— Тебе ж, по-моему, человеческим языком объяснили: не ведомо, что там, и Макута настрого туда самим ходить запретил. Потерпи уж, вот лучше в карты, садись, по маленькой перекинемся.
— Да я уже свой выкуп за сегодняшнюю ночь почти весь отпахала.
— Миленькая, не почти весь, а всего четвертину. молчу, молчу, но это же твои слова! — уворачиваясь от брошенного клубка ниток, произнёс атаман и принялся тасовать карты.
На карточный поединок вызвался Енох, мнивший себя неплохим игроком. Игра шла с переменным успехом и грозила обратиться в затяжную многодневную баталию. Дамы откровенно скучали, в сотый раз перемалывая последние события. Гопс несколько раз пыталась подкатиться к своему кавалеру и заставить обратить внимание на её домогательства. Но всё впустую. Вернувшись после очередной неудачной попытки, она с досадой махнула рукой.
— Нагуленный кобелина, теперь до ночи и бровью не поведёт. Была бы ты, Машка, расторопной, Еноха бы вытянула, а уж там и я бы к своему присосалась.
— Эрми, я право, тебя не понимаю. Что значит расторопнее? Он зрелый мужчина.
— А ты думаешь, зрелым молодицы уже и не впору? Дарья, ты чего ж это барышню свою не просвещаешь? Как с бандитом своим где ни попадя дрючиться на это ты горазда, а вот объяснить несмышлёной, что Енох этот на неё запал безвозвратно, не можешь. Али не хочешь?
— Да что вы, Эрмитадора Остаповна! Я уж и так ей говорю и этак, а всё нипочём. Не могу я ей объяснить это по- ейному, а по-нашенски боюсь, как бы не обидеть! Сегодня вон в ночь перепугалась барышня ваших криков, меня будит, идём, говорит, Эрмитадору спасать, он её, душегуб, убивает, слышь, дескать, как бедняга кричит, — прыснула в кулак Дашенька.
— Ну и надо было привести, пусть бы глянула. Лучше один раз увидеть, чем месяц объяснять. Маш, а Маш, да не заливайся ты малиновым сиропом, ты что и в самом деле понятия ни о чём этом не имеешь? Вот бедный Енох!
— Да что вы все на меня напали? — вскочила девушка. — Всё я знаю, а чего не знаю, придёт время, узнаю.
— Мария Захаровна, — заметив, что Машенька собирается выскочить из покоев, поднялся из-за столика Енох. — Уж не погулять ли вы? Ежели не против, я бы с превеликим удовольствием составил вам компанию! — и повернувшись к сопернику, попросил, — Брат Сар-мэн, не вскрываемся, вернусь, доиграем. Ты уж прости.
— Дело барское, я с прибытком, а вот ты свой фарт перебил! Мне всё на руку.
— Да нет, — уже от дверей каким-то необычным голосом отозвался Енох, — мне кажется, что мой фарт ещё весь впереди.
14
Макута-Бей торопился. Ночь выдалась неспокойной, сначала, чуть ли не все в один момент, прискакали четыре его человека из окуёмского центра. Хорошо, хоть не столкнулись носами в лагере, а то бы конфуз вышел. По городу они были знакомы, и двое даже служили в одном ведомстве, однако, никто из них не догадывался о столь тесных связях своих товарищей со свободным лесным народом. Все четыре гонца привезли одну и ту же новость. Воробейчиков, побоявшись огласки, собрал внеочередное собрание вольных каменщиков и вменил в обязанность всем братьям, оставив иные дела, заняться тайными поисками Шамбалы. И судя по рассказам своих людей, Макута понял, что непутёвым властям многое известно, а самое неприятное заключалось в том, что в захолустный Чулым грозилось понаехать столько народу, что о вольном житье-бытье можно было просто позабыть. Уходить же со своими людьми за кордон он не собирался, да и куда было бежать? Дома и без того разруха и полная похабщина, а здесь ещё эти Властители вселенские удумали нагрянуть. Ишь ты, всем, видать, охота до великих тайнов прикоснуться! И как же быстро бегут ныне вести, ещё подумать не подумал, сказать не сказал, а уже, почитай, половина земного шара знает, что где- то здесь, в Чулыме, и сокрыто заповедное вхождение в эту самую Шамбалку. Входы-то, пока сокрытые, может, когда и отыщутся, а вот что за такая чертовщина эта самая Шамбала, так никто толком описать и не может. Уж сколько он за последние дни баек понаслушался об этих палестинах, не перечесть — уйма! А толку никакого, один нуль на выходе. Шамбала, Беловодье, тайная Держава пресвитера Иоанна и ещё чем только не именовали сие место, и всё это, выходит, одно и то же и сокрыто, получается, где- то совсем рядом. Ну, а ежели рядом, то где!? Он уже и так и этак рядил, все мозги исхлестал — всё в порожняк! И тут на тебе! Об ком и подумать не мог, почитай, дурень, хоть и половину своей жизни по заграницам учился, вот-таки взял и додумался! Хотя всяко быват, может, от кого и дознался! Вот тебе и Сар-мэн, вот тебе и жертва нетрезвого зачатия! Пронюхал, проныра, главное же, сам не попёрся, а его, вожака, упредил. Молодец! Хоть чем-то в отца удался. Вот в его стан и спешил Макута-Бей.
Сам по себе разбойничий атаман, вроде как грозным с виду и не был, так, кряжистый да жилистый мужичонка, накрепко связанный с этой древней землёй. Исстари здесь жили его когда-то давно высланные с далёкой и уже почти мифической Украины предки. Сколько минуло годков, уже и упомнить трудно, а зловредное и упрямое Макутино семя дало хорошие всходы, почти никто из его рода не пошёл, что называется, в чертополох, все сгодились для обустройства ставшей родной Чулымской земли. Много чего могли бы порассказать об этом семействе краеведческие хроники, если бы их периодически не жгли наезжающие из первопрестольной служивые люди. Так уж у нас повелось, что из Кремля всегда виднее, что и как должно на самом деле происходить в глубинках любезного Отечества. Главное, и это всем известно, важен правильный вывод, а не результат, полученный в ходе естественного процесса. Оглашённый вывод — вот всему голова! Ему радуются, от него и пляшет себе дальнейшая история, а что там взаправду произошло на бескрайних просторах демимперии, так это всем, как говорится, по барабану. И так повсеместно: и в жизни державы, и в перипетиях семейства, и в юдоли отдельного человека. Как кого огласили, обитожили, так тому и быть, и никаких тебе колебаний и отсебятины.
Однако Макута, как и весь его род, чужим итожением жить не привык. Фамилия его, ещё и без приставки «бей», зазвучала после притязаний Хохлобульбии на местные земли. Невольным виновником этой разудалой кампании и сделался никому доселе не известный Макута.
Мало кому ныне уже и ведомо, что некогда на месте нынешней Сибруссии, только в ещё более полных объёмах, существовала себе огромнейшая страна под названием Советский Союз. Что это была за страна, а главное, что и когда с ней приключилось, никто не помнит. Забыли все единодушно, и дело с концом. Одно доподлинно известно — развалился в одночасье этот самый Союз на неравные куски. Из-за чего это произошло, сейчас помнят разве что самые дряхлые старики, да и те молчат себе в тряпочку. Старики молчат, энциклопедии в рот воды набрали, все молчат, весь мир молчит и, наверное, правильно делают, зачем народу излишнее умствование, а главное, что ему дадут эти знания? Хлеба что ли больше станет или пенсия прибавится?
Ну так вот, лет шестнадцать назад хохлобульбы, хотя их правильнее было бы называть салобульбами, потому как, кроме свиней и картошки, на этих, некогда благодатных землях, ныне ничего более путного не произрастает. Одним словом, услышали бывшие Макутины земляки из какой-то объевровской передачи о существовании в Чулымии лихого разбойничьего атамана со звучной фамилией. И что тут сделалось! Чуть ли не война! Макута враз из разбойника обернулся в благородного борца с москалями за независимость и скорейшее присоединение исконно хохлобульбских территорий великой Чулымии к исторической родине. А ради Родины чего только не сотворишь! И пошла писать губерния, научные институты и академии трудились денно и нощно и доподлинно доказали, что давние предки Макуты служили приват-бандитами при княжеском дворе самого Владимира
Красно Солнышко! И были сим ниспровергателем и возносителем богов весьма обласканы. Вот так, не больше и не меньше. А уж коль такая приключилась история, то и земли нынешнего обитания Макуты являются исконными землями Великой Хохлобульбии. Возможно, это и было бы смешно, но не вмешайся великие Вселенцы, неизвестно, чем бы закончилась для Сибруссии война, объявленная Великим яснодемократичным князем Лукой Третьим. Макуте-Бею пришлось, используя всяческие уловки, объяснять мировой общественности, что он никакой не борец за всемирную Хохлобульбию, а обычный романтик ножа и топора с большой дороги. С полгода тянулась эта бодяга, князь Лука даже в международный Г агарский Трибунал на Макуту иски подавал, но, по причине неявки на судебные заседания ответчика, всё так и завершилось безрезультатно, хотя смертный приговор ему всё же вынесли, так, на всякий случай.
Макута-Бей и спешил и не спешил. Верный конь его то летел галопом, то переходил на мерный шаг, то и вовсе останавливался, мирно пощипывая набирающие сок дикоросы. Атамана брала оторопь. Ну вот доедет он до сар-мэновского бивака, ну проскачут они с ним да ещё с десятком верных людей эти четыре километра до истока Бел-реки, ну отыщут потайной лаз, ну войдут внутрь, а что дальше, а что там, в этих заповедных чертогах? На что наткнётся человечий несовершенный взор, а главное, как отреагируют на их появление те, кто этого вторжения не только не ожидал, но и активно не желал целые тысячелетия!
«Ну, вот влетишь ты со своей бандитской рожей в некое святилище, — думалось атаману, — а ведь там-то скорее всего всё по-другому, всё по-чистому, ну и что ты им скажешь? Мол, честные. как-вас-там, я Макута-Бей — бандит с большой дороги, прибыл защитить вас от неминуемой погибели и всемирного поругания. И это скажешь ты — пигмей окаянный и, главное, кому? Властителям мира, творцам Вселенной! Которым стоит только пальцем или извилиной одной пошевелить, и шар земной перевернётся!»
Одним словом, было отчего дрейфить, да что там дрейфить! Мороз спину леденил, потому что никак он не мог представить себе тех подземных обитателей. Какие они, с одной или с тремя головами? Можно ли с ними по-нашенски погутарить, али они какие страшилища, про коих в старомудрых сказках старики со старухами бают? Тут хочешь - не хочешь, а мозги напрочь закипают, и кабы не ноздри да уши, давно бы разлетелась Макутина черепушка. Уже перед самым Сар-мэновым логовом принял атаман окончательное решение: «Людьми рисковать не буду, сам пойду в одиночку, погляжу, что да как. С голыми руками пойду, без оружия, а то как бы с перепугу в кого не пальнуть ненароком. А там будь что будет, потрафлю подземельцам — хорошо, а в немилость придусь им, пущай губят, небось, не впервой им! Может, для этих небожителей и человек равно букашка какая. Хотя какие же они небесники, коли в пещерах земных прячутся, словно совы или мыши летучие! Солнышка божьего чураются! Ох, час от часу не легче, однако, что решено, то решено — иду один, а сгину или смерть лютую приму, что тут поделаешь, всё одно когда-то помирать, и так уже зажился. Три смертных приговора за спиной, как голодные волки гонятся, когда-никогда, а настигнут. Ещё и подумать крепко надо, где помирать легче будет — в печорах ли горных, али на государевой дыбе в лубяных застенках? Эх, да где наша не пропадала! Нно-о, залётная, пошла, пошла!»
Определился разбойник, и с души словно камень свалился. Туманная ночь просветлела, и копыта верного конька по горной тропке веселей застукали. Так уж исстари на земле нашей повелось, что атаман, в отличие от доблестных золотопогонных командиров, всегда впереди своей ватаги, а не будь он там, и в вожаки чёрта с два бы выбился, да и слушать бы его никто отродясь не стал, так непримеченным бы и сгинул в людской круговерти.
15
Машенька и идти не шла, и слышать не слышала, и дышать не дышала. Сердце, как стреноженный воробей, прыгало в груди, трепетало своими невидимыми крылышками, рвалось на волю, а волей этой был идущий рядом с ней человек, который что-то весело рассказывал, махал руками, забегал вперед и пытался заглянуть ей в глаза. Маша боялась и оттого сторонилась этого взгляда, ей казалось, что, встреться их глаза, случится что-то непоправимое, нестерпимо грешное и неизбежное. «Прочь и прочь следует гнать от себя эти несуразные страхи! Что может произойти от одного взгляда? Вот сейчас подниму глаза и посмотрю на него!» — девушка замедлила шаг и неимоверным усилием воли заставила себя повернуть голову в сторону своего попутчика.
Казалось, тот только этого и ждал, их глаза, словно пьяные, столкнулись и, вместо того чтобы отстраниться, сплелись в нечто единое и провалились в глубины друг в друга. И от этого взаимного проникновения в девичьей душе вдруг всё сразу как-то успокоилось, окружающий мир приобрёл привычные очертания, дыхание выровнялось и перестало вздымать рвущуюся наружу грудь с нагрубшими от возбуждения сосками. Маше нестерпимо захотелось прижаться к этому большому и сильному человеку, уткнуться в его грудь и, не таясь, вдохнуть в себя ни с чем не сравнимый аромат чужого мира. Она уже больше не боялась плена, отвратительных разбойников и, что самое удивительное, ей не хотелось никуда уезжать из этого чудного места. Понемногу осмелев, она заметила, что у её спутника очень вдохновлённое и оттого слегка глуповатое выражение лица, казалось, что он готов выпрыгнуть из самого себя, чтобы хоть как-то угодить ей. Машенька сразу вспомнила рассуждения всезнающей Эрмитадоры о том, что все влюблённые мужики похожи на телят, видящих сиську: и морда глупая, и мычание несуразное, и слюна гужом течёт, и мира божьего они не видят, пока не дорвутся до вожделящего их предмета. Она на минуту представила, как у Еноха текут слюньки и он, глядя на неё, вожделенно мычит, картина получилась такой забавной, что она чуть было не прыснула со смеху.
От своей шалости Машенька немного смутилась и, отвернувшись от Еноха, бросила взгляд окрест. Тут она в изумлении замерла, и слова восхищения сами сорвались с её уст.
— Господи, красота-то какая! Посмотрите, Енох Минович, Белуха открылась!
Они стояли на неширокой горной тропинке, которая, затейливо петляя, упрямо карабкалась к вершине нависающей над разбойничьим станом горы. Внизу, кутаясь в позднем тумане, лежал поросший вековым кедрачом распадок. Только ближние деревья, росшие на краю небольшой покатой луговины, имели более или менее отчётливые очертания, всё остальное было размыто до неузнаваемости. Там, дальше, на противоположном берегу этой белёсой бездны, вздымались далёкие чёрные горы. Сверху, над ними, как бы парила белоснежная, искрящаяся в золотистых лучах ещё невидимого солнца великая и заповедная, продолговатая крыша Белухи — горы строптивой и своенравной. Не всякому она открывалась и бросалась в объятья, словно долгожданному родственнику, воротившемуся в родной дом. Иные охотники неделями караулили её появление, чтобы защёлкать фотоаппаратами, загнать священный облик в микрочипы и утащить в далёкие, воняющие смертью и отходами города. Говорят, что там, в бездушных каменных джунглях одно лишь изображение горы творило чудеса, лечило, утешало, помогало многим людям остаться хоть в какой-то степени людьми. Не будь она столь недоступна, скорее всего её бы постигла участь многих святынь мира, которые благодарные любители древностей и экзотики просто растащили на сувениры.
Машенька стояла как зачарованная. Ей казалось, что ещё немного, и она, оттолкнувшись от этого ветрами отполированного камня, улетит туда, далеко, к кристально белоснежной, искрящейся вечностью вершине! Может, и правда если долго-долго смотреть на эту великую гору, душа твоя может слиться с ней воедино, и тогда тебе откроются великие тайны мира. Только жизнь твоя и помыслы должны быть чисты, как снега Белухи. Машеньке было так хорошо, что объятия Еноха нисколько её не смутили, а скорее наоборот, она прижалась к нему, ещё более счастливая от мысли, что вот они оба удостоены чести видеть эту святую для Азии вершину, и она, как добрая и всё понимающая мать, благословляет их на нечто важное и неизбежное.
— Машенька, — боясь спугнуть девичье настроение, тихо произнёс опытный Енох, — вы самая прекрасная, чуткая и трепетная девушка, которую я встречал в своей жизни.
Он говорил, речь его становилась всё более напористой, и Машенька чувствовала исходящий от него жар. — У меня всё путается в голове, — продолжал он, — это ей-богу какое-то наваждение. Господи! Как я благодарен судьбе за это ночное путешествие, которое привело меня сюда, на эту гору.
— Нас привело, — сдавленным, будто чужим голосом добавила девушка.
— Да, да, конечно же, нас! Господи, как я рад. Машенька, не сочтите за глупость, но я. я. — Енох запнулся на полуслове, кровь стучала в висках, он и сам чувствовал, что его трезвый и практичный ум отказывается ему повиноваться. Неведомая и страшная сила переполняет его естество и готова перевернуть весь мир, что бы только это наивное стояние на открытой ветрам вершине горы никогда не кончалось. — Я люблю вас, Маша! — произнёс он, удивив самого себя.
Голова кружилась, казалось, ещё чуть-чуть, и она брякнется в обморок. «Господи, мамочки мои, что же мне делать? Что-то надо делать.» — она повернулась к нему, но ответить ничего не успела. Его губы властно и требовательно преградили путь и словам её и дыханию. Мир, горы, Белуха — всё завертелось и провалилось в мягкую бездну блаженства. Сколько продолжалось это безумие с их губами, она не смогла бы ответить, и только одна мысль стучала в голове: пусть это не кончается, не кончается... Сначала мелкая дрожь, а потом неукротимый лихорадочный озноб охватил всё её тело, наполняя неведомым и непобедимым зовом.
Они разом разомкнули губы и, глупо глядя друг на друга, жадно глотали широко раскрытыми ртами тягучий горный воздух. А потом как по команде рассмеялись во весь голос. Чуткое горное эхо, стократ усилив их радость, разнесло её по окрестным горам. Через мгновение весь поднебесный мир уже знал, что два одиночества нашли друг друга и готовы слиться в единое целое.
Потом они ещё долго-долго целовались, гонялись друг за другом и просто дурачились. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, не прерви их весёлые игры совсем, как показалось, недалёкий выстрел.
— Ой, что это было? — запоздало вздрогнула Машенька, поглядывая из-за плеча Еноха в сторону крутого склона, где ещё билось эхо смертоносного звука.
Они смущённо и с явной неохотой поднялись с земли и, отряхивая с одежды мелкие травинки и камешки, настороженно прислушались.
Внизу послышался громкий женский крик.
— Господи, да это же, кажется, Эрмитадора! — Машенька рванулась вперёд, но Енох на лету словил её, почти грубо дёрнув за плечо.
— Значит так, — другим, жёстким и незнакомым ей голосом произнёс он, — спешить, очертя голову, не следует.
Внизу опять раздались выстрелы. Один, два, три! После третьего медведем взревел какой-то мужик. Хлестануло ещё два выстрела, эхо раздробило их об окрестные скалы, и на опешившую парочку гулко упала горная тишина.