу.
Мама бросает на меня осуждающий взгляд:
- Я звонила ему, он сказал, что приболел.
- Врёт! Скорее, перебрал!
- Не думаю. У него голос был охрипший.
- Наивная ты, мам! Я могу замострячить тебе голос умирающего, если хочешь. Вот смотри: Валерия Витальевна, мне очень жаль, но сегодня я не могу появиться на занятиях - намертво придавлен к кровати длинноногой блондинкой! – хриплю. - Ой, простите, я хотел сказать, у меня грипп и жар!
- Смешно, - лицо у матери невозмутимо. – Смотрю, ты с брата уже переключилась на Эштона?
- С брата на другого брата, вернее будет сказать! - сообщаю довольно.
- Да какой он тебе брат! Не смеши меня! Я же вижу, как ты на него смотришь!
- Ещё чего! Ты что, мам! На фига он мне сдался? Он же пришибленный какой-то!
- Вот поэтому не смей его трогать! Не сладко ему пришлось, видно. Мать сама его растила, мужчины никогда в доме не было. Да и не знаешь ты, что такое нужда, дочь! И не дай Бог узнать!
- А ты знаешь?
- Нужды не знала, но тяжело было очень, когда Алёша родился. Денег на памперсы не было, дошло до того, что я подгузники ему из марли делала, а потом стирала их.
- Ты никогда не рассказывала мне об этом, - внезапно мне становится стыдно.
- Теперь вот рассказываю. Но голодными мы никогда не были, а у Эштона, похоже, и это было.
- Да ладно! А ты откуда знаешь?
- От верблюда!
- Ну, мам!
- Не для твоих ушей эта информация. Я сейчас к нему поеду, это недалеко, прямо рядом с Институтом. Пойдёшь со мной? Или подождёшь в машине?
- С тобой, конечно! Вдруг он там помирает, может, помогу тебе его реанимировать!
- Дочь! Иногда мне хочется подрезать тебе язычок! И если бы не Алекс...
Для моей матери слово «болезнь» имеет действительно совсем не тот смысл, какой обычные люди в него вкладывают. У неё любая болезнь всегда подразумевает “смертельную” болезнь. И на эту тему я тоже много и дерзко шутила, пока Алекс не рассказал мне, что они прошли с мамой, когда он болел раком, когда у мамы отказывали почки, когда няня нанесла ей четыре ножевые раны, убив моего нерождённого брата и почти убив мою маму. Теперь мне больше не до шуток.
Эштон открывает нам дверь, будучи в когда-то белой, теперь уже неясного цвета майке, измятой и влажной и серых домашних штанах. Щёки у него алеют румянцем, каштановая длинная чёлка выдаёт недавнее намерение хозяина привести себя в порядок, но расчёсанной не выглядит. Если бы не мама рядом, я бы смутилась и сбежала, потому что молодые люди, наверняка, именно так и выглядят, когда их отрывают от занятия сексом.
Но Эштон, увидев мою мать в дверном проёме, сияет искренней улыбкой, а когда она приобнимает его, приветствуя, с чувством кидается обниматься в ответ. Решаю, что оторвали мы его совершенно точно не от секса. Может быть, от спорта?
Увидев меня, Эштон как будто расстроился, и я тут же почувствовала себя назойливой мухой, доставшей человека своими ёлками и гирляндами.
- Привет, проходи! - коротко, но по шкале Эштона очень тепло предлагает мне хозяин.
- Спасибо, - отвечаю.
Только в гостиной, залитой дневным светом, обнаруживаю на скуле Эштона огромный такой жёлто-зелёный заживающий синяк, небольшую ранку над бровью с запёкшейся кровью, стянутую двумя аккуратными стежками и прозрачным пластырем.
- Что это у тебя? - восклицаю, совершенно забыв о том, что Эштон же у нас герой, отстоявший честь своей дамы в неравном бою.
- Да так, - отвечает, улыбаясь. - Хэд-шот один пропустил. По глупости. Отвлёкся немного.
- Ты заканчивай, пожалуйста, с хэд-шотами, дорогой друг! - вмешивается в нашу беседу мама.