Тем диковиннее на фоне этого запустения выглядел саркофаг.
Он походил на перевернутую хрустальную чашу, причем такого размера, что ею без труда можно было вычерпать небольшое озеро. Только кто-то вместо этого положил ее вверх дном прямо посреди лаборатории. Ее прозрачные своды казались обманчиво-хрупкими, но Ганзель чувствовал, что даже если разрядит в стену саркофага все три ствола, едва ли добьется хотя бы маленькой отметины. Тот, кто строил этот саркофаг, знал, что его своды должны выдержать любой штурм.
Внутри стеклянной полусферы видны были тускло блестящие стойки, стоящие ровными рядами, что-то вроде непомерно-хитрых вешалок с металлическими зажимами. Некоторые из них, как сразу разглядел Ганзель, были пусты, в других виднелись головки пробирок. И вновь вернулся неприятный холод в животе – пустых гнезд было на удивление много. Больше, чем должно было быть.
Ганзель стал медленно приближаться к распахнутой пасти саркофага, обходя покосившиеся лабораторные столы и выключенные агрегаты, о чьем назначении не имел ни малейшего представления. Бронированная дверь даже на вид казалась неподъемной, но могучие сервомоторы откатили ее по специальным направляющим в сторону. Мгновением спустя Ганзель увидел и ключ.
Америциевый ключ торчал из специального шкафа на внешней стороне саркофага. Обычный ключ тусклого металла, ничем не примечательный, разве что с необычной головкой. Чья-то рука уже повернула его, распечатав вход, да так и оставила торчать. Приближаясь и держа наизготовку мушкет, Ганзель машинально оценил устройство стеклянного купола. Может, внутри него и было царство геномагии, но запирающие устройства относились к куда более прозаической сфере простой механики.
Судя по всему, строители саркофага не хуже своих потомков понимали, что именно заточено за хрупким на вид стеклом. Понимали они и то, как иной раз бывает важно вовремя захлопнуть дверь. Поэтому саркофаг снаружи был оборудован тревожной кнопкой, хорошо выделяющейся на матовой поверхности управляющего пульта. Ганзель не сомневался, что стоит нажать на нее, и бронированная дверь встанет на свое место, герметично запечатав саркофаг до тех времен, пока кто-то вновь не повернет ключ в замке.
Ганзель кисло улыбнулся. Похвальная дальновидность.
А еще сквозь преломляющее и причудливо искажающее внутренности саркофага стекло он увидел нечто, приковавшее его внимание. Что-то, очертаниями напоминающее человеческую фигуру. И мгновенно подобрался, перестав дышать. Шаг, еще шаг, еще полшага…
Теперь, с расстояния в несколько метров он отчетливо видел стоящего в саркофаге человека. Или чего-то, что могло быть человеком на первый взгляд. Бесшумно ступая, Ганзель медленно обходил стеклянный купол, пока не заглянул краем глаза в приоткрытую дверь.
Человек стоял полуметром левее и не был виден, зато сделалось видно другое. То, от чего Ганзель ощутил тревожное покалывание под ребрами.
Разгадка пустующих гнезд оказалась проста. На полу саркофага стояло несколько невзрачных на вид дорожных котомок, доверху наполненных мерцающими продолговатыми пробирками. Кто-то не один час доставал из гнезд пробирки и складывал их в котомки, так запросто, будто эти хрупчайшие на вид сосульки были не опаснее, чем обычные леденцы. Ганзель ощутил, как немеют легкие при одной лишь мысли о том, сколько гено-демонов спит в этих крошечных хрустальных гробах.
Человек, стоявший внутри саркофага, не спешил выходить с украденным. Возможно, он считал, что в котомки уместится еще немного, и неспешно собирал урожай, уверенный в том, что времени в запасе еще полно. Ганзель все еще видел его преломленный стеклом неподвижный силуэт. И чувствовал, как улыбка из винно-кислой делается по-акульему торжествующей.
Очень опрометчиво с вашей стороны, господин Бруттино, очень недальновидно, мысленно усмехнулся Ганзель. Вы, как и прежде, видимо, не доверяете своим подручным в важных делах, предпочитая полагаться лишь на себя. Не решились впустить их в святая святых, отпираемую америциевым ключом. Решили самолично наполнить котомки генозельями, оставив на страже верного пса.
Все-таки кукла. Коварная, расчетливая, кровожадная, но все-таки деревянная кукла.
Ганзель сделал еще один бесшумный шаг, оказавшись в полуметре от бронированной двери. Нет, он не станет стрелять. Только безумец разрядит мушкет, находясь во вместилище всех человеческих кошмаров. Уцелевшие пробирки разнесет в куски, их содержимое мгновенно окажется в воздухе и… Это не входило в планы Ганзеля. Он попросту хлопнет по тревожной кнопке на панели, и сервомоторы запечатают вход в саркофаг, навеки замуровав Бруттино внутри, наедине со своим богатством, ну а ключ так и останется торчать снаружи.
Сколько может прожить существо, сотворенное из дерева? Кажется, Греттель говорила, что жизненный цикл Бруттино неведом даже ей. Как знать, быть может, впереди у Бруттино еще сотни лет жизни. Его ткани, лишенные слабого и недолговечного человеческого геноматериала, стареют куда медленнее. А деревья живут очень долго.
«Только едва ли обрадуешься своему долголетию, оказавшись запертым в стеклянной ловушке, вместе с несметным богатством, которое так и не успел вынести, - подумал Ганзель, готовясь сделать последний рывок к кнопке, - Придется тебе смириться с тем, что ты так и останешься единственным актером в лишенном зрителей театре. А уж о том, чтоб его никто и никогда не нашел, как и сам ключ, я позабочусь…»
Последний шаг Ганзель сделал почти мгновенно. Протянул руку к кнопке, одновременно пытаясь найти взглядом глаза Бруттино. Безотчетная глупость, конечно. Но ему в этот последний миг хотелось знать, появится ли в тусклых янтарных кругляшках его глаз что-то человеческое? Злость? Отчаянье?..
Пальцы коснулись кнопки, но так ее и не нажали. Лишь бессильно скользнули по ее рифленой поверхности.
Бруттино не было в саркофаге. Человеческая фигура, обнаружившаяся там, по всем признаком не была деревянной. В деревянном теле могут течь древесные соки, но там не течет человеческая кровь. А крови здесь было достаточно – и на самом человеке, и на полу под ним.
Человек висел на зажиме для пробирок, точно уставшее и измочаленное огородное пугало. Он был мертв, кровь давно запеклась на многочисленных порезах и ранах, которыми его тело было усеяно почти всплошную, и этого не скрывали клочья одежды. Даже вместо глаз на лице располагались два симметричных алых провала. Ганзель узнал мертвеца лишь по остаткам седых волос на голове.
- Папаша Арло… - прошептал он, все еще безотчетно гладя пальцами кнопку.
- Между прочим, очень неприятный и невежливый господин, - громко произнес женский голос у него за спиной.
Ганзель мгновенно обернулся. Мушкет слепо дернул стволами, рыская из стороны в сторону и пытаясь нащупать цель. Но цель даже не пытался скрыться. Она демонстрировала себя со всей возможной откровенностью. Даже настойчиво, учитывая, что разделяло их едва ли более десяти метров.
- Очень, очень невежливый господин, - повторила Синяя Мальва с обворожительной улыбкой, покусывая кончик своей легкой полупрозрачной перчатки, - Совершенно не способен развлечь даму разговором. И еще ужасный грубиян. Вы не поверите, милый Ганзель, как долго мне пришлось учить его хорошим манерам. Между прочим, без кошачьих усов вы выглядите симпатичнее.
Синяя Мальва сидела на лабораторном столе, заложив ногу за ногу, совершенно не боясь запачкать своего небесно-голубого платья. Удивительно, в любой обстановке она выглядела чистой и свежей, возникало ощущение, что грязь попросту не может к ней пристать, это Ганзель заметил еще в кабинете «Трех трилобитов». Недавнюю актрису словно обтекало прозрачное силовое поле, не пропускавшее ни малейшей соринки. И Ганзелю отчего-то очень не хотелось в этом поле оказаться.
Угловатый силуэт печального паяца, господина Перо, возвышался неподалеку, своей мертвой неподвижностью напоминая скорее предмет обстановки, чем живое существо. Глаза его были так блеклы, а лицо столь невыразительно, что сложно было даже понять, видит ли он Ганзеля. И, если видит, испытывает ли при его виде хоть какие-нибудь чувства, кроме смертной скуки.
Но Ганзеля интересовал не господин Перо и не Синяя Мальва. А тот, кто непринужденно расположился за ними.
Тусклые желтые глаза Бруттино смотрели на него из темноты. Не глаза, а кусочки застывшего янтаря, холодного и твердого, несмотря на свое солнечное свечение. Деревянный мальчишка спокойно созерцал Ганзеля, подперев рукой подбородок – очень человеческая поза. Но человеком он не был. Дерево. Хищное, смертоносное, злое дерево, как деревья из Железного леса, полные коварных ловушек и яда. Спокойное, хитрое, уверенное в себе дерево, которое научилось у людей всему необходимому. Теперь оно наблюдало за тем, как Ганзель беспомощно водит мушкетом из стороны в сторону.
- Вы пришли одни, господин Ганзель? – с искренней теплотой спросила Синяя Мальва, - Я просила Антропоса проводить вас, но, видимо, он совсем забыл про мое поручение. Как и все мальчишки, он совершенно безответственный! Я обязательно накажу его, когда он вернется.
- Не думаю, что он вернется, - негромко сказал Ганзель, раздвигая для устойчивости ноги – на тот случай, если придется стрелять из трех стволов сразу, - Разве что если вы захотите набить из него чучело. Впрочем, я бы не стал этого делать. По-моему, от него будет ощутимо попахивать…
Огромные синие глаза Мальвы широко распахнулись.
- О нет! Вы же не хотите сказать, что обидели бедного Антропоса? Неужели вы способны на такое, сударь Ганзель? Я-то думала, вы воспитанный юноша! Неужели у вас нет сердца? Как вам не стыдно! Вы, оказывается, обладаете дурным и злым характером!
Синяя Мальва была обворожительна даже в гневе. И Ганзель, взглянув на нее, обнаружил, как тяжело вновь вернуть взгляд к Бруттино. То самое силовое поле, что окружало девушку, обладало, казалось, способностью примораживать к себе взгляд. Она была слишком прекрасна и невинна для убийцы. Она выглядела цветком, который кто-то, то ли по ошибке, то ли из злого умысла, воткнул в букет с уродливыми выродившимися соцветиями. Но даже в их окружении она оставалась прекрасной – юный и свежий цветок, разливающий вокруг себя удивительно тонкий, но явственный аромат. Который, казалось, будет ощутим даже посреди поле боя, заваленного разлагающимися телами.
Ганзель отчего-то не мог перестать смотреть на Синюю Мальву. Она и прежде, во времена их короткой предыдущей встречи, казалась ему крайне привлекательной и эффектной, несмотря на свое пристрастие к странным, нарочито детским, нарядам и лентам. Но сейчас ее бездонные синие глаза сделались невероятно притягательны. Их хотелось рассмотреть. И Ганзель непременно это сделал бы, если бы не приходилось держать на прицеле Бруттино и Перо.
Синяя Мальва вдруг соскочила со стола, на котором сидела. Так легко и изящно, что в воздух не поднялось ни единой пылинки. Она сделала шаг по направлению к Ганзелю. Затем еще один, ноги в туфлях с большими бантами беззвучно ступали по грязному полу. Ганзель готов был спустить курок, стоило лишь кому-то из этой троицы пошевелиться, но в этот момент палец отчего-то прирос к спусковому крючку, потеряв чувствительность.
Он представил, как мушкет выбрасывает из себя грязно-серый пороховой язык, как крошечная фигура в воздушном платье превращается в ворох смятых и тлеющих лент, как огромные синие глаза закатываются, делаясь быстро высыхающими и теряющими прозрачность сферами, в которых не осталось уже ни капли волшебства…
- Стой на месте, - процедил Ганзель сквозь зубы, ощущая, до чего неудобно становится удерживать привычный мушкет. Ложе налилось тяжестью, стволы клонило к земле, прицел вдруг безобразно начал прыгать – так, что не попасть в силуэт и с трех шагов…
Синяя Мальва улыбнулась, глядя ему в глаза. И Ганзель ощутил, как все его естество устремилось навстречу этому взгляду, а тело вдруг скрутило в спазме страсти, горячем и липком, как тяжелый приступ лихорадки. Она была прекрасна. Он ощутил ее запах – необычайно тонкий, необычайно мягкий – и ощутил, что теряет дыхание. Она была не просто прекрасна, она была притягательна, как глубокое синее озеро, полное холодной свежей воды, посреди пустыни. Озеро, не имеющее дна. В воду которого достаточно лишь раз окунуться, чтобы отринуть все прочие мысли, суетные, глупые, злые…
- Не подходи.
«Да меня же трясет, - осознал он, на миг вернув ясность сознания, но не в силах отвести взгляда от приближающейся девушки, - Святой Вавилов, я точно мальчишка, впервые увидевший юбку… Почему я раньше не замечал, до чего она удивительна?»
Синяя Мальва смотрела на него, улыбаясь уголком губ. Губы у нее были тонкие, но удивительно красиво очерченные. Даже на вид они казались необычайно мягкими, податливыми, и тоже приятно прохладными. Когда эти губы размыкались, чтоб обронить слово, Ганзель смотрел на них, как завороженный.
- В чем дело, сударь Ганзель? – осведомилась Синяя Мальва с подобием насмешливой укоризны, - Отчего это вы так застыли? Плохо себя чувствуете? Мне кажется, урок вежливости пойдет вам на пользу!
Ее туфельки оставляли за собой симметричные аккуратные отпечатки. Только с трудом переведя на них взгляд, Ганзель ощутил, что овладевший им морок, сделавший тело ватным и непослушным, на миг отступил.