Аудьярта подняла глаза и внимательно посмотрела на жениха.
— Думаете, я не знаю, о чем вы хотите мне сказать?— Вы облегчаете мою задачу, и все же, сенья Аудьярта, чтобы вы могли сохранить в душе уважение к своему супругу, позвольте мне сказать самому — от первого слова до последнего.
— Дорогой Гвидо, вы мне с детства — как брат! Что такого я о вас могу узнать, чтобы это могло уничтожить любовь и уважение, которые я питаю к вам? Не верю даже, что вы способны совершить такое. Ну, молчите же! Вы хотите признаться, что были влюблены в мою сестру? Ах, ради этого не надо геройства: для кого же это секрет!
— Простите меня, сенья Аудьярта, но хорошей же вы будете женой, если перебиваете и спорите с…
— Пока только с женихом, сеньо Гоасс. Впрочем, простите мою неделикатность. Она вызвана только заботой о вас. Я была неправа. Я слушаю вас.
Гвидо Гоасс молчал: видно, один раз уже настроившись на разговор и будучи сбит с задуманного, он с трудом заново собирался с мыслями.
— Простите же меня! — воскликнула Аудьярта. — Обещаю, больше ни слова, пока вы сами не спросите меня. И она протянула ему руку. Гвидо принял ее на ладонь — красивую крепкую ладонь воина, уже третий год защищавшего Запертое ущелье.
— Сенья, я не могу любить вас. Я люблю другую, и эта другая — не ваша сестра. Она — особа низкого происхождения и вам не соперница. Пусть имя ее никогда не коснется вашего слуха, пусть ваше благородное сердце никогда не знает тревоги. Я принесу клятву перед алтарем быть верным своей супруге — и эту клятву я сдержу. Я не смею обмануть вас: моя верность будет принадлежать графине Гоасс, но мое сердце — другой.— Гвидо! — побледнела Аудьярта. — Эта свадьба никому не принесет счастья. Вы знаете…
— Позвольте мне перебить вас, сенья. Это не тайна, о чем вы мечтали. Я знаю, что вы покоряетесь воле отца — из этого я заключаю, что вы будете хорошей супругой.
— Я постараюсь. Теперь, сеньо Гоасс, позвольте мне идти: осталось не так много времени, а у меня на душе много такого, что я должна открыть нашему Господу.
Гвидо Гоасс очень долго смотрел ей вслед. Потом перевел взгляд на небо. Нет, он не ангелов искал и хотел увидеть, но хоть малейший признак того, что первая в этом году гроза разразится наконец, пусть и в разгар его свадьбы. Становилось все труднее дышать.
Тем временем на огромной кухне замка приготовили стол для музыкантов, и все они, отложив инструменты, собрались вокруг него, воздавая хвалу щедрости хозяина и хозяйки и искусству их поваров.
Но песенки лились из зала одна за другой, выводимые все тем же легким голоском, и мадонна Эрменхильда оглянулась в поисках Беренгьеры. Нигде? Пропала. Шальная девчонка. Не случилась бы чего! Мадонна Эрменхильда озабоченно нахмурилась.
Но тут в кухню, запыхавшись, влетела Беренгьера — раскрасневшаяся, с мокрым от пота лицом.
— Где ты была? Беренгьера смущенно сморщила нос.
— Отчего не предупредила?— Вы были заняты, матушка.
— Хороша помощница! Пошли Мартиту, пусть позовет жонглерку к столу. Да смотри, сама к ней близко не подходи и не заговаривай: тебе скоро ехать в монастырь, а от такой ничему доброму не научишься. Еще слава дурная пойдет.
— Да, матушка. Я сейчас. Матушка, я передумала убивать Аудьярту. Я не хочу замуж за Гоасса.
— Что это? — удивилась мадонна Эрменхильда. — Ты не больна? Час от часу не легче. Когда это ты собиралась убить сестру?
Но Беренгьера уже пустилась бегом из кухни, на ходу окликнув служанку и поманив ее за собой.
В зале и правда сидела худенькая девушка с большим ребеком о пяти и двух струнах. Все, что было видно от входа в зал — а она сидела спиной — это черные кудри, вольно разбросанные по плечам, смуглая ручка на грифе и другая, водившая смычком. Пропев несколько известных баллад и пасторел, она завела такую кансону, начав, по обычаю, с весеннего запева:
На радостный простор равнин,
когда пора весне настать,
вода из ледовых теснин
стремится с гор в тепле играть.
Прекрасный Господин, кому
любой в любви поклясться б мог
пусть петь позволит мне, к нему
придя незваной на порог.
О мой Прекрасный Господин,
чтоб вас иначе не назвать,
чтоб из знакомых ни один
не смог загадку разгадать;
завидую тому, кто к вам
впрямую обратиться б мог
и вы бы, слух к его словам
склонив, впустили на порог.
Беренгьера в сопровождении служанки подошла к входу в зал. Там стоял Гвидо Гоасс, на самом пороге, прислонившись плечом к стене. Беренгьера шепотом велела служанке не прерывать певицу, а когда допоет — направить на кухню.
О мой Прекрасный Господин,
признайтесь, клятвы забывать
учил вас ветер с тех вершин,
где никому вовек бывать
не довелось, и потому
завидую тому, кто б мог
о верности сказать ему —
и к вам явиться на порог.
— Ах, эта милая манера прятать подлинное имя дамы за мужским прозвищем! — воскликнула Беренгьера, коснувшись локтя сестриного жениха. Гвидо вздрогнул. — Послушайте, дорогой Гвидо, — могу я так назвать вас, ведь вы не более чем через час станете мне братом? Так вот, мой любезный Гвидо, — ворковала Беренгьера, не обращая внимание на странное выражение, совершенно изменившее лицо Гоасса, — так вот: если бы не знать об этой моде, можно было бы думать, что песня посвящена вам. А так все просто! Влюбленный трубадур посылает песню моей сестрице, не успела она еще стать дамой! Берегитесь, милый Гвидо. Что-то будет дальше? А кансона нехороша, хотя мотив очень мил. Но слова чересчур просты. Как вы находите, любезный Гвидо? Но ах! Что за дурной вкус! Почему с этой целью выбрана жонглерка? В день свадьбы, в доме невесты! Это ужасно — при той репутации, которой пользуются эти девицы, если можно так называть их… Отчего же вы молчите? — Гвидо, дорогой, разве так вы должны бы попрощаться со мной перед вашей свадьбой?— Сенья Беренгьера, простите. Но того, что было в детстве, уже нет.
— Я знаю, милый Гвидо, я давно догадалась. Но никогда — слышите — никогда я не прощу вам, что вы не собрались с духом и не открылись мне, не отпустили на волю мое сердце. Вы смогли признаться моей сестре, но не мне, не мне, которую называли возлюбленной…
— Сенья Беренгьера! Ваша сестра сказала вам?
— Аудьярта? Да ни за что, вы разве не знаете ее?
— Вы подслушивали?!
— Я только этим и занимаюсь! Иначе откуда мне знать, что меня ждет? Никогда не прощу. Всю жизнь буду молиться, чтоб вам не знать счастья с Аудьяртой. Ради этого, пожалуй, стоит уйти в монастырь.
И Беренгьера, громко хохоча, убежала. Гоасс сделал несколько шагов ей вслед, но остановился, оглянулся, хотел вернуться в зал. И все-таки пошел прочь.
О, мой Прекрасный Господин,
воде пристало ликовать,
как, вырываясь из плотин
на волю, примется плясать
и петь; и право не пойму,
тому, кто вас назвать бы мог, —
зачем завидую ему,
сама придя к вам на порог.
Мадонна Эрменхильда задержалась около кухни, отдавая распоряжения, уточняя и направляя. И теперь, удивляясь, что до сих пор поет эта жонглерка с голоском прозрачным и чуть зеленоватым, как вода, в которой отражается весенний сад, мадонна Эрменхильда подходила к залу. Она встретила задумчивого Гвидо Гоасса и приветливо кивнула ему в ответ на его поклон: они уже не один раз виделись в течение этого бесконечно хлопотливого дня.
О, мой Прекрасный Господин,
а мне пристало тосковать —
на то достаточно причин —
и сладкий ветер целовать,
летевший мимо ваших губ.
Он, песню подхватив, помог
и мне, когда я не могу
сама прийти к вам на порог.
У входа в зал мадонна Эрменхильда прищурила глаза и разглядела, что Мартита наконец-то обратилась к отложившей ребек жонглерке. Жонглерка кивнула, встала со скамьи, держа в одной руке и ребек и смычок, перекинула через плечо сумку, подняла подстеленный дешевый плащ из двух не подходящих друг к другу мехов (как человек, не имеющий постоянного пристанища, она все свое имущество возила с собой, и меховой плащ бывал полезен ей и зимой, и летом). Оживленно беседуя, они с Мартитой подходили к мадонне Эрменхильде.
— А вот и сама госпожа! — воскликнула Мартита, дернув жонглерку за рукав. Жонглерка низко присела, придерживая обтрепанный подол. И подняла любопытный взгляд на мадонну Эрменхильду. Мадонна вскинула руки к воротнику, вцепилась в него… и упала без чувств. Так и обнаружилось, что молоденькая жонглерка — сама сенья Дианора, средняя из трех барышень Барасс. Но об этом пока знала одна мадонна Эрменхильда, потому что она одна смогла разглядеть в худой, дочерна смуглой, бедно одетой бродяжке сходство со своими дочерьми.
Когда мадонне побрызгали в лицо ароматной водой и дали понюхать свежерастертого укропа, она пришла в себя и потребовала, чтобы оставили ее с жонглеркой наедине и немедленно послали за господином.
Дом Уго поспешил на зов жены, зная, что без крайней надобности она не стала бы его беспокоить, конечно. А узнав о ее обмороке, ускорил шаги. Его проводили в покои мадонны Эрменхильды.
Сама мадонна сидела в кресле, опираясь спиной на подложенную подушку. У ее ног на скамейке сидела сенья Дианора, положив голову ей на колени. Ребек стоял рядом с ней, также прислоненный к креслу мадонны.
— Дом Уго, — сказала ему мадонна Эрменхильда, — вот наша потерянная и обретенная дочь. Сам Господь распорядился так, чтобы она вернулась домой в день свадьбы своей сестры, чтобы разделить нашу радость. Поклонись отцу, Дианора. Дианора встала и поклонилась отцу. Дом Уго подошел ближе и обошел ее вокруг, чтобы свет, падавший из окна за ее спиной, не мешал взгляду.
— Дитя, поцелуй руку отцу, — шепнула мадонна Эрменхильда.— Погоди, — строго оборвал ее дом Уго. — Точно ли ты Дианора?
— До сих пор я звалась Маура, потому что меня купил в Андалусии трубадур Аламо из Валки. Настоящего моего имени я не знала.
— Отчего, дорогая мадонна, — обратился дом Уго к своей жене, — вы уверены, что эта девица — наша дочь Дианора?
— Но взгляни на нее! — растерялась мадонна Эрменхильда. — Если бы она не была так худа и смугла… Одно лицо! Они, все три, так похожи на тебя.
— Скажи мне, Маура, давно ли ты занимаешься своим ремеслом? Чьи песни поешь? Известна ли ты в наших краях? Где бывала? Девушка вскинула голову, смерила дома Уго решительным взглядом.
— Я всю жизнь занимаюсь моим ремеслом, сначала училась у хозяина и его жонглера Кантарито, теперь пою сама, и многие известные трубадуры рады, когда я исполняю их песни. Случается, сочиняю и сама. И в ваших краях мое имя известно, я побывала при дворах многих владетельных господ, и год провела в крепости “Не-дальше”, и рыцари ценили мои песни и мое присутствие.— Вот как? — поразился дом Уго. — Год в военной крепости? Среди мужчин? Дорогая мадонна, это не наша дочь . Я прошу тебя, девица, немедленно покинуть замок. Твое сходство с нашими дочерьми — совершенно случайное, хотя, должен признаться, необыкновенное, — может породить нежелательные слухи. Сегодня одна из барышень выходит замуж. Другая на днях отправляется в монастырь. Как некстати!
Маура побелела как саван — и тут же краска бросилась ей в лицо. Оглянувшись на мадонну Эрменхильду, она резко опустила голову, подхватила ребек и плащ и бросилась вон из комнаты.
— Подожди! — вскрикнула мадонна Эрменхильда. Маура обернулась от двери.— Ты, конечно, надеялась заработать на празднике, — строго сказал дом Уго. — Пока тебе выведут коня, я пошлю управляющего…
— Что вы говорите, дом Уго! — прошептала мадонна. Но Маура уже не слышала ее голоса, она бежала прочь, прижимая к животу свой большой ребек о пяти струнах поющих и двух басовых. Плащ в два меха, дешевый плащ не слишком удачливой жонглерки, волочился за ней по полу.
Аудьярта вышла из часовни. Она постояла, удивленная: не могло пройти столько времени! Чтобы так стемнело… Ей пора одеваться к венцу! Матушка волнуется… Спасибо ей: не послала за дочерью, не стала отрывать от молитвы, дала попрощаться с мечтой и самым страстным желанием в жизни.
Аудьярта поспешила домой. Вдруг сад осветился мертвенно-белой вспышкой, и следом ударил гром, как будто прямо над головой. Аудьярта застыла, сама поразившись своему крику: он прозвучал как бы вдвое. Но, испытывая непреодолимый страх перед новой вспышкой и раскатом грома, Аудьярта кинулась бежать к дому — и тут же столкнулась с Беренгьерой, вылетевшей ей навстречу. Одета сестра была странно: в простое поношенное платье, и в руках ее круглился большой ребек, который Беренгьера кутала в бедного вида плащ, пряча от первых капель наконец разразившегося ливня.
— Что ты, Беренгьера? Куда ты? Девушка обратила к Аудьярте смуглое лицо, на котором ясно блестели дорожки слез.
Беренгьера? Это? Нет!
— Кто ты? — Некогда мне. Велено уходить немедленно! А звать меня Маура и я вам, барышня, кажется, сестра, — нарочито грубо выпалила она и добавила: — Вот уж не набивалась.— Идем со мной! — Аудьярта схватила девицу за локоть и потащила обратно в часовню.
— Вроде мне в другую сторону! Заблудилась я…
— Сюда, сюда! Отец Эусебио пошел отдохнуть и подкрепиться, мы здесь одни. Говори!
За дверью полыхало и гремело беспрестанно, Маура-Дианора, вытирая слезы тыльной стороной ладони, рассказывала свою историю.
— Скорее! — закричала Аудьярта, когда речь дошла до крепости “Не-дальше”. — Граф Гоасс! Он говорил — о тебе?