- А еще здесь чертовски несет псиной…
Все еще стоя спиной к фальшивому камину, Ганзель быстро рванул мушкет за ремень, поднимая ствол. Оружие лежало в его руках задом наперед, ствол смотрел за спину, так что на спусковой крючок пришлось нажимать большим пальцем.
Отдачей мушкет едва не вырвало у него из рук – слишком уж непривычная позиция для стрельбы. Но Ганзель знал, что не промахнулся.
Холст с фальшивым камином лопнул, из-за него, вереща и завывая, в облаке тлеющей шерсти вывалилось огромное существо с непомерно большой головой, более похожей на деформированную собачью морду. Лоскуты, еще недавно бывшие целым холстом, тоже тлели, распространяя по всей хижине тягучий запах, похожий на вонь горелого тряпья. В сочетании с запахом паленого мяса и шерсти он был особенно невыносим.
Существо скрежетало зубами и шаталось, прижимая гипертрофированные лапы к груди, там, где светилась, подобно углю из самого настоящего камина, глубокая дыра в обрамлении вздувшейся багровой кожи. Зажигательная пуля легко пробила грудину и даже застряв во внутренностях человеко-пса, продолжала гореть, причиняя, должно быть, невыносимую боль.
Антропос даже не помышлял о нападении. Его шерсть трещала и тлела, к ней прилипли горящие лохмотья холста, из оскаленной пасти, способной запросто откусить Ганзелю голову, доносился лишь истошный, совсем не человеческий, вой.
Ганзель поднял мушкет, удерживая его одной рукой, и всадил пулю прямо в нее, аккурат между зубов.
Антропос захлебнулся своим воем. Тяжелая пуля с термической смесью лопнула у него в пасти, выбив неровный кусок затылочной кости и мгновенно превратив содержимое черепа в прилипшую изнутри сажу. Человеко-пес выгнулся всем телом и умудрился сделать еще два или три шага, прежде чем мягко повалился на пол, раскинув лапы. Шерсть его все еще продолжала тлеть, отчего тесная каморка папаши Арло наполнялась удушливым смрадом. Все еще горящий огонь поедал его потроха с жадным шипением.
- Только очень недалекие люди прячут ценные вещи за нарисованным камином, - пояснил Ганзель, вставляя в опустошенные стволы пули и засыпая на полку порох, - Но только круглые идиоты прячутся за ними сами.
Теперь, когда от фальшивого камина остались лишь лоскуты ткани, стало видно, что он скрывал – зловещий темный проем, из которого веяло ощутимым даже рядом с догорающим Антропосом холодным сквозняком.
- Эффектно, - нехотя обронила Греттель, косясь на брата, - Но слишком театрально. Не обязательно было пытаться произвести на меня впечатление. Это твое «несет псиной»…
Она поморщилась. Так невозмутимо, точно речь шла о неудавшемся карточном фокусе. Ганзель не удержался, ухмыльнувшись.
- Что плохого в театре? К тому же, это не меня сгубила любовь к паршивым декорациям!
На то, чтоб засыпать порох и забить пыжи у него ушло полминуты. Очень долгие полминуты, тянущиеся бесконечно, несмотря на подгоняющие их быстрые удары сердца. Наконец мушкет был вновь заряжен. Ганзель поправил его, проверил, легко ли выходит из ножен кинжал, и шагнул в сторону темного проема. Греттель устремилась было за ним, но вынуждена была остановиться, когда остановился он.
- Извини, сестрица, но тебе туда вход заказан.
Прозрачные глаза полыхнули прозрачным же огнем, по сравнению с которым пламя, унесшее жизнь незадачливого Антропоса, могло показаться едва теплым. А вот голос, напротив, был ледяным.
- Позволь напомнить тебе, братец, там, за дверью, склад, битком набитый генетическими зельями. А я, если ты помнишь, геноведьма.
- Со своей стороны могу напомнить, что там – три опытных убийцы, - сказал Ганзель, - Каждый из которых, подозреваю, может дать мне изрядную фору. Или ты хочешь, чтоб мне пришлось следить еще и за твоей собственной головой?
Плечи Греттель поникли.
- Там тысячи пробирок, - все еще упрямо сказала она, - А ты ни черта не понимаешь в них.
- Мне и не надо, - легко ответил он, - Я обещаю, что постараюсь ничего не разбить. А если и разобью… Едва ли ты отругаешь меня, как в детстве, когда я случайно разбивал твои колбы.
- Если ты что-то разобьешь, никто уже не будет никого ругать, - обронила Греттель.
- Ты будешь самым ворчливым головастиком на свете, - пробормотал он, - Единственное, что мне надо знать, сестрица, так это что располагается дальше? Не хотелось бы принимать бой на незнакомой территории.
- Длинный тоннель, метров в пятьдесят. А дальше старая заброшенная лаборатория. И в ней саркофаг.
- Никогда не видел саркофагов. На что он похож?
- На стеклянный купол. Он полностью герметичен, все образцы хранятся там. А еще там бронированная многотонная дверь, которая закрывается лишь снаружи. Если тебе удастся запереть их всех внутри саркофага…
- Не уверен, что они предоставят мне такой шанс. Только не Бруттино. Будут какие-нибудь рекомендации, кроме как стараться не бить посуду?
- Кажется, ты недостаточно серьезно относишься к этому, братец. Не страшно, если пробирка разобьется внутри запечатанного саркофага. Но если снаружи…
- Да понял я.
Ганзель ступил в темный проем. Холодный сквозняк нес запах потревоженной пыли. И еще крови. Свежий, будоражащий, пьянящий запах. Акула внутри Ганзеля беспокойно заворочалась.
Остановился он лишь раз, когда услышал голос Греттель
- Братец…
- Чего?
- Пожалуйста, не стань головастиком.
* * *
Тоннель закончился на удивление быстро. Это были самые короткие пятьдесят метров в жизни Ганзеля. И самые тревожные. Беспокойные мысли обжигали его, то и дело прикасаясь к сознанию ядовитыми медузами.
«Они все еще там, Бруттино, Синяя Мальва и Перо. Они не ушли, хотя времени у них было в избытке. Почему? Уж не потому ли, что еще не сочли свое представление законченным? Может, он сам, Ганзель, является необходимым действующим лицом для последнего акта?»
От последней мысли нехорошо похолодело в животе, будто подземный сквозняк, не встречая сопротивления, проник прямиком в полость тела.
Бруттино, без сомнения, хитер и ловок. И времени у него было более чем достаточно. Он мог успеть обчистить коллекцию папаши Арло, оставив лишь пустые полки, и раствориться в Вальтербурге со своими подручными. Однако не сделал этого. Словно насмехаясь, остался на месте преступления, замаскировав следы вторжения и похитив папашу Арло. Что это, холодная нечеловеческая логика? Или простое желание мести?
Ганзель сплюнул на каменный пол. Уже скоро он это узнает. Главное, чтоб не подвело тело. Постаревшее, давно утратившее юношескую силу, оно едва ли годилось для того, чтоб столкнуться с тремя опытными головорезами одновременно. Оно может дать слабину – как раз в тот момент, когда это непозволительно. Глупо на него пенять, это тело помогало Ганзелю три десятка лет, но при всех своих достоинствах у него был существенный изъян – оно было человеческим. Любые человеческие ткани стареют и утрачивают эффективность. Снижается выносливость, понижается темп метаболизма, падает скорость нейронной реакции. По меркам Гунналанда, он, тридцатипятилетний, давно был стариком. Что он противопоставит трем юным, знающим себе цену, хищникам, прямиком сошедшим с забрызганной кровью арены? Кроме своего акульего упрямства да порядком поредевших зубов?..
Когда Греттель говорила о старой лаборатории, Ганзель представлял подобие ее собственного вальтербургского рабочего кабинета. Небольшое помещение, уставленное сложной и зловещей геномагической техникой. Блестящие ртутью змеевики, пыхтящие автоклавы, тонкие прозрачные жилы гибких шлангов, равномерный рокот вытяжных шкафов…
Лаборатория, обнаружившаяся за фальшивым камином, едва ли выдерживала подобное сравнение. Она давно пребывала в запустении, но не в обычном для забытых вещей запустении, от которого все покрывается налетом пыли, а в ином, навевающем мысли об окоченевшем, позабытом всеми, трупе.
Лаборатория была давно мертва. Сушильные шкафы выглядели гигантскими надгробиями, занесенными тысячелетним слоем праха. Резиновые кожухи электропечей и термостатов полопались от времени, превратившись в лохмотья. Высокие, как колокольни, смесители покосились и во многих местах потрескались. Даже пузатые чаны центрифуг выглядели проржавевшими касками, внутри которых не осталось ничего кроме мелкой трухи. Стенды с неизвестной Ганзелю аппаратурой слепо смотрели на него навеки погасшими индикаторами. На полу валялись брошенные грудой ржавые баллоны вперемешку с опустошенными контейнерами и пробирками.
Кладбище геномагического оборудования. Настоящий некрополь. Неудивительно, что папаша Арло предпочитал свою ржавую «шарманку» - у него не хватило бы жизни, чтоб привести в порядок здешний инструментарий.