— Насилу вас отыскал, — радостно улыбается еще, невидаль парнокопытная! — Пойдем скорее к твоему шатру. — И поскакал впереди.
Ну к шатру так к шатру. Не задумываясь, что это означает, я пошла за ним. А тут ведь думай не думай. При разговорах о земляных оленях мне тоже представлялись маленькие кротоподобные олешки, а тут вон что оказалось. Так что под словом «шатер» может скрываться что угодно… Быстробег тем временем прискакал к не самому маленькому мамонту этого стада. На спине у него была почти такая же клеть, как все остальные, только накрытая свисающими шкурами. Знаете, как в Индии раджи[13] ездят, только побольше. Ну мамонт и сам-то побольше слона будет. Посмотрев на эту высоту, на зверя, на спине которого это все громоздилось, я честно сказала:
— Не полезу я туда, хоть режьте.
— Ну, Стеша, не дури. Ну ты сама подумай, здесь у всех, кроме тебя, четыре ноги. И пойдем мы быстро, — принялся за увещевания кентавр, — тебе за нами не угнаться. Там хорошо, удобно.
Ленивый саквояж поддержал слова коневруса подмигиванием. Похоже, не хотелось ширпотребу порхать в хвосте экспедиции.
— Не полезу, — не сдавалась я.
— А если отстанете?
— Не полезу, и точка.
Махнув на меня досадливо хвостом, коневрус подошел к мамонту и зашептал ему что-то на ухо. Мамонт посмотрел на меня, и только я повернулась уйти, как взмыла в воздух. Коварное животное схватило меня хоботом поперек туловища, протащило в опасной близости от острых бивней и закинуло в коробушку на спине. Вот так вот! Душа, сердце, печень и другие составляющие моего внутреннего мира еще стояли на земле, а я уже сидела на спине мохнатой горы. Знающие люди уверяют, что во время смерти душа отделяется от тела. Как же назвать момент, когда тело от души дало деру?
Когда все необходимые компоненты моей сущности вновь обрели друг друга внутри тела, я огляделась. Клетка оказалась закрыта костяными перемычками только с боков и сзади, передняя же стенка была простым сквозным отверстием. Через него-то меня сюда и впихнули. Я осторожно откинула полог с одного бока и глянула вниз. Ну хоть не мне одной плохо! Внизу, надсадно вереща, кружил саквояж. Вверх подняться он не мог, чай не гордая птица — воробей. Савва Юльич, как курица, — летать мог только низко и на небольшие дистанции. Но вот хобот нащупал и его. Теперь нас стало наверху двое. Следом полетел тюк с моей зимней одежкой.
И тут же вся процессия двинулась в путь, растянувшись в длинную цепь. Спереди, сзади и по бокам скакали коневрусы, перебрасываясь какими-то гортанными фразами. Вздохнув, я решила осмотреть нашу кибитку. На полу лежали набитые чем-то типа соломы меховые тюфяки, валялся бурдюк с водой и кое-какая снедь в кожаном мешке. Ну да откуда ж коневрусам знать, что и пищей, и едой я, благодаря Савве Юльевичу, обеспеченна с лихвой! Наверху и по бокам клетка была надежно укрыта мамонтиными шкурами, так что дождь и ветер мне не страшны.
Но, поскольку сейчас ни первого, ни второго не наблюдалось, я откинула теплые шторки, закрепив их вокруг перемычек. Мама дороХая! Как же все-таки высоко! Мамонты, на удивление, шагали очень быстро. И тут уж Быстробег прав — мне было бы не угнаться, разве что всю дорогу бежать. Спина моего скакуна плавно переваливалась в такт шагам. Я тут же вспомнила о наличии в мире морской болезни, но тьфу-тьфу, пока чувствовала себя вполне сносно. Саквояж, похоже, тоже отошел от шока, потому что, подпустив в глаз печали, выводил песню про Стеньку Разина. Видимо, ассоциация с волнами возникла не только у меня.
По бокам тянулись все те же среднерусские пейзажи, успевшие порядком набить оскомину в мое пешее путешествие. Так-то, если разобраться, ехать в этом шалаше было не в пример приятнее, чем идти. Ноги не гудят, хочешь — сидишь, хочешь — лежишь. Опять же поесть и попить можно, не дожидаясь привала. Сидишь, по сторонам посматриваешь. Сказка!
Но сказкой наслаждалась я недолго. Меня стала заедать скука! Вот могла бы я спать, ей-богу, так бы и дрыхла весь день. Саквояж был не настроен болтать. Он с упоением выводил: «Степь да степь кругом». Потерпев какое-то время, я поинтересовалась, не доводилось ли саквояжу ранее переносить какую-нибудь художественную литературу. Важно кивнув, он снабдил меня книгой с зубодробительным названием «Любовь Психеи и Купидона». Экземпляр был дореволюционный и поэтому писан со всякими ятями и ижицами. Но все ж лучше, чем ничего.
— Какая ж, однако, романтичная особа был Прохор Иванович, — заметила я, немного почитав сие любовное произведение.
— Великой души человек, — подтвердил Савва Юльевич.
— А он точно был статским советником? — усомнилась все же я.
И в ответ была облита холодным презрением оранжевого глаза. Неладно все-таки что-то с этим Прохором Иванычем! Саквояж при его должности — как-то несолидно. Ладно б доктор какой! Книги легкомысленного содержания… Поход в Сандуны… Тут одно из двух: либо брехло был редкостное бывший хозяин, либо — что более вероятно — брехал сам «чумодан». Я покосилась на него. Облезлая сумка, делая вид, что в упор меня не видит, тянул во всю глотку песню про ямщика.
В общем, вскорости оказалось, что проблема скуки — не самый неприятный момент в моем путешествии. Настоятельно захотелось в туалет. И что прикажете делать? Караван до ночи точно останавливаться не собирался. Коневрусы лихо поскакивали по бокам. И я лично видела одного из них, что-то жующего на ходу. Орать кого-нибудь, чтоб остановились? Мысль об этом вызывала во мне стойкую ассоциацию с фразой: «Остановите Землю, я сойду». Представить, что весь этот поток остановится, ожидая, пока я смотаюсь в кустики… Бред! Я с надеждой покосилась на саквояж.
— Савва Юльевич, миленький, нет ли у тебя, часом, какого-нибудь ночного горшка?
В ответ мне была только презрительная гримаса. Мстительный ширпотреб, похоже, не простил мне сомнений в столь высокой должности его бывшего владельца. И только когда организм напрочь отказался терпеть далее, я вылезла из клетки, Держась за наружную стенку, свесилась с реликтового животного и, прикрывшись шкурой, успокоила-таки природу-мать. Савва Юльевич, покосившись на меня, презрительно бросил:
— Берегите родину — отдыхайте за границей.
Я ж, показав ему язык, уселась дальше читать произведение Лафонтена.
В общем, так уж получилось, что вниз я практически не слезала. Караван останавливался, только когда темнело, и трогался в путь, едва становилось хоть что-то видно. Поскольку и мамонты, и коневрусы спали стоя, то и лагерь на ночь не разбивался. Меня спускали вниз только до и после окончания перехода, чтобы я могла хоть чуть-чуть размять ноги. Но поскольку ночью темень стояла несусветная, а по утрам мы торопились, то больше пятнадцати минут на променад мне не выделялось. Вот и получилось, что в своей кибитке я сидела практически безвылазно. За это время я перечитала все книги и газеты, которые нашлись в саквояже. Единственное, что скрашивало досуг, — выявленная страстишка Саввы Юльича. Он оказался завзятым картежником (не иначе «статский советник» расстарался). И мы целыми днями резались в дурака. Картинка была еще та! Поскольку рук у кожгалантереи не было, пришлось к этому делу привлечь Птаха. Так вот, в одной голове тот держал карты, а другой выдергивал ту, в которую саквояж глазом тыкал. И все равно эти два деятеля умудрялись мухлевать!
И вот настал день, когда горы предстали перед нами во всей красе! Издалека ничего необычного в них не было. Только когда мы дошли до определенной точки X, стало понятно, что горы не так просты! Больше всего они были похожи на гигантскую каменную стену с высеченными ликами богов. На всю высоту! Скорее — это были лики богов, высеченные богами. Ни одному биологическому существу такое не под силу. Лица выглядели как живые. Это было не какое-то грубое схематичное изображение. Нет! Полная анатомическая точность. Каждая складочка, каждая морщинка, каждый волосок были четко высечены неизвестным скульптором. Притом обыкновенный серый гранит в районе щек и губ приобретал явный розоватый оттенок. Но больше всего поражали глаза! С такого расстояния не было понятно, из чего они могли бы быть изготовлены, но создавалось полное ощущение, что они настоящие. Горящие неземным огнем, но такие живые глаза.
Даже бесчувственного саквояжа проняло. Он отложил карты, забросил песнопения и вместе со мной молча наблюдал приближение этого чуда. Но по мере того, как расстояние сокращалось, волшебство постепенно таяло. Вблизи человеческий глаз уже не мог охватить всю картину целиком, да и горящие очи скрылись за низкими снеговыми тучами.
Подул холодный ветер, и пришел черед одежды, сшитой умелыми руками Светлоглазы. С каждым шагом ветер все больше и больше усиливался. Казалось, что он вырывается из ртов каменных богов с одной целью — не подпустить нас ближе. Коневрусы, посовещавшись, перестроили мамонтов в колонну по три, а сами встали за ней. Смысл этого стал понятен буквально через несколько сот метров. Ледяной ветер дул с такой силой, что более легкие парнокопытные на ногах бы точно не удержались. И только тяжелые мамонты, как танки, упорно перли вперед, являясь своеобразным заслоном для коневрусов. Дальше смотреть сил не было, и я кинулась закрывать тяжелые шторки.
Ветер вырывал их из моих пальцев и полоскал, как легкие кисейные занавески. С горем пополам я закрепила их при помощи ремешков на перекладинах. Стало хоть немного легче. Ухо смогло уловить жуткий вой. Вот уж не думала, что ветер может издавать такие звуки! Холод пробирал до костей. Птах уже давно сориентировался и перекинулся в часы. Саквояж казался обыкновенным неживым предметом. Похоже, что кожа у него просто задубела. Я обложилась тюфяками — стало значительно лучше — и притихла, молясь только об одном: чтобы крепления у моей клетки выдержали.
Выдержали! Не знаю, сколько прошло времени, но постепенно жуткий вой стал утихать. Послышались человеческие голоса, и я рискнула выглянуть наружу. Полог не гнулся, и я с трудом приоткрыла щелку. Твою ж мать! И мамонты, и коневрусы были больше похоже на обледенелые сугробы. Как они при этом умудрялись двигаться, непонятно. Но самое главное — это то, что мы достигли гор и сейчас стояли у самого подножия. Стало значительно теплее. Перестроившись опять в колонну по одному, караван ступил на узкую горную тропку. Непонятно, каким образом такое большое животное, как мамонт, могло на ней устоять! Все же мы, хоть и медленно, но продолжали двигаться вперед.
Привал в этот раз устроили до наступления темноты. Видимо, просто опасались, что такого удачного места может больше не подвернуться. Мы стояли на просто огромном горном уступе у самого входа в пещеру. С горем пополам я протиснулась наружу, так как меховой полог до сих пор плохо гнулся, и услужливый хобот спустил меня вниз. Коневрусы таскали в пещеру охапки дров, которые, видимо, были припасены как раз для такого случая. Мамонты получили пайку сена и сейчас меланхолично двигали челюстями, засовывая в рот за раз по огромной охапке. Да на одном таком укусе какой-нибудь колхоз «Красный лапоть» мог смело перезимовать со всем своим животноводческим комплексом! Благо хоть по дороге до гор животинки находились на подножном корме, а то ведь с таким аппетитом их фиг прокормишь! Насмотревшись вволю на пиршество вымершего рода млекопитающих из семейства слоновых, я зашла в пещеру. На удивление, никаких особых чудес в ней не было. Десяток высеченных из камня идолов да огромное, огороженное камнями кострище посередине. Судя по закопченному потолку, не нам одним посчастливилось добраться досюда живыми-здоровыми.
Коневрусы поднесли приношения богам, поблагодарили их за помощь в пути и испросили разрешения переночевать здесь. Как уж они поняли, дали боги согласие или нет, сказать не берусь. Но вскоре яркий жаркий огонь весело потрескивал, разбрасывая кругом звездочки искр. От коневрусов повалил пар. Я, сбегав за саквояжем, обеспечила всех горячей едой и питьем. Савва Юльевич, чувствуя себя центром внимания, спешил поделиться своими впечатлениями о прошедшем дне:
— Я ей, главное, кричу, заверни меня во что-нибудь, — ораторствовал он, сверкая глазом, — а она в дырку уставилась и замерла! Вот уж точно, баба дура не потому, что дура, а потому, что баба!
Копытный народец радостно поддерживал высказывания кожаной сволочи дружным оскалом.
— И ведь главное, сама юрк — и в тюфяки. А я, пардон, слова молвить больше не могу, бо морда задеревенела. Вот дал бы мне кто по кумполу в тот момент, и все — рассыпался бы на мелкие осколки.
— Сам дурак, — ляпнула я не к месту.
— Во-во, — погань закатила глаз, — я и говорю, все бабы дуры. Но в чем отличие умной дуры от глупой дуры? Умная дура понимает, что она дура, а глупая дура знает, что она умная.
Популярность Саввы Юльевича била все мыслимые рекорды. Случись сейчас президентские выборы, и победа нашему облезлому другу была бы гарантирована. А тот разливался соловьем, напрочь потеряв чувство самосохранения.
Я хоть не злопамятная, но склерозом не страдаю. Поэтому, когда мы на следующее утро тронулись в путь, демонстративно засунула дерматиновую дрянь под тюфяки и уселась раскладывать пасьянс. Уж каких только вещей я не наслушалась от хулителя женщин… Вначале оскорбительных, потом угрожающих и в конце концов слезных. Между делом выяснилось, что Савва Юльевич всю жизнь страдал клаустрофобией, что от недостатка кислорода у него уже начинается необратимый процесс в мозгах, что вот-вот прямо сейчас остановится сердце добряка-саквояжа. И только когда гундеж прекратился, я извлекла его на свет божий.
Он сидел напротив меня и изо всех сил изображал покорность судьбе-злодейке. Голос был льстив до приторности. Умильнее лица я в жизни не видала. Поглядывая на него, я на всякий случай решила в ближайшие дни держать ухо востро, а то мало ли что. Приличные создания не сидят с такими выражениями на лицах! Фиг его знает, может, великий Прохор Иванович имел обыкновение в саквояже слабительное таскать?
Два дня мы продолжали карабкаться в гору. На ночь приходилось останавливаться там, где тропинка становилась хоть чуть-чуть шире. Страшно было необыкновенно. Коневрусы, перед тем как уснуть, пропускали между собой толстый кожаный жгут, который дополнительно защемляли в горную породу. Делалось это, похоже, для того, чтобы если кто-нибудь из них оступится в темноте, то соплеменники могли бы его вытянуть. А мамонты не спали вовсе. Уж сколько эти животные могли обходиться без сна, бог весть! Когда тропинка становилась совсем узкой, мохнатые слоны цеплялись хоботами за хвост впередистоящего. Видимо, это тоже была своеобразная альпинистская связка.
И вообще, за время путешествия я сильно изменила мнение о мамонтах. Какие олени? Они мне, скорее, напоминали дельфинов. Животные точно обладали высоким интеллектом! К тому же никто их не дрессировал. Мамонт ведь — стадное пастбищное животное, навроде наших обыкновенных коров, а не домашняя собака, любимец семьи, которая за долгое время среди людей начинает различать многие человеческие слова. И все же мамонты соображали! Они понимали не команды, а именно речь — предложения и отдельные слова. Например, моему верховому животному достаточно было сказать: «Хочу вниз», «Спусти, пожалуйста» или просто «Хобот давай», и результат был один — меня опускали на землю.
Какое-то время я еще продолжала передвигаться на спине своего слонопотама, являя собой карикатурное подобие индийского махараджи,[14] едущего проверять свои владения. Но иногда моя кибитка наверху так угрожающе наклонялась над пропастью, что от падения нас удерживала только надежная упряжь. В конце концов, чтоб не искушать судьбу, я слезла вниз и пошла пешком вслед за караваном. Все равно скорость передвижения сейчас оставляла желать лучшего. И только на ночь, когда мы останавливались, я рисковала забираться наверх.
Вблизи горная стена выглядела обыкновенной каменюкой. Сколько я ни вглядывалась, нигде не заметила следов, указывающих, что здесь кто-то что-то высекал. Ничего похожего на величественную скульптуру не было и в помине. Однообразная гранитная порода, кое-где отшлифованная сильными ветрами и осадками. Также я не могла понять, где примерно находятся глаза, которые так меня поразили. Мы давно уже находились выше облаков, а это значит, что где-то на этом уровне они и должны быть. Но, увы! Здесь, честно говоря, вообще было не на что смотреть. Спина впереди идущего мамонта и однообразный гранит горы не в счет…
Тем не менее ближе к очередному вечеру тропинка сделала вдруг неожиданно крутой поворот. И… мы оказались на вершине. Однако странным местом была эта гора! Если повернуться в сторону, откуда мы пришли, то открывающийся вид был вполне себе предсказуем: пики скальных пород, облака и туманная дымка внизу. А вот если смотреть в противоположную сторону, то казалось, что мы стоим на верху рукотворной гигантской стены, ровными террасами спускающейся вниз. То, что эти уступы ну никак не могли быть природного происхождения, было ясно всем, у кого есть глаза. Ни при каких условиях природа-мать не в состоянии создать столь совершенно точные формы. Склон был полностью покрыт ярко-зеленой травой. Куда делся гранит с этой стороны, бог весть! Террасы казались ступенями для каких-то великанов, так как высота каждого была метров пять, не меньше. В глубину же они были и вовсе все семь, то есть для среднестатистического человека спуск по ним был физически не возможен. Но прямо от того места, где мы стояли, начинались обыкновенные пологие ступени вниз, нормальной формы и размера, которые, как стрела, рассекали плавное величие громадных уступов. Ну вот опять же, не было бы этих великанских ступеней, и спуск вниз тут же превратился бы в аттракцион невиданного мужества. Потому что, если запнуться и полететь вниз, шансов, что хоть одна косточка организма в целости и сохранности доберется донизу, практически не оставалось. А так террасы, создавая своеобразные немаленькие площадки в конце каждого пролета, спасали нас от вероятной печальной кончины.