— Я тоже, — Черчилль кивнул и на минуту отложил сигару.
— Я сразу же позвонил на Даунинг-стрит, узнаю, что ты дома и, извини, не удержался и примчался к тебе в Чекерс.
— Я вижу, — Черчилль усмехнулся и снова взял сигару.
— Но это же ужасно, Уинни! — Сэр Арчибальд так разволновался, что даже привстал в кресле. — Ведь если даже предположить, что Геббельс наполовину врёт, результат ошеломляющий!
— К сожалению, на этот раз Геббельс говорит правду, — Черчилль сердито пыхнул сигарой и принялся ходить по кабинету. — Я подтверждаю: результат из рук вон плох.
— Но это же значит… — сэр Арчибальд осел в кресле, — что приграничное сражение проиграно и немцы наступают в глубь страны.
— Именно так, — внешне спокойно подтвердил Уинстон.
— Но почему? — растерялся Арчи. — Ты сам говорил, что русские хорошо вооружены.
— Видишь ли, на мой взгляд, — Черчилль усиленно задымил сигарой, — к этому привела ошибочность и тщетная хладнокровность расчётов русских и, я думаю, незнание истинного положения. Они, похоже, не верили, что Гитлер решится напасть на них. Если же их разведка знала об этом, то им следовало заранее предпринять необходимые шаги.
— Я удивляюсь твоему спокойствию, Уинни! — всплеснул руками сэр Арчибальд. — Ведь Гитлер добился такого успеха…
— Что делать, Арчи, что делать… — Черчилль пожал плечами. — Война, к сожалению, это список ошибок. Кстати, ты помнишь старую карикатуру на русских времён Крымской войны, которую мы рассматривали с тобой, ещё когда учились в армейском классе? Там где были львиные головы. Ты, помнится, тогда здорово смеялся.
— А-а-а, это там где русский солдат был изображён с головою льва, а генерал вовсе без головы?.. — улыбнулся Арчи. — Конечно, помню.
— Так вот, — Черчилль вынул изо рта сигару и помахал ею в воздухе. — Генералы во время войны проходят жёсткий отбор, и прольётся немало крови, прежде чем определится лучший. А солдаты, они защищают свой дом, свои семьи и свой уклад. Они будут воевать, Арчи.
— Согласен, — кивнул сэр Арчибальд. — Считаю, с военной точки зрения ты прав. А если посмотреть с политической?
Сэр Арчибальд заседал в парламенте, и его стремление повернуть вопрос из военной в политическую плоскость было понятным.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Черчилль.
— Я опасаюсь, Уинни, что Сталин, почувствовав, что под ним зашаталось кресло, а в случае военного поражения так и будет, решится заключить мир с Гитлером. Конечно, ему придётся пойти даже на территориальные уступки, но это возможно, Уинни.
— В принципе да, — после короткого раздумья согласился Черчилль. — Но ты сбрасываешь со счетов личность Гитлера. В своей политике он исповедует принцип верности обещаниям. Плюс вдобавок его расовая теория о неполноценности славян и стремление захватить их земли…
— Но, Уинни, теория — это теория, а политика это нечто другое, — возразил Арчи. — На определённых условиях они могут договориться…
— Нет, — с сомнением покачал головой Черчилль и поинтересовался: — Арчи, ты что-нибудь слышал о линии А-А?
— Нет, — оживился сэр Арчибальд. — А что это?
— А то, что по последним данным в окружении фюрера царит эйфория, и он поговаривает об окончании войны на линии Архангельск — Астрахань.
— Так… — покачал головой сэр Арчибальд. — Если принять во внимание стремление японцев захватить Сибирь, следует вывод: Сталин на такие условия не пойдёт и будет воевать до последнего…
— Вот и я так считаю, — согласился со старым другом Черчилль и снова пыхнул сигарой…
Стратегическое шоссе, ведущее через лес, было пустынным. В нескольких местах на обочине слабо дымили догоравшие после недавней бомбёжки грузовики, но основной поток отступавших уже прошёл, и на дороге лишь кое-где ещё виднелись одинокие фигуры.
Последними тянулись двое смертельно усталых бойцов, упрямо волочивших за собой «максим». Одним был здоровяк Федька Медведь, а второго — худого, но жилистого, звали Яшка Соломин. Одной рукой держась за хобот, они тащили пулемёт, а в другой каждый нёс ещё по два цинка снаряжённых пулемётных лент.
Красноармейцы шли из последних сил, но при этом Медведь молча шагал, по-бычьи наклонив стриженную под «ноль» голову, зато Яшка, тоже уставший донельзя, непрерывно балагурил:
— Нет, Федя, ты мне скажи, зачем мы его тащим? — Соломин в сердцах сильнее дёрнул за хобот, и пулемёт, подскакивая на выбоинах, покатился чуть быстрее. — Давай поставим вон под те кустики и пойдём себе…
— Ага, а военному трибуналу ты что скажешь?.. За потерю оружия… — неожиданно добродушно прогудел Фёдор.
— Да где ты, Федя, тот трибунал видел? — Яшка мотнул головой, показывая на пустынное шоссе.
— На тебя найдётся, — всё с той же интонацией отозвался Фёдор.
— Ну ладно, — притворно согласился Яшка. — Тогда придём и скажем, бомбой как шарахнуло…
— А мы контуженные, да? — криво усмехнулся Фёдор.
— Нет, Федя, мы с тобой чокнутые, — начал было Яшка, но тут же оборвал себя на полуслове, потому что рядом на обочине шевельнулись кусты, и тихий голос, долетевший оттуда, позвал:
— Товарищи…
— Это ещё что за цабе?.. — удивлённо протянул Яшка, глядя, как из кустов вылезает тщедушный красноармеец.
А тот, подойдя почти вплотную к пулемётчикам, неожиданно спросил:
— Товарищи, вы отступаете?
— Нет, к Берлину подходим! — зло огрызнулся Яшка.
— Я не о том… Другие же бегут… — вполне здраво пояснил боец и, двумя руками перехватив почему-то бывший при нём скрипичный футляр, коротко выдохнул: — Можно мне с вами?
Пулемётчики удивлённо переглянулись, и Яшка, только теперь углядев семитские черты бойца, фыркнул:
— Смотри, Федя, жидок с балалайкой…
— Это не балалайка, это скрипка… — уточнил странный красноармеец.
— Один хрен, не стреляет, — ругнулся Яшка и грубо кинул: — Ты вообще кто такой?