- Такие крепки, как бриллиант. Она может казаться хрупкой, как кристалл, но это не так. Перед ней я не так силен. Она не любит меня, Ноэль, не любит!
- Возможно, не любит, но сможет полюбить. Я считаю, что мужчина способен завоевать сердце, если еще не завоевал. Не просто так тебя прозвали пиратом! Ты прославился тем, что укрощаешь волны и ветра! Разве сражение проигрывают, даже не начав?
- К моему несчастью, да. Но не важно. Пойдемте. Если она не откажется принять меня.
- Успокойся. Позволь мне поговорить с сестрой-привратницей.
- Моника, наконец ты появилась. Наконец согласилась.
- Не благодари, Ренато. Я никого не хотела видеть какое-то время. Пришла сюда обрести покой.
- Что ж, вам нужно поговорить, прийти к согласию, сгладить небольшие шероховатости, возникшие в силу обстоятельств, а их не должно быть между родственниками, – примирительно посоветовала настоятельница. – Оставлю вас, сеньор Д'Отремон, как вы хотели. Вы просили ее согласиться на беседу, прошу вас не слишком беспокоить Монику мирскими заботами. Монастыри являются плотиной от мира, тихой заводью, которая нужна измученной душе Моники. С вашего разрешения.
Мать-Настоятельница попрощалась и тихо удалилась, оставив Монику и Ренато. Они стояли не шелохнувшись, пока холодный голос Моники не прервал молчание:
- Говори же. Ты хотел поговорить со мной.
- Хотел, правда. И будь мы в стенах моей библиотеки, сколько я бы сказал тебе, Моника. Рассуждения не помогут, бессмысленно каждое слово, потому что они всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился, но Моника отступила и отвела взгляд от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах.
- Есть чувства, которые не имеют права на существование, Ренато.
- Я пожертвовал счастьем за совершенные ошибки и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него, но мне нужно что-то, чтобы жить и дышать.
- У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато. Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе права короля, но и не забывай об обязанностях. Многое может заполнить твою жизнь и забыть о женщине в монастыре, которую ты захотел полюбить слишком поздно.
- Моника, я понимаю твои причины, они соразмерны, но оставь мне луч света и надежды. Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Единственное, о чем я прошу. Когда расторгнут твой союз с Хуаном Дьяволом…
Моника вздрогнула, словно имя причиняло боль, словно один только его намек тронул за живое, но взяла себя в руки и сжала губы. Подняла голубые глаза на Ренато, и взгляд ее сверкнул стальным блеском:
- Почему бы тебе не оставить его в покое?
- К сожалению, я не могу. Позволь закончить. Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной в действиях. Сможешь жить в мире при свете солнца. А пока ты ждешь, можно заполнить свою жизнь другими вещами.
- Чего жду?
- Не знаю. Чуда, которым милостиво одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты промолчишь, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой. Как жена она вроде не предала меня, но я связан к ней, и поэтому мне не хватает света твоих глаз…
Долго Ренато Д'Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце, почему эти слова любви звучат холодно и пусто, почему человек, которого она однажды полюбила, говорил слова, которые она мечтала услышать раньше и теперь ничего не вызывали в ней. Почему потухшая боль разгорелась в ее душе в образе другого человека, и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему о ней.
- Я ужасно страдаю, Моника! Почему не говоришь, что тоже безутешно страдала? Почему моя боль не вызывает у тебя ничего, это твоя месть?
- Это будет глупо и жестоко.
- Жестоко, но ты хотя бы утолила обиду.
- Я не держу на тебя обиды.
- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Твоя любовь ко мне умерла?
- Да, Ренато, умерла окончательно и бесповоротно. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?
- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и утешало бы страдать и печалиться вместе, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а твои губы произносят мое имя, когда ты думаешь или молишься. Из-за слепого эгоизма любви утешение знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, не требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что страдаешь, плачешь из-за меня, и я сотру слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!
- Я не могу, Ренато, не могу!
- Простите, если помешала, – извинилась Мать-Настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя бесполезны. Этот сеньор имеет законные права и…
- Хуан! – воскликнула Моника, почти задохнувшись.
- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.
Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Как никогда прежде, он выглядел суровым, надменным, а взгляд сумрачных глаз выражал насмешку. Как никогда прежде высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева; Моника почувствовала, что силы ее покидают, и она вот-вот упадет в обморок, и монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней. Всю оставшуюся силу она направила во взгляд, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как она желала увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже его уста произносят желчные слова!
- Думаю, пришел вовремя, по крайней мере для себя. Полагаю, вам мое появление крайне неприятно, но что же делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д'Отремоном, Моника? Можешь уделить минуту человеку, которому у подножья алтаря ты поклялась быть с ним и уважать? Выслушаешь? Это будет не слишком большой жертвой? Не потребует чрезмерных усилий?
- Я думала, все уже сказано, – ответила Моника слабым голосом.
- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти получил вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.
- Присутствие Ренато ничего не значит, – живо возразила Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.
- Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Не трудись объяснять, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя оставить нас наедине?
- Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Говори в моем присутствии!
- Я мог бы, но хочу узнать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, от себя добавлю. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.
- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый!
- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.
- Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это место вы уважаете, такие благопристойные, благородные, имеющие важные фамилии, прекрасно знаете, что комната для посещений не для споров подобного рода. Еще я не знал о всевозможных визитах. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.
Ренато поджал губы, еле сдерживаясь, он повернулся к настоятельнице, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать душившей злобе:
- Ты не прикроешься этим нелепым браком. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!