Затем он взял костюм с прилавка и прошел в заднюю комнату, где Джойс накрывала на стол в ожидании, пока закипит электрический чайник.
— Как раз вовремя, я завариваю чай.
— Я только упакую, и мы себе почаевничаем.
— Он вроде был доволен, этот человек, что сейчас ушел.
— Мы с ним остались взаимно довольны. Это и означает успешность сделки.
— А вы, Леонард, хороший портной?
Держа костюм на отлете, Леонард отряхнул его ребром ладони, последний раз придирчиво осмотрел, аккуратно сложил, поместил в большую квадратную коробку и перевязал ее бечевкой.
— Лучший в городе.
— А вы никогда не подумывали расширить дело? Еще одну мастерскую открыть?
— Одно время были такие мысли. Но самому трудно находиться в двух местах сразу, а я не представляю, как можно положиться на кого-то, кто меньше тебя болеет за дело. Поэтому и решил я не расширяться, но уж чтоб тут все было на высоте. И это себя оправдывает. Меня знают, клиентура хорошая, зарабатываю прилично. Чтобы сам закройщик тебя обслуживал — люди ждут именно этого и потому согласны хорошо заплатить.
Джойс налила кипяток в заварной чайник.
— Леонард, насчет этой конференции.
— Да?
— Ничего не выйдет.
— Но ты спросилась у него?
— Вовсе я не спрашивалась, просто рассказала, что она будет. Он сразу на дыбы. Мы поссорились.
— Жалко.
— Наверно, это я виновата. Вышла из себя и наговорила ему жутких вещей.
— А он не… — Леонард замялся. — Он тебя не бьет?
— Брайен?
— Он здоровый буйвол. Такой как сорвется…
— Ужасно, но с Брайеном ни поссоришься, ни поскандалишь. Иногда я от этого лезу на стенку, такой он терпеливый и чертовски правильный.
— И глупый, — добавил Леонард.
— Вы что?
— Да, Джойс, глупый, уж извини. Он разве не понимает, какая ты женщина? Неужто ты не заслуживаешь большего, чем торчать дома, варить и стирать на него?
— А разве не каждая женщина порой такое думает?
— Множество их довольны своей судьбой. Таких не счесть. Но ты другая, ты особенная. Ты подобна прекрасной тропической птице, которая теряет свою яркую окраску и умирает, когда не может расправить крылья и пуститься в полет.
Услышав столь высокопарные фразы, она еле удержалась от смеха.
— Птичка в златой клетке. Только клетка никакая не золотая. Все это мило, но…
— Нет, Джойс, — он подошел и взял ее за руки, выражение глаз было совсем незнакомым, — так не может продолжаться.
Потом, когда он поцеловал ее, она очень удивилась, что была так пассивна в его объятиях и не сопротивлялась. Лишь когда он стал все крепче прижимать ее к себе, она отстранилась, посмеиваясь.
— Ну, Леонард, вот уж никогда бы не подумала, что вы способны целоваться и обниматься по углам.
Он удержал ее руки:
— Джойс, до сих пор я никогда с тобой об этом не заговаривал. Считал, не имею права. Но не могу я спокойно это больше видеть. Ты ради каких-то заработков вынуждена вести жизнь, лишенную и красоты и утонченности. Человек я небогатый, но мог бы дать тебе хоть кое-что, чего ты достойна. По крайней мере, житься тебе будет лучше, чем с ним.
Она высвободила руки и, пытаясь скрыть удивление и смущение, стала разливать чай.
— Вы меня просто поразили, — выговорила она наконец.
— Я всегда это скрывал. Повторяю, не считал себя вправе. Хотел бы также, чтоб ты знала, что я… я никогда не предъявлю требований, на которые ты не в состоянии согласиться.
Это уж слишком. Она сказала со смешком, лишь бы положить конец разговору:
— Не болтайте глупостей.
Он надулся и ничего не ответил.
— Леонард, простите. Вам этого не понять.
— Я могу понять верность по заблуждению. Ибо, зная тебя, не желал бы видеть другою.
— Да, это верность, Леонард, и без всякого заблуждения. Даже больше, чем верность.
— Не уверяй меня, что по-прежнему его любишь.