— Шёл бы ты до мамки, Януш, — намекнул Хома, разглядывая сквозь садовые ветви недобрые отблески.
— Да как же?! Такой случай, — хлопчик взял наперевес выдернутый из изгороди кол.
— Тогда сзади держись, мелколяхская твоя душа.
***
Топталась у двух горящих хат толпа, сыпала многоголосыми проклятиями, валялся у крыльца труп в задранной на голову свитке. Несколько хватких мужиков с кольями сторожили у окон и двери, не давая демонам выскочить наружу. Хата пылала вовсю, но изнутри ещё слышался душераздирающий визг. Хома подумал, что вряд ли туда маззикимов загнали – те на горло как-то посдержаннее.
— Спалили, значит, знахарку, — пояснил всезнающий Януш. – С родней вместе и спалили.
Из общих криков и вдумчивых объяснений толкового хлопчика выяснилось, что знахарка была бабой не особо вредной, но общество знало, что издавна ведьмачит старая карга. За руку, понятно, не ловили, но уверенность имелась. В спокойные времена прощали по исконному христианскому добродушию, но уж если демоны завелись – разговор с ведьмой понятный. Небось, она демонов и подманила! Сын ейный старший, ох, и хорошим был бондарём. Но семя-то одно, вредоносное – что их, колдунов, жалеть?
Подошел знакомый кузнец, вооруженный коротким мушкетом-бандолетом, с саблей на поясе, и хмурый как туча – видать, тоже подозревал, что не совсем тех спалили. Ну, сделанного не воротишь. Намекнул на пистоли – исправны ли? Хома отрекаться не стал – живописал, как у выезда демона свалил. В хате уже не кричали, шумно завалилась крыша, взлетел превеликий сноп искр. Точно отвечая тому яркому огню, донесся дикий бабий крик – не из хаты, а вовсе со стороны оврага, куда убегала дорога к реке. Крик почти тут же оборвался, а толпа стояла, словно громом сражённая. А потом на глазах народ начал редеть…
— Обгадилось общество, — покачал бритой головой кузнец. – Пойду-ка и я до хаты. Жинка, детишки одни.
— Верно, защищать нужно, — согласился Хома, озираясь. – И мне к хозяйке вернуться нужно. Как она там без моих пистолей? Небось, со страху трясется. Ты если что, к шинку приходи. Мы там оборону держать станем.
Разошлись. Хома с Янушем быстро шагали по вымершей улице, потом хлопчик задал стрекача до своей хаты, а гайдук, держа наготове оружие, рысью устремился к шинку. Что-то и вовсе неуютно нынче стало в славном городе Пришебе.
***
У шинка света не имелось, стоял тёмный и словно вымерший. Хома шарахнулся от сунувшихся под ногу зелёно-жёлтых светляков – оказалось, всё тот же кот здоровенный дерзостно глазами сверкает. Вот же пристал, крысоед облезлый. Кот со зловещим мявом увернулся от сердитого казацкого пинка, сгинул в темноте.
— Ты не злобствуй, — сказал знакомый скрипучий голос откуда-то сверху. – Со двора лестница стоит, забирайся наверх, да доклад докладывай.
Оказалось, ведьмин курень в полном составе засел на крыше. В соломе виднелись норы, словно бешеные мыши изрыли, рядом заготовились целые залежи огневого припаса, клинков, факелов и иного хозяйства. Видать, староопытной ведьме доводилось сиживать в осадах.
— Ну? – поторопила хозяйка, не дав лазутчику даже перевести дух.
— Видел ваших маззикимов. За околицей. Изготавливались к бою. Одного я на месте из пистоля уложил, — Хома живописал подробности битвы.
— Значит, в глаз его и сразил? – переспросила придирчивая чёртова баба. – В левый или в правый?
— В серединный, — буркнул лазутчик. – Он у них самый чувствительный. Короче, работают пули надёжно.
— Отчего им не работать, — ведьма пожевала губами. – Шесть да на шесть умножить, это ж сколько будет?
— Тридцать шесть и будет, — высказал догадку образованный казак. Обдумал свой ответ и обозлился. – Да откуда ж такая прорва?! Нет, может ещё, где шныряет десяток или даже дюжина. Но этакое стадо вообще нам неуместно. Ты, пани Фиотия, прекрати страх в воинство вселять. Вон, Хеленка разволнуется…
— Чего мне волноваться? Сколько придут, столько и побьём.– сонно, но неожиданно многословно, ответствовала панночка, опираясь подбородочком о новенькую рукоять поставленного «на попа» молота. – Тут до утра не так далече. А на солнце маззиким квёлый становится.
— Так-то оно так. Но откуда же «тридцать шесть»?! – негодовал Хома, решив над очередною панночкиною загадкою и не задумываться, чтобы голову не забивать. – Такого табунища никто не видел.
— Сам посуди, дурья твоя башка, — влез гишпанец, пребывавший, видимо, тоже в определенном беспокойстве. – Гексаграмму строят маззикимы этими заклятиями. Шесть групп по шесть демонов. Теперь из города не выбраться.
— Отчего ж непременно «гексуграму»?
— Привычка у них такая – непременно её строить. Издревле повелось. Хуже того - шедим с ними. Он и колдует.
— Вот тебе и раз, экая неприятность, — пробормотал Хома. – А что за тварь этот шедим? Велик ли туловом и чародейством?
— Да уж похуже обычного маззикимчика. Его опасаться надобно.
— Да неужто?! Опасаться? Какого-то там жидовского шедима? – с горечью переспросил казак. – А откуда ваше чёртохвостие те подробности ведает? В Гишпаниях встречать доводилось?
— Чего подковыриваешь? – пробурчал, отворотя морду, Анчес. – Ну не дошёл я до Гишпании. В Провансе пришлось поворотиться. Тоже хороший край. Светленький и в цветочек.
— А чего ж брехал? Да этак бесстыже?
— Так я чуть-чуть не дошёл!
— Не дошёл он! До рогов и хвоста дошёл, а до Гишпании чуток не дотянул. Что харю воротишь?
— Отчипись от него, — молвила Хеленка. – Странник он, паломник. Шёл, не дошёл, в другой раз дойдёт. Обычное дело. А что «гишпанцем» назвался, так каждому надо как-то именоваться. Я вон вдруг «панночкой» стала. Кто б удумал…
— Ну, так ты панночка по законному. Хотя и частично, — Хома решил сойти со скользкой темы и уточнил. – Пусть гишпанец, мне разве жалко. Только намек нужно сделать – прозвище такое, а по сути… Да не в гишпанстве дело! Хвост от товарищества скрывать – последнее иудство! Какое доверие такому вероломству может быть?!
— Отчипись, говорю, — посоветовала Хелена. — Какое тебе самому доверие, если в твоей казацкой башке одно и мелькает? Он тебе бухнет «у меня хвост и рожки», а ты в него «бах!» из пистоля промеж тех рожек. На том и вся философия.
— Так что ж добрый казак должен делать, ежели рядом чёрт сидит?!
— Это кто здесь «добрый казак»? – удивилась панночка, явно берущая негодный пример с ядовитой хозяйки и взявшаяся язвить и молотить языком без умолку. – Ведьма рядом с ним сидит, покойница восставшая – то ничего. А вот с рогами кто – так бей-стреляй того немедля. И не чёрт он, тебе ж говорили.
— Ладно, я-то грешник превеликий, — с горечью признал Хома. – Но это-то кто? С рогами, хвостом, пятаком свинячим и вдруг не чёрт?
— Он тебе прямо и говорит, только ты мимо ухов пропускаешь. Анчес он, — пояснила разговорившаяся панночка.
— Ну, Анчес. И чего?
— Тю, казаче, ты ж и не пил сегодня. Умишко подсобери. Об анчутках и анчутах не слыхал, что ли?
— Эге, так я ж говорил, что он заведомый московит! А имелись про их кацапскую хвостатость верные слухи, имелись! Только постой! Анчутка это одно, анчес вовсе и другое.
— Анчутки – это бабы наши, — поведал мрачный как ночь хвостатый гишпанец. – А я вовсе не баба. А в Европе наш «анчут» вообще выговаривать не привыкли, язык у них ломается. Вот и стал Анчесом. Что такого заумного?