- Прости?..
Господин Варрава тяжело вздохнул. Космы его блестящей черной бороды можно было принять за пиявок, впившихся в кожу, только истончившихся и неподвижных, давным-давно умерших голодной смертью и высохших.
- Ганзель, Ганзель… За кого ты меня принимаешь? За безмозглого мула? - почти ласково спросил он, - Неужели ты думал, что подобная вещица, оказавшись у меня, не подвергнется самому пристальному анализу? Я ведь директор театра, а это значит, что мне приходится разбираться не только в денежных делах, но и в людских душах. Что есть театр, если не средоточие всех существующих чувств? В некотором роде, я хозяин человеческих эмоций. И я сразу почувствовал, ты что-то скрываешь. Ну а твоя ухмылка и вовсе выдала тебя с головой.
Ударить сейчас же, мысленно прикинул Ганзель, все еще не отнимая протянутой руки. Всадить кулак в челюсть старому пауку, да так, чтоб свернуть голову набок. До хруста. Чтоб он рухнул со своего кресла. Схватить ключ со склянками, и к двери. Он не успеет потянуть за шнурок. Мушкета нет, но и без него не впервой. Не так-то и тяжело сбежать из театра, пусть даже такого, как «Театр плачущих кукол». Мистер Дэйрман и уродцы в ливреях не смогут их остановить.
Но он не ударил. Господин Карраб Варрава никогда не совершал ошибок и не рисковал там, где не чувствовал достаточной цены для риска. Если он так спокойно вел себя, глядя ему в глаза, у этого спокойствия должна была быть причина.
- Между прочим, трансураниды нынче в цене, а америций из них всех едва ли не редчайший, - хозяин человеческих эмоций более не изображал улыбку, - Кому, хотел бы я знать, придет в голову отливать из него ключ?
Ганзель позволил акуле подняться к поверхности. Чтоб она взглянула его глазами в глаза Варраве. На многих это производило надлежащее впечатление. Особенно на тех, чье чутье и в самом деле отличалось тонкостью. Они ощущали, сколь малое препятствие разделяет человека по одну сторону – и безжалостного глубоководного хищника по другую.
- Пусть так, - медленно обронил Ганзель, - Пусть этот ключ стоит целых десять золотых. Ты уверен, что хочешь расторгать договор из-за них?
У Варравы, несомненно, было невероятно хорошее чутье. Он понял. Но не испугался.
- Ради десятка золотых – разумеется, нет. Я заработаю в три раза больше на билетах, демонстрируя деревянного уродца на сцене. Но вот от миллиона золотых я бы, предположим, не стал бы отказываться.
- О каком миллионе ты говоришь?
- Знаешь, я ведь не всегда был директором театра. Когда-то и я был мальчишкой. Не деревянным, самым обычным. Тогда я еще бегал на своих двоих… В те времена я любил слушать сказки. Одну из этих сказок, милый Ганзель, сейчас помнят наверно лишь старики вроде меня. Глупая старая сказка про америциевый ключ. И про сокровищницу, набитую самыми дорогими и редкими генетическими ядами на свете.
Варрава плотоядно усмехнулся. Добродушный, хитрый и капризный бородач пропал бесследно. Паук занял его место. И теперь этот паук наслаждался замешательством Ганзеля.
- Ты не поверишь, но в глубине души я всегда оставался романтиком, любящим сказки. Разве стал бы черствый душой прагматик содержать такое заведение, как театр?..
Эта сказка мне всегда нравилась, хотя многие над ней посмеивались. Более того, я собирал все слухи, что ее окружали. Долго, кропотливо, годами. Мне попадалось множество самых занятных деталей, иной раз даже и явственные следы реальности этой истории, но вот чего мне никогда не попадалось, так это следов самого америциевого ключа. Ты помог мне ответить на многие вопросы, Ганзель. Я это ценю. Теперь у меня остался только один. Где та дверь, что отпирается этим ключом?..
- Отдай его, - тихо сказал Ганзель, глядя прямо в глаза Варраве, - И тогда мы уйдем отсюда так же тихо, как и ушли. Обещаю. Иначе твоим слугам придется драить этот кабинет еще усерднее, чем они ежедневно драят сцену. Это я тоже обещаю.
Его рука, уже не таясь, скользнула к спрятанным ножнам, привычно коснулась оголовья кинжала. Ему не нужен мушкет, чтоб превратить господина Варраву в набор аккуратно препарированных органов. Мешала лишь дурнота, вернувшаяся с еще большей силой. Она тревожила желудок и застилала взгляд, словно оборачивая глаза Ганзеля многочисленными слоями прозрачной полимерной пленки. Когда он моргал, эта пленка прилипала к векам.
Быстрее выбраться из этой норы, и все равно, с кровью Варравы на клинке или без…
- С тобой приятно было иметь дело, ты держишь слово, - кивнул Варрава, совершенно не тревожась, - За это я тебя и люблю, милый Ганзель. К слову, мне не придется отрубать тебе пальцы, дробить колени и выковыривать глаза, равно как и твоей прекрасной сестре. Пару лет назад я бы, пожалуй, приказал это сделать, но сейчас… сейчас нет. Наверно, я стал слишком стар. Мне нет нужды вас пытать, я и так знаю, где дверь. Пришлось навести справки. Деревянный мальчишка раньше служил подмастерьем у старого «шарманщика» Арло. Дядюшка Арло, так ведь его звали? Я думаю, где-то в его домишке и находится нужная дверь.
Ганзелю вдруг показалось, что воздух в кабинете Карраба Варраса стал сладким на вкус, но сладость эта казалась неестественной и неприятной, как приторный привкус несвежего мяса. Кожа на лице стала быстро неметь, точно кто-то невидимой иглой впрыснул ему прямо в затылок лошадиную дозу ледокаина. Он вдруг перестал слышать удары собственного сердца. Кажется, оно еще билось где-то в глубине его тела, но теперь было переложено десятками слоев плотной ваты и тряпья.
Отрава! – ударила откуда-то со стороны страшная мысль – Варрава отравил их!
Но ведь они даже не принимали ничего из его рук. Не пили вина.
Ганзель выхватил кинжал. Когда-то это плавное и естественное движение занимало меньше времени, чем требовалось глазу, чтоб моргнуть. Теперь у него ушло на это невероятно много времени. Мало того, рука была столь слаба, что чуть не выронила оружие, пальцы разжимались сами собой. Ганзель зарычал, ощущая, как предательская слабость, не встречая сопротивления, овладевает его телом, распространяясь с током крови. Для нее не существовало барьеров, ей не требовалась долгая осада. Кто-то впустил отраву в его тело, и теперь она просто брала то, что принадлежит ей.
Ганзель с трудом повернул голову на деревянной шее и обнаружил, что Греттель уже лежит на полу, уткнувшись лицом в ковер. Мертва?.. Отчаянье черным псом вонзило клыки в сердце и превратило его в лохмотья.
Он ударил Карраба Варраву кинжалом. Снизу вверх, как бьют в переулках, чтобы перечеркнуть его жирное надувшееся тело короткой извилистой молнией шипящей стали. И позволить внутренностям господина директора шлепнуться на роскошный ковер, сделавшись еще одним украшением кабинета.
Удар получился столь слаб и предсказуем, что уклониться от него не составило труда и лишенному ног инвалиду. Карраб Варрава поморщился и шлепнул Ганзеля по руке. Боли не было, он даже не почувствовал прикосновения, но кинжал беззвучно выпал из пальцев.
- В нашем мире, где все сущее постоянно меняется, предсказуемость – самая опасная черта, - задумчиво произнес Карраб Варрава, - Ты всегда был подозрителен, милый Ганзель. Это тебя и сгубило. Твоя подозрительность была слишком предсказуемой. А ведь я предлагал тебе вина, как старый друг… Впрочем, ты, наверно, уже и так все понял. Яд заключен в газе, которым незаметно пропитывается мой кабинет. А нейтрализующее его вещество как раз и заключено в вине, от которого ты так самонадеянно отказался. Всего один тост мог бы спасти твою жизнь. Есть в этом определенная ирония, верно?..
Ганзель попытался сделать шаг к Каррабу Варраве, но в этот раз его подвели ноги. Суставы заржавели, в костях, мгновенно и непредсказуемо смещая центр тяжести, катались ртутные шары. Он едва не рухнул ничком, едва успев упереться коленом в пол.
Карраб Варрава в задумчивости оторвал безвольно повисшую пиявку от своей щеки, покрутил в пальцах и сдавил. Ее внутренности прыснули во все стороны, как мякоть перезревшего плода. Но крови в ней не было, лишь какая-то студенистая зеленоватая субстанция, от которой он брезгливо вытер ладонь.
- Яд не смертелен, - пояснил он неспешно, - Мне нет интереса убивать вас. Я работник искусства, а не убийца. О, вижу блеск в твоих глазах, милый Ганзель. Ну ладно, ты-то все и так понимаешь. Конечно, мне нужно избавиться от вас двоих. Поворачивать ключ в замке может лишь одна рука, ну а лишние уши тут и подавно не нужны. Но вот ведь загвоздка… Не так-то просто прикончить самую известную во всем Гунналанде геноведьму! С этими тварями всегда приходится держать ухо востро. Вдруг у нее в крови хитроумный нейро-токсин или еще какая-нибудь штука… Известно, геноведьмы необычайно мстительны и коварны. К тому же, ее исчезновение может встревожить многих достаточно уважаемых людей в Вальтербурге. Нет, старику такие проблемы не нужны.
Ганзель упал на пол, но боли не почувствовал. Снизу господин Карраб Варрава и подавно выглядел великаном.
- Я решил поступить проще. Отдам я вас с госпожой Греттель какому-нибудь заинтересованному лицу. Вы ведь квартероны, чистенькие, как для Вальтербурга, наверняка кому-то сгодитесь. А уж для чего – не моего ума дело. Я – честный делец, в чужие дела не лезу. За то меня и ценят, верно?
Карраб Варрава склонился над ним, так, что кольца черной бороды непременно защекотали бы Ганзелю шею, если бы его тело не потеряло окончательно чувствительность. Директор театра улыбался, широко и искренне, в своей манере.
- Так что, полагаю, милый Ганзель, наш с тобою договор выполнен и закрыт. Без возможности дальнейшего продления. Но все равно, я благодарен тебе. С тобой всегда было приятно иметь дело. Как жаль, что зрители моего театра не увидят твоей улыбки…
Карраб Варрава дернул за шелковый шнур.
- Мистер Дэйрман, наш гость уже появился?
- Сын Карла? Минуту назад, господин Варрава. Пригласить его в кабинет?
- Да, пригласите, мистер Дэйрман. Я обещал ему пару гостинцев, пришло время их забрать.
Ганзель из последних сил повернул голову, чтоб разглядеть дверь кабинета, хоть в этом и не было никакого смысла. Его сознание медленно гасло, подобное вертящемуся на поверхности пруда цветочному лепестку. Еще секунда, и он начнет тонуть.
Пол вдруг стал ритмично сотрясаться. Удивительно, как он почувствовал это своим полумертвым телом, да еще и сквозь ковер. Что-то большое шагало в его сторону. Настолько большое, что емкость с пиявками звенела не переставая, а на поверхности воды появились буруны. Что-то большое и, понял Ганзель с затихающим ужасом, разумное. Что-то, что шло за ним. И что резко отворило дверь кабинета, так, что хрустнули сорванные со своих мест бронзовые петли. И тогда Что-то удовлетворенно заворчало, замерев на пороге. Ганзель попытался сместить голову еще на полпальца. И увидел.
Удивительно было, как это существо сумело протиснуться в дверной проем – в нем было не меньше трех с половиной метров. И оно было столь тучно и огромно, что даже господин директор театра по сравнению с ним мог бы показаться лишь упитанным карапузом. Не человек, а наполненный колышущимся жиром бурдюк, по чьей-то странной прихоти облаченный в неимоверно грязный и потасканный комбинезон. На бурдюке этом была нахлобучена голова, сама по себе не меньше того чана, где мистер Дэйрман разводил своих пиявок. Поросшая грязно-ржавым рыжим волосом, с отвисающими жирными складками многочисленных подбородков, с маленькими глазками, спрятавшимися в сальной коже, она бессмысленно шевелила челюстью и поглядывала на распростертые тела.
- Приветствую вас, сын Карла! – Варрава расщедрился на самую доброжелательную свою улыбку, - Как долетели? Все в порядке?
Огромный толстяк склонил голову и что-то пробормотал, с его пухлых губ звуки летели вперемешку со слюной. Взгляд его был мутен, как захватанное пальцами оконное стекло, почти потерявшее прозрачность. Мутен, тягуч и тяжел.
Ганзель чувствовал, что теряет сознание. Подобно крохотному шарику на наклонной плоскости, он соскальзывал, не в силах ни за что зацепиться. И взгляд его выхватывал из темнеющей на глазах картины отдельные, не связанные между собой, детали. Исполинское брюхо рыжего толстяка. Гудящие лопасти пропеллера, виднеющиеся из-за его спины и сбрасывающие обороты.