Таня держалась холодновато, на отдалении, отчужденно улыбалась и старалась не смотреть на меня. Мне показалось, что она чем-то расстроена, но потом я поймал ревнивый взгляд, которым «мыша» следила за каждым ее движением, — и успокоился.
Я заметил, что «мыша», как загипнотизированная, копирует все Танины жесты: сидит в кресле, как она, откинувшись, и, так же задумчиво приподнимая брови, подносит край чаши к губам, но тонкая худая рука неверна еще, дрожит.
Раскрасневшись, охмелев, она начала без умолку болтать.
—Сегодня что, смотрины? Или просто семейный вечер? Слушайте, а вы давно знаете друг друга? Вы проверили любовь расстоянием? Ой, я пьяная. Налейте мне еще. Танька, ну что ты строишь из себя леди Винтер? А мы вчера пили, пили... Давай напишем молодым, что ты вышла замуж?
При последней фразе ее Таня, до сих пор безмятежно улыбавшаяся, нахмурилась.
Ты забываешься, — холодно сказала она.
А кто такие молодые? — поинтересовался я.
Потом, — ответила Таня и порозовела.
А «белая мыша» вдруг накинулась на меня:
Все мальчишки умеют что-нибудь делать. Стоять на голове, петь на гитаре или показывать фокусы. А вы что умеете делать?
Я?
Да, вы. Если ничего, то я вам Таньку не отдам.
Я, милая сестренка, все это делаю одновременно. Пою на гитаре, стою на голове и показываю фокусы.
Не сердись на нее, — вполголоса сказала мне, проходя мимо, Таня. — Она сегодня очень возбуждена.
Таню позвала старуха, и мы с «белой мышей» по\шли танцевать. Ее было трудно вести: она держалась скованно, поминутно вздрагивая и оступаясь. На щеках ее выступили яркие красные пятна, губы были стиснуты.
Чем больше вы делаете вид, что едва знакомы, — сказала она мне через плечо, — тем больше я уверена, что между вами уже что-то было. ,
Что именно? — спокойно поинтересовался я.
Ну... — Она тряхнула головой. •— А все-таки?
Вы сами знаете...
И покраснела.
—Вот видишь. Как можно говорить вслух о вещах, о которых даже думать стыдишься!
—Вы обиделись? — помолчав, спросила она и взгляв. та исподлобья.
—Ьа тебя? Ты явление природы, как дождик. Он может нравиться или нет, но обижаться на него глупо.
Вернулась Таня, и мы остановились и, не выпуская рук из рук, оглянулись на нее оба. Она усмехнулась мне и сказала:
—Света, тетя Шура говорит, что ты обещала у нее ночевать. Правда?
Да ну... — недовольно протянула Света, взглянула на меня и снова вспыхнула.
Выдумщица эта тетя Шура, — вздохнула Таня.— Я так и сказала ей: вряд ли такая чистюля, как наша Светка, пойдет к вам ночевать.
А зачем? — спросил я и, отпустив руки «белой мыши», пошел остановить пластинку.
Она, видите ли, боится, — сказала сердито «мыша». — А который час?
—Половина одиннадцатого. Так ты обещала?
—Ну да, ну и что? Обещала, обещала! — вспылила Светлана и выбежала в коридор.
Пауза. Таня посмотрела на меня выжидательно.
—Ну, мне пора, — сказал я, пряча в карман сигареты.
Не хочешь уходить? — быстрым шепотом спросила Таня.
Не хочу.
—Хочешь побыть со мной... еще?
- Да.
—Выйди в подъезд, спустись на одну лестницу и посиди у окошка. Если, конечно, хочешь...
Одевшись, я вышел в коридор. Попрощался с «белой мышей» и старухой, которая буркнула нечто вроде «здрасс», и Таня закрыла за мною дверь.
Не знаю, сколько я сидел на подоконнике в темном подъезде. Желтая лампочка вполнакала светила на лестничной площадке. За окном беспрерывно валил снег. Елка посреди двора совсем утонула в сугробе.
Курил сигарету за сигаретой. Кровь толкалась в виски. Странное чувство: нетерпение (снова сидеть у ее изголовья, гладить ее руки, целовать губы, подбородок, глаза — неужели это будет снова?) и растерянность: по правде, я не ожидал такого предложения. Слишком оно было отчаянным и поспешным. Я понимал, что праздник уходит, дальше у меня сессия, у нее будни и будни...
До рези в глазах смотрел я вверх, на край ее двери, видневшийся из-за изгиба перил: не прозевать, когда откроется. И все-таки прозевал: створка двери отделилась беззвучно, и, уже переодетая в домашний халатик с пояском, на площадку вышла Таня. Остановилась, приложила палец к губам.
В распахнутом пальто я взбежал к ней наверх.
— Тихо... — выдохнула она.