Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 14 стр.

Машенька не успела ни обидеться, ни испугаться, она лежа­ла на земле, плотно прижатая сверху Енохом, даже не успевшая сообразить, как он её повалил.

— Маша, — приподнимаясь на руках, произнёс мужчина, — дело, кажется серьёзное, лежите спокойно и не вздумайте поды­маться, мне показалось, что это в нас только что стреляли. — Он осмотрелся вокруг и прошептал: — На четвереньках, быстрень­ко, за мной вон к тем камням. — Неповоротливо, но проворно, как какой-то крупный зверь, он, смешно вихляя толстым задом, подался к трём большим продолговатым камням, лежащим над откосом, откуда вероятнее всего и стреляли.

Машенька, наверное, только сейчас по-настоящему испугав­шись, покорно следовала за Енохом, больно сбивая о камни локти и коленки. На какое-то время она потеряла из виду его медвежью фигуру, а когда добралась наконец до камней, с ужасом увидела, что его там нет. Машинально пытаясь отряхнуть с брюк зелень и землю, она переползла ближе к краю среднего камня и загля­нула за него. Крик ужаса застыл в горле. Прямо перед ней сидел здоровенный бандит, беспомощно прислонившись к горной рас­щелине, оружие валялось рядом в луже ещё плывущей по мел­кому песку крови. Карие, широко раскрытые глаза неподвижно глядели куда-то вверх. От неожиданности слёзы сами собой хлы­нули из глаз, девушка отшатнулась назад, отползла подальше и, прижавшись к камню, стала испуганно оглядываться. Туман уже давно растаял, обложными облаками солнце было словно разма­зано по всему небу. Священная гора скрылась с глаз. От безыс­ходности и страха слёзы высохли, немножко успокоившись, де­вушка, плотнее прижалась к серой каменной стенке и никак не могла решить: следует или не следует ей позвать Еноха? Стоящая вокруг тишина невольно заставила её прислушаться. Слева кто- то, тяжело дыша и спотыкаясь о камни, поднимался по скале.

16

В Кремле стоял форменный переполох. Назревал самый на­стоящий конфуз. Мало того, что великая держава готовилась к от­ветственной передаче высшей конституционной должности, и сама процедура находилась, можно сказать, в самой что ни на есть кульминации. Да-да! Его величество Августейший Демократ го­товился передать всю полноту своей неограниченной власти не­посредственно самому себе. Конечно же, эта торжественность не происходила так себе, с бухты-барахты, а выливалась в самые настоящие равные, прямые и всеобщие выборы. А как же, ина­че нельзя! Демократия-с! Согласно давней традиции, Преемник ну никак не мог оставаться в своей высшей вакансии более двух раз. Так, как во всём цивилизованном мире: раз избирают, другой раз переизбирают и всё. Конечно, можно какой-никакой заговор заплести, приморить своего преемничка, после, скажем там, по­лугодичного властвования можно, конечно, но не рекомендовано всемирной хартией, да и времена нынче не те! Кругом всеобщие свобода, равенство и полнейшее братство. Чего, собственно гово­ря, мутить-то зазря? И тут вдруг на тебе — конфуз!

И сидит этот «конфуз» в приёмной первого лица государ­ства в неурочное время, немым укором нашей отечественной расхлябанности и головотяпству. Хотя, собственно, почему голо­вотяпству? Ну что мы за люди такие, хлебом нас не корми, а дай только голову пеплом посыпать да оклеветать себя почём зря! И что противно, загадим себя полностью и довольны, а люд-то окрестный верит и шугается от нас, ровно от прокажённых.

Наверное, именно так и думал канцеляроначальник Авгу­стейшего Ибрагим Иванович Сучианин, понуро взирая на за­граничную бестию, невесть за какой надобностью припёршего­ся в наши палестины. Вот прилетел, никто его не встретил, так как никто и знать о его прилёте ничего не знал, а, видите ли: «Спасибо, меня польские друзья подбросили»! Подбросили, да ещё «ляхи»! Эти всю жизнь нам чего-нибудь норовят подсунуть! Ну подбросили, так и сидел бы в ихних посольствах, чего же по Кремлям шляться без предупреждений вздумал? И пропуск у него вездеходный, спецмирового образца, таких-то на всём земном шаре не более трёх десятков наберётся. В нашей державе всего четыре, да и то — у каких людей!

А заморец-то самый что ни на есть важный, аж из-за само­го океяну, чёрный, ровно головня, с раскосыми глазищами и бе­лыми, яко дым, курчавыми волосами. Инициалы его басурман­ские — МПС, расшифровывались смешно — Магомедченко Пафнутий Смитович. Именно так он и представился Ибрагим Иванычу, прибавив, что, дескать, прибыл по срочному делу к Ав­густейшему Демократу. Выслушал всё это бессменный канцеля­рист, (при месте-то он уже и не упомнишь с какого Преемника), а про себя думает: «И где же я тебе, милок-то, Августейшего ра­зыщу после обеда? У нас ведь не токмо искать, а даже и подумать о беспокойстве Высочайшей особы в это время опасно. Пёсьи уши прослышат и всё — тю-тю!»

— А знаете ли, бесценный вы наш, — поразмыслив, молвил канцелярист, — давайте-ка мы поступим таким образом. Сейчас оформим ваш визит, и, так как по документам вы особа высокого рангу, придадим ему соответствующий статус, разместим и оби­ходим, как положено, вы с пути-дороженьки отдохнёте, а уж зав­тра поутру, как у нас заведено, с челобитной ко двору, в черто­ги, так сказать, свободомыслия. А если вы изволите намекнуть о теме-с, вас озаботившей в нашем отечестве, и, как бы это по­деликатнее изъяснить. — столоначальник выразительно потёр большой палец об указательный, — то можно и о положительном результате вашего решения позаботиться.

От таких речей заморец аж побелел и понёс какую-то тара­барщину на неведомом в наших азиатских местах языке.

— Да он же, падла, на чистейшем аглицком наречии шпа­рит, — шепнул на ухо Иванычу дежурный переводчик из откудонадовских, — а это категорически возбраняется всемирной язы­ковой хартией! Параграф шестой сто восемьдесят первой статьи категорически запрещает употребление несинтетических языков в госучреждениях и общественных местах, за нарушение — строжайшие санкции.

— Ти-ти, голуба! — выставив вперёд руку, охолонул при­езжего Ибрагим Иванович. — Вы бы, любезный, поаккуратнее с мёртвыми-то языками в присутствии. — Хоть не без огрех, но фраза была произнесена на общепринятом в мире языке.

Гость смутился, но глаза продолжали зло зыркать.

—Я — высокий посол Всемирных сил! И я требую немедлен­но доложить о моём визите Вашему Руководителю, в противном случае мне придётся. — закончить мысль ему не дал вышед­ший из-за своего стола Ибрагим Иванович. Решительно подойдя к посланцу, он, широко взмахнув руками, обнял его и троекратно смачно поцеловал в губы. Заморец от неожиданности плюхнулся на стоявщий за спиной стул.

— Коль вы посол, да ещё и высокий, двигали бы вы, любезный, прямиком в МИД! Я вам положенное в таких случаях троекратное целование от Гаранта передал, а всё остальное завтра с утра.

Туго соображая, гость пытался что-то возразить.

— Не-не, любезный, в МИД. Там твоё место, а мне неког­да, — Сучианин сгрёб со стола охапку бумаг, — у меня, вот ви­дишь, документы государственной важности. Мне не до послов.

И вот тогда. Тогда эта басурманская рожа с ехидной улы­бочкой подошла к столу и вежливо так положила на самую его середину небольшой продолговатый жетончик, на котором были вычеканены семь золотых скорпионов, держащие на своих хво­стах земной шар.

Теперь бледнеть пришлось канцначальнику. Неповиновение предъявителю подобной бирки могло не только разрушить карье­ру любого чиновника, но и остатки кремлёвской ограды, а может, и всю страну.

Но самое-то страшное заключалось в том, что по слухам, та­кие метки передавались руководителю державы в случаях, когда Властители Мира единогласно выносили Вердикт о Недоверии к нему, а Недоверие это влекло за собой добровольный уход прави­теля и из власти, и из жизни.

— Сейчас, сию минуточку! Чаю гостю, чаю! Да покрепче! Сейчас, любезнейший Пафнутий Смитович, о вас будет, куда след, донесено. — Ибрагим Иванович с проворностью белки метнулся из-за стола. — Ты тут гляди, — гаркнул он дежурно­му, — и не сиди сиднем, а составляйте протокол о ненорматив­ной лексике, сигнализируй по своей линии, ну и его «крути», а я мигом, — и, цапанув со стола бирку, ринулся в дверь.

— Катя! — оставив озадаченного офицера, крикнул он в под­собку, — заварки не жалей, не жалей и сыпь из правильной бан­ки! Ну, вы все у меня!

Последние слова уже подхватило гулкое эхо длинных двор­цовых коридоров, в которых из-за экономии и иных этических соображений лет десять как поубирали ковры. Исчезновению ковров предшествовала долгая фракционная и внутриполитичес­кая борьба, итогом которой стала знаменитая фраза Преемника Четвёртого: «Пусто и гулко, зато нас никто не обвинит в подко­вёрных интригах!» Колоссальнейшей мудрости был правитель, да у нас других, слава богу, и не бывает.

Перво-наперво ушлый канцелярист бросился к наместнику главного визиря, действующему тайному советчику Владисуру Джахарийскому. Небольшого росточка (а небольшие росточки у нас давно прочно в моду вошли), невзрачненький, ако погребная поганка, с коротенькими ручками, губастенький, с горбатеньким носиком, востренькими ушками, в скромном костюмчике, акку­ратненький до отвратности, он тоже относился к старожилам и был, почитай, главным интриганом среди огромной придворной свиты. Именно ему приписывает молва право быть родоначаль­ником суверенной демдиктатуры — главного идеологического учения современной эпохи. Многие, конечно, сомневаются в его первородстве, дескать, где уж ему, он и говорит-то коряво, а уж писать, так это всем ведомо, он только в Кремле научился. Но в суверенной демдиктатуре главное: дух — опора народотворчес­ких сил правопорядка и административной потенции регионов, а не протирание, простите за выражение, штанов в академиях.

— Беда, Владисур, беда! Что и делать, не знаю, одно упо­вание на тебя!

— Ибрагим! Не блажи, отдышись, хлебни чайку, вот приса­живайся. Ишь, как запыхался! Давай-ка всё по порядку.

— Да полно меня успокаивать и чаем баловать! Беда, я тебе говорю, в державе! Царю, тьфу ты чёрт, Августейшему Демокра­ту метку привезли!..

— Какую ещё метку? Ты что, брат, обкурился? — хмыкнул хозяин кабинета.

— Со скорпионами метку, башка твоя тугая! От Высших сил! — и он аккуратно, словно боясь разбить или погнуть, вы­ложил на стол привезённый негром жетон.

Джахарийский побледнел, как полотно.

— Да не может этого быть, ведь не за что же. Не за что! Все указания выполнили, стены срыли, крамолу извели! Дионисия прокляли! Нефть почти всю же им выкачали! Газа уже двенад­цать лет как нет, а мы его поставляем! Ведь поставляем! Жрём всем народом горох, пердим, сжиживаем и поставляем! Так за что, за что метка? — с трудом приладив на нос очки, он дрожа­щими руками взял страшную кругляшку, покрутил, и поднёс к глазам обратной стороной, после чего бросил её на стол и с ви­димым облегчением откинулся на спинку стула.

— И как ты, Ибрагим, столько лет с документами работа­ешь? — с пренебрежением произнёс советчик. — Ты с изнанки- то жетон читал?

— Не, а что?

— Пудов сто! Чуть до сердечного приступа не довёл! Слово там отлито, коротенькое такое: «контакт»! Почтальон твой чер­номазый, важный, очень важный, но всего лишь почтальон! Эх ты! А ещё ветеран Кремлёвских дел! Иди уж, обеспечивай контакт, а вот если не обеспечишь, тогда могут быть и последствия, и санкции, и трибуналы.

Сучианин, пока ещё полностью не веря в счастливое за­вершение его треволнений, осторожно взял злосчастную бирку и, близоруко сощурившись, уставился на спасительное слово.

— Господи, почтальон! И как же это я, сова старая, не доглядел-то, прав ты, друже, старею, может, и впрямь пора на пенсион?

— Кому на пенсион? Гляди, где в другом месте такое не ляп­ни! Ты же, вроде, из военных, а девиз забыл: служить, пока ноги ходят, а руки носят. Иди, доступ к телу обеспечивай, хотя трудно­вато будет в такое время, — он глянул на часы: — Ого-го, нача­ло второго. Сиятельство уже, поди, закатилось за какую-нибудь снежную вершину и балдеет.

— Да, тут ты прав, а делать нечего, придётся нарушать покой и блаженство батюшки нашего.

По всему было видно, что в свою канцелярию возвращаться было неохота, и Ибрагим Иванович тянул время, да и после таких нервов он был непрочь немного почесать язык. Они, пожалуй, толь­ко вдвоём и остались из древних на своих местах, а нынешние так, мелюзга, кивка одобрительного не достойны, не то что слова. Ко­нечно, Владисур был не сахар, да и сам Ибрагим не из добреньких да покладистых, ох и попускали они друг дружке кровушки, пока состарились, притёрлись да и, чего уж греха таить, приворовались. Важное, кстати, дело при слаженной работе в команде, без него ни­какие великие проекты в масштабах страны идти не могут.

— Что, Иваныч, не тянет тебя, я глажу, к негритосу?

— Ох, не тянет! Как представлю его противную рожу, аж вернёт. Кажись, давно уже привыкнуть пора, по миру полный интернационал и толерант, а меня коробит! А тут ещё ему три госпоцелуя отпустил! Тьфу!

— Документы надо внимательно читать, а то не только в губы его поганые, а куда и пониже чмокать придётся. Да ладно тебе дуться, — удерживая раздосадованного приятеля и прими­рительно хлопая его по плечу, произнёс Джахарийский. — Давай садись, чайку сгоняем, а почтальона твоего пусть стражники да Катька опекают.

— Катька без команды опекать не станет, хотя кто знает? Чаёк-то я ей из правильной баночки велел заварить, небось, и сама хлебнёт, не удержится.

— Ну видишь, всё как нельзя к лучшему вяжется. А с чайком да с Катькой дело может не только до утра, но и до международ­ного скандала докатиться и притом, заметь, без нашей с тобой помощи. Так чай или чего покрепче?