Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 9 стр.

— Ой, какие мы все чистенькие! А потом я протестую, это дискредитация моей трудовой деятельности, а в нашей демимперии всякий труд почётен, так что я вполне могу на тебя по­жаловаться, и спуску тебе не будет, не глядя на ранги и заслуги. Не для того мы демократию заводили, чтобы любой и всякий мог издеваться над честными работопроизводителями.

— Да-с, тут девица права, — чему-то обрадовался Юнус Маодзедунович.

— Достали вы меня своей правотой! — разозлился Енох. — Давай вписывай себя и эту блядонессу в бумагу да поехали, — махнул он водителю. — Я только ещё по маленькой с коллегами пропущу. Гопс — за старшего, и отвечаешь за экипировку эки­пажа.

— Счассс! — послышался звонкий ответ, что, по всей види­мости, должно было обозначать: «Слушаюсь, сэр!»

Проводов отчаянного смельчака фактически не получилось, почти весь народ пыхтел и охал по отдельным кабинетам, и толь­ко самые стойкие «небабники» сгрудились у растерзанного нена­сытными желудками праздничного стола.

— Итак, господа! — скорбно и торжественно начал, поправляя широкие офицерские подтяжки, Казимир Желдарбаевич. — Прошу отметить необычность этого весёлого и печального события.

— Казик, — прозвучал капризный женский голос, и полог одной из выходящих в зал кабинок распахнулся, представив об­щему взору обнажённую девицу, — мне холодно, скучно и во­обще я хочу к тебе, — нимало не смущаясь собственной наготы, грудным голосом произнесла жрица свободы, как в последнее время, согласно высочайшему меморандуму, было велено име­новать представительниц самой древней профессии.

— Гюльчатайка, проказница, сгинь с глаз честной компании! Ты что, не видишь, у нас печальные проводы, можно сказать, бое­вого товарища в плен к злым бандюганам.

— О, Всевышний! Простите меня, господа, я сейчас, — дева метнулась в пещеру разврата и буквально через мгновение вы­нырнула в залу в траурном одеянии, состоящем из чёрного хиджаба и тонкого чёрного шнурка вокруг тронутой полнотой та­лии. — Я готова скорбеть с вами, господа, со всеми вместе или с каждым в отдельности.

Бубницкий хотел было что-то сказать, но его остановил Тангай-Бек, человек до того замордованный своим гаремом, что на женскую половину человечества вне стен своего дома глядевший не только без вожделения, но и с явно выраженным безразличием.

— Пусть её тело будет как поминальная свеча нашей скорби.

— Минуточку, господа, — вмешался в разговор Енох. — Что всё это значит? Вы что это меня хоронить собрались, что ли?

— Ну, зачем же так, любезнейший ты наш коллега, — полез к нему с пьяным поцелуем Тангай-Бек, — не дураки у нас здесь по округе рыскают, зачем тебя убивать, за тебя выкуп хороший можно получить или продать куда, а ты сразу — убивать, убивать.

После этих слов Еноху, надо признаться, не совсем хорошо сделалось и ехать, если честно, как-то расхотелось, но отменить поездку было невозможно — труса он никогда не праздновал, так уж будь что будет.

— Енох Минович, ты не огорчайся, ежели тебя зацапают хакосы, говори, что ты мой друг, — заметив смущение Понт-

Колотийского, хлопнул его по плечу Бек, — и, считай, прилич­ный приём тебе обеспечен.

— А если люди Макуты-Бея, отдайте-с вот это рекоменда­тельное письмо-с, — протягивая клочок бумаги, как бы извиня­ясь, сказал Юнус Маодзедунович, — в его бандах много людей из наших уделов, даже родня моя кое-какая имеется.

— Командир! Какого хрена мы здесь торчим? Луна уже ско­ро на закат упрёт!

Высокое собрание вместе со «скорбной свечой» повернулось к входу. На пороге стояла Эрмитадора Гопс в полуоткрытом, облегающем её недурную фигуру камуфляжном комбинезоне, с помповым ружьём в руках.

Все, включая саму Гопс, дружно заржали и, прихватив бу­тылки, подались вон. После недолгих посошковых чарок нако­нец тронулись в путь.

Улицы уснувшей столицы окуёма жили своей ночной жиз­нью и, чтобы её описать, надо было на этих улицах родиться, прожить и состариться, хотя до старости уличные обитатели ночи доживают редко. Объезжая спящих прямо на проезжей ча­сти верблюдов и их погонщиков, местами отбиваясь от подвы­пивших, с явно пустыми карманами и желудками жриц свободы, «экипаж машины боевой» без особых приключений выбрался из города и, уладив все формальности со стражами городских врат, беззаботно затрясся по укатанной лунным светом дороге.

Пока Енох и Гопс с диким сопением и другими замыслова­тыми звуками удовлетворяли друг друга на заднем сиденье, Бе­рия с тоской думал о своей незавидной доле господского водилы. И куда ты не поверни эту долю, всё в ней было как-то не так, оттого тяжёлая зависть всплывала в душе его, как дохлая и воню­чая рыбина. Вечно недовольного всем и вся, его грела, пожалуй, только одна мысль — он до точности знал, чем закончится их сегодняшняя езда. Берию беспокоило одно: каким ещё бандитам городские стражники продали информацию об их безрассудстве. Поэтому, проехав километров сто пятьдесят относительно спо­койного пути и только раза два стрельнув по какой-то придорож­ной шпане, он свернул с основной дороги Е-52 на хорошо укатан­ный просёлок, по нему до родного удела было намного короче, да и увереннее, что чужие не отберут обещанного ему барыша. А что делать, всяк выживает как умеет! У Берии родной дядя подрабатывал ночами в банде Сар-мэна, человека вспыльчивого и скорого на расправу, но атамана потомственного и известного своей смелостью. С родичем он уговорился, что выведет машину к Рябому яру.

— Минович, ты смотри, возница наш катит твоё высоко­превосходительство прямо в банду, уже и с дорожки свернул, — с заднего сиденья подала голос Эрмитадора.

«Вот сука, погодь, доедем до места, я тебя на халявку по­пользую!» — разозлился Берия, а вслух добавил:

— Ты это, языком в правильном направлении работай, а я уж как-нибудь со свёртками дорожными и сам разберусь. С энтого свёртка до дому, Енох Минович, километров на тридцать бли­же будет, да и Бурчал-урочище минём, а там хакосы всяку ночь шьются, про то и малышня в деревне знает, а далее километров через пятьдесят на Каменистой Гряде сидят узкоглазыми ворона­ми уйсуры! Вы её не слухайте, ещё не ведомо, на кого она всамделешно пашет.

— Берия! Прекратить в подобном тоне говорить о женщи­не, тем более баронессе! — незлобно одёрнул Енох подчинённо­го. — Эрми, голуба, а может, ты и в самом деле сдала нас каким- нибудь ушкуйникам, а?

— Не, я не по этой части, — вывесив голые ноги в окно и прихлёбывая из бутылки, беззаботно ответила девица. — Гопс- Шумейко никогда ни на кого не стучали, разве что по велению сердца. Смотри, какая ночь, в такую ночь и в плен сдаваться не страшно...

— А почему это? — с ленцой и явно засыпая, спросил Енох.

— А мы уже все в плену этой всесильной луны. Енох, а ты слышал, что в твоём уделе какой-то старец объявился и вещает о старых богах, что спят где-то в наших горах? А, Енох?

Но, усталый и удовлетворённый искатель титулов и славы, безмятежно сопел, и ему снился всё тот же странный сон, кото­рый так неожиданно свалился на него прямо посреди совещания.

10

Заседание ложи «Северная маслина южно-шанхайского ри­туала» было объявлено открытым. Ещё стук молотка мастера не растаял в ушах братьев, как на небольшую кафедру, украшенную человеческим черепом и бархатным платом с державным гербом, двуглавым медведем и традиционной братской символикой, взо­шёл сам Генерал-Наместник. Одет он был по-смешному: в допо­топные розовые панталоны, высокие белые чулки, какой-то рас­шитый золотом камзол, на шее болтался обрывок украшенной бриллиантами верёвки, а ноги были обуты в старинные башма­ки, востребованные им из местного музея декабристов, исключи­тельно ради сохранения преемственности.

К слову следует сказать, что и остальные братья обряжены были под стать докладчику, но каждый имел хоть малую, а всё же отличность от собрата. Так, скажем, у Воробейчикова, при всей смехотворности его музейного одеяния, к братскому фартуку были приторочены орденские планки, у мастера ложи на верё­вочной петле, своеобразном прообразе нашего галстука, висели, словно тля на стебельке сочной травинки, миниатюрные панагии, наперсные кресты и херувимы, у окружного прокурора была своя символика, у жандармов своя и так далее. Только у одного брата подол был девственно чист, изображение пёсьей головы и метлы, коие в своё время носили опричники, были потаённо вытатуиро­ваны на внутренних сторонах ягодиц, а в повседневной жизни он работал обычным аптекарем и для всеобщего приличия носил в петлице маленькое изображение увитой змеями чаши.

— Братья! Чрезвычаен случай, собравший нас в спешном по­рядке на это собрание. Многим пришлось претерпеть значитель­ные стеснения и неудобства, но дух нашего братства, — оратор торжественно положил руку на череп, отчего тот засиял изнутри алым светом, — всепобеждающ и свят. Возможно, поэтому Ав­густейший Демократ, кормилец и духовный наш магистр, не по официальным каналам, а по шляху братства разослал свою волю, а так как вы, почитай, все, за исключением досточтимого брата аптекаря, ещё являетесь и верными солдатами нашего Отца, то будем считать, что наисекретнейшее совещание мы проводим ныне! — на последних словах голос Генерал-Наместника обрёл металлическое звучание. — Так вот, — продолжил он, — по из­вестным одному богу каналам Высочайшему и Августейшему Демократу стало известно, что мир наш, грубый и необразован­ный, стоит на грани несусветных потрясений, а главное, что весь незыблемый миропорядок может рухнуть в одночасье!

Ропот не то испуга, не то возмущения прокатился по залу. Вы­сокое собрание, словно голодная стая волков на своего вожака, впялило взгляды на докладчика, вмиг прекратив шушукаться и ковыряться в носах. По всему нынешнему свету не то что действия, а даже сама мысль о каких бы то ни было разрушениях принятого сегодня миропорядка являлась страшной крамолой и влекла за со­бой самые жёсткие санкции Всевышних кураторов мира.

При этом санкции применялись не против какого-то проштра­фившегося района или городка, а против всего населения «зоны», «сектора», «окуёма-округа» или иной территории проживания, в которые окуклились к двадцатым годам нынешнего века неког­да независимые и гордые государства европы и америки. Африка давно уже превратилась в полудикую пустыню, населённую лишь зверьём и бандитами. Редкие островки цивилизации теплились только на различных промыслах, шахтах и буровых, однако люди там постоянно не жили, а работали вахтовым методом. Такие же вахты были и в нашей некогда богатейшей Сибири, пока китаёзы под предлогом вечной и нерушимой дружбы не умыкнули и Даль­ний Восток и почти всю Восточную Сибирь. Что случилось с Ин­дией и прочими Океаниями и Австралиями, мир попросту не знал, а скорее всего, и не хотел знать. Может, их уже и не было, а может, они наоборот были обезлюжены и законсервированы для потреб­ностей будущих поколений золотого миллиарда. Кто вам про это ныне отважится сказать?

Вот таким было нерушимое мироустройство, и любые по­мыслы, не говоря о действиях, по его изменению нещадно кара­лись. Кастрация мужского населения была лёгким испугом, как правило, крамольное место выжигалось начисто вместе со всем имуществом и людом, исключений принципиально ни для кого не делалось, включая высших руководителей и членов их кла­нов. Так, кстати, поступили с двумя зонами на Балканах, одной в Ханьщине, четырьмя в Афроюсии и ещё где-то. А относитель­но недавно собирались извести и нонешнюю столицу Сибруссии Москву, и только за то, что тайные последователи Дионисия Ко­зела, тоже предательски рядившиеся под братскую ложу, решили на толику усомниться в правомерности муниципальных преоб­разований некогда ими же и проведённых.

Четверо суток заседала Всемирная Великолепная Семёрка, и только благодаря ловкости и значительным территориальным уступкам нашего Преемника, который по неполному мандату вхо­дит в Семёрку на правах не совсем восьмого и допущен был раз­носить чай полновесным Кураторам во время заседаний, столицу удалось отстоять. Конечно, с последователей Козела содрали по семь шкур, а так как у человека шкура всего лишь одна, то недо­стающих шесть драли с ближайшей родни. Прошерстили почти все братские ложи, вот уж где народ страха натерпелся! Ведь без обязательного членства хотя бы в госложе «Единство» уже лет тридцать как на работу в госучреждения брать перестали, обра­зование, начиная со среднего, не давали и чаще других налагали удвоенную «трубную повинность» на всенародных газовых про­мыслах. Чистки ещё шли полным ходом, но и этого Верховным правителям показалось мало, и они для всеобщего назидания вы­сочайше повелели снести высоченные Кремлёвские стены и обне­сти эту цитадель власти таким же зубастым кирпичным забором в метр двадцать высотой. А во всех туалетах заставили дверцы по­снимать, дабы видать было, чем народ там чиновный и иной про­чий занимается и по сколько их у одного, так сказать, очка соби­раются. Вот такие страхи — и всё за одни только помыслы! Слава богу, не пожгли ещё! А что, весь свет должен видеть, как мировое свободолюбие умеет отстаивать свои либеральные завоевания!

А здесь вдруг сам Генерал-Наместник заговорил о возмож­ности разрушения устоев, тут есть с чего перестать ковырять­ся в носу. Публика замерла, только зловеще неумолимо тикали большие каминные часы.

— Братья! — оставшись доволен реакцией зала, продолжил генерал. — Час пробил, и взоры всего просвещённого света об­ращены к нашему окуёму! Доподлинно установлено, что некая доселе всеми искомая Шамбала находится в его пределах и уже готова вскрыться. Высочайшим Самодержным Демократом, его величеством Преемником Седьмым — да не оставят всяки боги его своей милостью! — принято решение о поисках сего схро­на и его охраны до прихода основных сил Миролюбцев! Вы по­нимаете момент ответственности? Может, вслух даже страшно и произносить. — Наместник действительно перешёл на шё­пот, сидящие в зале подались вперёд, словно морская волна к бе­регу. — Так вот, не исключено, что и сама Великолепная Семёр­ка Мира может пожаловать в наше захолустье для личного, так сказать, инспектирования! — Зал в ужасе охнул. — Вы, надеюсь, понимаете, господа, какова эта ответственность! А?!

Зал молчал, только по-прежнему зловеще тикали часы.

— А что это ещё такая за Шамбала? Я лично об таковой и не осведомлён вовсе. И главное, что искать-то? Окуём-то наш на старые мерки с добрую Объевру, пожалуй, потянет! — всплеснул руками брат-прокурор.

— Господи святы! — крестился, забыв о приличиях, мастер ложи. В иное время за подобное махание перстами он запро­сто мог бы поплатиться стулом мастера, братьям всех ритуалов ещё издревле была запрещена всякая открытая религиозность. Исторически доказано, что всё в нашем мире сотворено великим Архитектором, а всевозможные боги и божки к этому не име­ют никакого касательства. От Архитектора, кстати, и ведут свою духовную родословную Всевысочайшие Кураторы и, как в по­следнее время доподлинно определено учёными, и наши отече­ственные Преемники.

— Да что же это за напасть такая на наше любезное отече­ство! — продолжил свои причитания божий слуга. — Ох, не зря я так не люблю всю эту вздыбившуюся землю, горы этые распроклятущие! Да и в божьем-то мире к добру-то разве что когда вздыбливалось? Нет, господа, всё это срам, всё ко злу да распут­ству! Чуяла душа моя, грядёт нечто непотребное и опасное для благочестивых людей наших!..