«Как вам угодно. В „Трех миногах“ о вашем отсутствии сокрушаться не будут. Честно говоря, ваша привычка непрерывно постукивать пальцами по столу и каблуками по полу начинает тревожить регулярных постояльцев — они считают, что у вас не все дома, да и я склоняюсь к тому же мнению. Закон позволяет мне вас выгнать, если вы будете нарушать покой окружающих — а до этого уже недалеко! Намотайте себе на ус».
«Подумать только! — воплощение оскорбленной невинности, ученик чародея воздел руки к небу. — Какой-то трактирщик преподносит мне нравоучения! Девушкам нравятся мои бесхитростные заигрывания; если бы это было не так, разве стали бы они строить глазки и сновать вокруг да около, покачивая бедрами?»
«Неужели? Вот нальют вам ледяной водицы за шиворот — узнаете, как им все это нравится! А пока что попрошу вас расплатиться за постой, и немедленно. Того и гляди, ночью вам придет в голову смыться».
«Остерегитесь! Так не разговаривают с благородными людьми!»
«Само собой. С благородными людьми я никогда так не разговариваю».
«Вы меня оскорбили! — отрезал Висбьюме. — Я заплачу по счету и немедленно покину ваше заведение. Можете не рассчитывать на чаевые».
Висбьюме переехал в гостиницу «Коралловый букет», по другую сторону гавани, где провел еще три дня, продолжая изучение «Альманаха». Наконец результаты вычислений побудили его сняться с места. Он приобрел двуколку, запряженную грациозным маленьким пони, бодро стучавшим по мостовой мелькающими, словно лакированными копытцами. Висбьюме нарочно проехал мимо гостиницы «Три миноги», важно развалившись на сиденье двуколки, после чего повернул вверх по долине Каскадной реки. Речная дорога привела его к перевалу Лешего, откуда он спустился на равнину Сеальда.
В последнее время Глинет одолевало странное сладостно-мечтательное настроение. В компании друзей — даже в присутствии Друна — она чувствовала, что предпочла бы одиночество. Но когда ей удавалось наконец от всех ускользнуть и действительно остаться одной — как противоречива и капризна человеческая природа! — ее охватывало не поддающееся определению тягостное беспокойство, словно где-то происходили чудесные события, в которых она страстно желала участвовать, но ее, несчастную, всеми забытую, никто не пригласил, никто даже не замечал ее отсутствия!
Глинет тосковала, не находя себе места. Порой завораживающие образы искушали ее: намеки на озарения, мимолетные и бесплотные, как обрывки снов наяву, напоминания о вымыслах и фантазиях, о сумасбродных кутежах при лунном свете, о пышных празднествах в роскошных дворцах, где ею восхищались галантные незнакомцы, о бесшумном воспарении над лесами и морями на волшебном воздушном корабле — наедине с тем, кого она любила больше всех, и кто любил ее не меньше.
Друн уехал из Домрейса; в их школьных занятиях наступил перерыв, и пару дней Глинет не знала, куда податься и что делать — но в отсутствие Друна и Эйласа Миральдра ничем ее не привлекала. Она отправилась в Родниковую Сень, где твердо решила перечитать все книги из библиотеки Осперо. Она храбро принялась за дело, покончив с «Хрониками Лагрониуса» и «Воспоминаниями Навзикаи»; ей удалось даже одолеть несколько страниц «Илиады», прежде чем приступы мечтательности, теперь случавшиеся все чаще, заставили ее отложить почтенные тома.
Когда ветер не тревожил озерную гладь и солнце безмятежно сияло в голубом небе, она любила выплывать на лодке, в полном одиночестве, на середину озера и, лежа на спине, смотреть в белоснежные кучевые облака. Что может быть лучше в этой жизни? Слиться воедино с блистающим миром, беззаветно и безраздельно, с бесценным даром, полученным безвозмездно на отмеренный скоротечный срок! Иногда чувства становились слишком сильными — Глинет быстро выпрямлялась и наклонялась вперед, обняв руками колени, не в силах сдержать слезы, катившиеся по щекам, слезы сожаления о потерянных мгновениях блаженства.
Предаваясь романтическим излишествам, Глинет временами сама им удивлялась и подумывала: не околдовал ли ее кто-нибудь? Леди Флора тоже начинала беспокоиться — шаловливая Глинет давно уже не забиралась на деревья и не прыгала через изгороди!
Проходили дни, и Глинет соскучилась. Чтобы развлечься, она ездила в соседнюю деревню, навестить свою подругу, леди Алисию из усадьбы Тенистые Дубы — или уходила в лес собирать землянику.
Однажды Глинет не вернулась к полудню в Родниковую Сень; не вернулась она и к заходу солнца. Слуги занялись поисками, но принцесса как под землю провалилась.
На рассвете отправили гонца в Домрейс; по дороге он встретил Друна, и оба они помчались на всем скаку в Миральдру.
Для Эйласа захват Суараха силами ска представлял собой не только военное затруднение: эта расчетливая провокация, не встретившая никакого сопротивления, нанесла ему унизительное оскорбление, не оставшееся незамеченным среди его подданных. С точки зрения ульфов на такой вызов необходимо было ответить, ибо человек, намеренно опозоренный врагом, продолжал нести бремя позора, пока не наказывал врага по заслугам или не погибал в попытке это сделать. Следовательно, занимаясь повседневными делами, Эйлас постоянно чувствовал, что глаза окружающих сопровождают его, ожидая решительных действий.
По мере возможности Эйлас игнорировал это молчаливое внимание и еще прилежнее занимался подготовкой своих войск. В последнее время он стал замечать в бойцах-ульфах новые обнадеживающие признаки — они выполняли команды с точностью и готовностью, уже не напоминавшей прежнее притворно-ленивое упрямство диких горцев, не желавших понимать указания чужеземных офицеров. Эйлас все еще сомневался в том, что их выносливость и сплоченность позволят отражать неистовые, но тщательно запланированные нападения «черных рыцарей» ска, в прошлом разгромивших не только армии Северной Ульфляндии, но и значительно превосходившие их численностью силы Годелии и Даота.
Король не видел простого решения этой проблемы, отягощавшей каждую минуту его существования. Отважившись на открытое столкновение и потерпев поражение, он подорвал бы боевой дух армии и свою репутацию главнокомандующего. Захватив Суарах, ска явно надеялись, что он примет скоропалительное решение нанести ответный удар, ввязавшись в битву, позволяющую тяжело вооруженной кавалерии размозжить отряды ульфов подобно кувалде, сплющившей орех. Эйлас не хотел брать на себя такой риск — до поры до времени. Тем не менее, слишком продолжительное бездействие могло привести к тому, что ульфы, по своему характеру предрасположенные быстро и яростно реагировать на любые провокации, прониклись бы циничным безразличием.
Сэр Пирменс, вернувшийся с высокогорных лугов в сопровождении отряда рекрутов, только подтвердил опасения короля: «Никакая муштра не научит их драться лучше, чем сегодня. Им нужно проверить себя в бою и убедиться в том, что ваша чужеземная стратегия оправдывает себя на практике».
«Хорошо! — сказал Эйлас. — Мы их проверим. Но поле боя выбирать будем мы, а не ска».
Пирменс колебался, словно раздираемый внутренними противоречиями. Наконец он сделал отчаянный шаг вперед, как солдат, выступивший из строя, и заявил: «В этом отношении может оказаться полезной следующая информация: замок Санк находится не слишком далеко от нашей северной границы».
«Мне привелось познакомиться с этой крепостью», — кивнул король.
«Владелец замка — герцог Лухалькс. В настоящее время он, вместе с семьей и большинством домочадцев, находится в Скагане, в связи с чем замок Санк почти не защищен».
«Любопытно!» — погладил подбородок Эйлас. Через два часа он приказал шести ротам ульфской легкой кавалерии в сопровождении лучников, двум ротам тяжело вооруженных тройских всадников, двум ротам тройской пехоты и тридцати двум тройским рыцарям подготовиться к выступлению из Дун-Даррика на следующий день после захода солнца — с тем, чтобы не привлекать внимание лазутчиков ска.
Эйлас прекрасно понимал, что шпионы ска следили за каждым его движением. Чтобы в какой-то степени нейтрализовать их деятельность, он сформировал отдел контрразведки — нечто вроде тайной военной полиции. Еще перед тем, как отдавать приказ о выступлении на север, Эйлас распределил группы офицеров-контрразведчиков по периметру военного лагеря, чтобы те могли перехватывать любых курьеров, спешащих с донесениями из Дун-Даррика.
Солнце скрывалось за западным хребтом, в военном городке сгущались сумерки. Эйлас сидел за рабочим столом, изучая карты. Снаружи послышались шаги, приглушенные голоса. Дверь приоткрылась — в коттедж короля заглянул адъютант, сэр Флевс: «Государь, полиция поймала шпионов».
Испуганный и взволнованный тон адъютанта свидетельствовал о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Эйлас поднялся на ноги: «Приведите их».
В коттедж зашли шестеро: руки двух человек были связаны за спиной. Первым пленником был стройный черноглазый молодой человек — стрижка и некоторые другие черты выдавали в нем потомка ска. Но Эйлас с изумлением смотрел на второго: на сэра Пирменса.
Капитан тайной полиции Хильгретц, младший брат сэра Гэнви из цитадели Колм, отчитался: «Мы заняли посты, и сразу после наступления темноты я заметил в лагере подозрительно мигающий фонарь. Продвигаясь с большой осторожностью, нам удалось окружить и схватить этого ска на вершине холма, после чего мы проследили, откуда из лагеря поступали световые сигналы — и застали за этим занятием сэра Пирменса».
«Печальный случай!» — сказал Эйлас.
Сэр Пирменс выразил полное согласие: «Безрадостная ситуация!»
«Вы предали меня в Домрейсе, и я привез вас сюда, надеясь, что вы сможете искупить свою вину. Но вы меня снова предали!»
Сэр Пирменс, седой и лукавый, как старая лиса, бросил на короля быстрый пытливый взгляд: «Вы знали о моих донесениях из Домрейса? Как это может быть? Я принимал все меры предосторожности!»
«Ейн, как правило, находит то, что ищет. Вы и Малуф — предатели. Вместо того, чтобы вас казнить, однако, я решил использовать ваши способности».
«Эйлас, дорогой мой, как это любезно с вашей стороны! Но моих выдающихся способностей оказалось недостаточно, чтобы распутать узел ваших намерений. Так бедняга Малуф, оказывается, тоже согрешил?»
«Согрешил — и несет наказание. Вы тоже неплохо потрудились. Если бы вы продолжали в том же духе, со временем я мог бы разрешить вам вернуться к прежней жизни. Надеюсь, что в отличие от вас Малуф не повторит свою ошибку».
«Малуф! Он танцует под другую музыку. Точнее говоря, он глух, как пень, и неуклюж, как беременная корова — сама Терпсихора не научила бы его переступать ногами в такт!»
«По меньшей мере он не поддался искушению повторно — насколько мне известно. Почему вы не последовали его примеру?»
Сэр Пирменс вздохнул и покачал головой: «Кто знает? Я вас ненавижу — и люблю всей душой. Я презираю вашу наивную простоту, но меня восхищает ваша предприимчивость. Я завидую вашим успехам и делаю все возможное, чтобы уготовить вам провал. Надо полагать, я глубоко испорченный человек. Чем объясняется мой изъян? Наверное, я хочу быть таким, как вы — и, так как это невозможно, вынужден мстить вам за свою неспособность. Или, если вы предпочитаете, чтобы вещи грубо называли своими именами — я таким уродился. Двуличие — такая же наследственная черта, как цвет глаз».
«Как насчет замка Санк? Следует ли считать предоставленные вами сведения приманкой, призванной завести меня и многих храбрых бойцов в гибельную западню?»
«О нет, клянусь честью? Вы смеетесь? Смейтесь! Я слишком горд, чтобы лгать, и говорю чистую правду».
Эйлас повернулся к шпиону-ска: «А вам, сударь, есть что сказать?»
«Мне нечего сказать».
«Вы молоды, перед вами вся жизнь. Если я вас пощажу, можете ли вы дать слово, что никогда не сделаете ничего, что нанесет вред мне или Южной Ульфляндии?»