Но Крыса так умоляюще говорил, с такой надеждой смотрел на них:
— Пошли! — не сказал — решительно выдохнул вдруг Сережа и испытал при этом чувство, будто бросился вниз головой.
— Ага! — одними губами прошептал Павлик.
Ночь лунная, безветренная и очень тихая — ни один листочек не шелохнется. Где-то далеко едва слышно громыхает последний трамвай. Захаровская, залитая лунным светом, безлюдная, с закрытыми ставнями, кажется необычайно застывшей, мертвой.
Шли молча, пригнувшись и все время оглядываясь. Нигде не было видно ни души.
Месяц отражался в полированном мраморе памятников, озаряя кладбище десятками лунных бликов. Длинные тени крестов преломлялись на гранитных могильных плитах, а кружево деревьев разбросало по траве блестящие двадцатикопеечные монетки.
Посеребренная лунным инеем часовня казалась сказочным замком спящей красавицы-царевны. И, несмотря на призрачную красоту, все это было страшно, как только может быть страшно на кладбище ночью.
Ребята легли в густых кустах за могилой с покосившимся крестом и затаились. Отсюда хорошо были видны и вход в часовню и пролом.
Сережа нащупал в кармане электрический фонарик. Вспомнил, что не купил новую батарейку. Потом подумал, что вообще вряд ли нужен сейчас фонарик — так лунно, светло вокруг. И тут вспомнил почему-то трамвай без кондуктора, разговорчивого мужчину-великана и его восторженные слова о коммунистических людях, о коммунизме, о жизни совсем хорошей.
И Сереже вдруг стало невероятно тоскливо, не страшно в этот миг, а именно тоскливо-тоскливо. И такой ненужной, такой чужой, такой ненастоящей показалась ему вся эта история, эти страхи, эти кладбищенские тайны — будто из старой, пожелтевшей, потрепаной книги. Но отступать было поздно. Он был целиком в плену этого приключения.
Сердце, как часы, отстукивало секунды — мерно и звонко в напряженном ожидании.
Сережа теперь понимал, что такое «гробовая тишина». Это была совершенно ужасная, мертвая, немая тишина, когда слышно, как бьется сердце и больше ничего.
Время остановилось. Они не чувствовали его.
И вот — не было ни шороха, ни шагов, ни звука — из-за крестов появились две фигуры. Будто встали из могил и неслышно пошли к часовне. Одна высокая, вторая ниже, шире. Даже не фигуры — бесплотные тени, призраки. Они прятались, обходили освещенные лунным светом места.
Вдруг высокий остановился, застыл. Низкий пошел дальше один.
Все ближе, ближе к часовне.
На мгновение черным призраком мелькнул в светлой полосе и шмыгнул в приоткрытую дверь.
Можно было заметить, что в руках и под мышкой у него были какие-то свертки.
Ребята оцепенели, замерли, боясь пошевелиться.
Сердце бешено колотилось, разгоняя по телу не кровь — холодный колючий ужас.
Через несколько минут из дверей часовни вынырнула тень. И две таинственные фигуры, так же бесшумно и неслышно, исчезли, как и появились — словно могилы снова поглотили их.
Ребята еще долго лежали неподвижно.
Потом осторожно, очень медленно, все время останавливаясь и прислушиваясь, поползли к выходу с кладбища. Даже оказавшись на улице, они все еще ползли, опасаясь вставать.
Первой была хата старой Бейлихи. Только здесь, забившись в угол между забором и сараем, ребята решились заговорить. И то шепотом.
Было решено, что после такой передряги что-то делать сегодня, нечего было и думать. Сначала надо прийти в себя. Договорились встретиться утром.
Домой Павлик и Сережа мчались бегом, не оглядываясь.
Страх все еще крепко держал их в своих объятиях.
10. Утром
Сережа проснулся рано. Павлик еще спал. Сережа не стал его будить и лежал, глядя на деревянный потолок веранды, где по неокрашеннымх потрескавшимся доскам сновали дрожащие солнечные паутинки, отражавшиеся от бочки с водой, стоявшей под водосточной трубой возле веранды. И, тревожные, беспорядочные, роились мысли о событиях кошмарной ночи.
Призраки?! А разве существуют на самом деле призраки?.. Это только в книжках, в сказках. Но чем объяснить тот голос из могилы тогда, месяц назад?.. Нет, призраки, конечно — ерунда. Может это шпионы? И здесь, в склепе, их радиопередатчик?! Или — убийцы? А в тех свертках — порезанные на куски жертвы? Он когда-то слышал о таких нелюдях...
Холодный пот выступал от этих мыслей.
Наконец проснулся Павлик.
Наскоро позавтракав, друзья побежали на улицу.
Крыса с Лесиком уже ждали их возле своего дома. Ни слова не сказав друг другу, ребята отправились на кладбище.
Умытая росой зелень пахла особой утренней свежестью, в чаще разноголосо чирикали беспокойные птицы, и все кладбище имело вполне мирный, даже приветливый вид. Ничто не напоминало о ночных страхах.
Но ребятам было жутко.
Договорились так: Павлик и Лесик будут стоять на страже, Сережа и Крыса полезут в склеп.
Тянули жребий, кому первому лезть. Выпало Сереже. Спускались через пролом. Все же не так страшно, не надо хотя бы в часовню заходить.
Сережа выдохнул, как на старте, и спустился до половины в пролом. Ноги сразу охватил мокрый сырой холод — будто кто-то обнял их противно-скользкими холодными щупальцами. И по мере того, как Сережа спускался, страх снизу, из живота, поднимался к горлу, душил, мешал дышать.
Сережа прыгнул вниз и больно ударился коленом об острый выступ каменного саркофага. На секунду ему показалось, что он здесь один, что ребят наверху нет. Он едва не вскрикнул от испуга, но в тот же миг нога Крысы коснулась его щеки. Сережа подставил плечо и помог Крысе спуститься.
Оба замерли, настороженно прислушиваясь.
Хотя высота склепа и позволяла стоять в полный рост, они пригнулись, сгорбились — могильный мрак угнетал, прижимал к земле. Лишь через пролом просачивался в склеп слабый свет.
Наконец глаза ребят привыкли к полумраку.
Тяжелая гранитная плита, прикрывавшая каменный саркофаг, была немного сдвинута вбок. Ребята хорошо знали, что саркофаг пуст, что в нем давно уже нет ни гроба, ни мертвеца — еще с военных времен, когда в городе хозяйничали фашисты.