— Да уж будет, по-моему, Семеновна, замаяла парнишку-то, — сказал Скоробогатов, продолжая рубить мочало.
— До трех раз полагается, — строго отвечала повитуха.
Потом, окатив из ковша водой и пеленая ребенка, Семеновна сказала:
— Счастье тебе, Яков, привалило… Береги парня… В сорочке рожают, а в сорочке и рубашке — этого я еще и видом не видывала и слыхом не слыхивала… Тут божья рука, Яков… Упустишь счастье, твоя вина будет… А весь — в мать… Экой же черный будет…
В Якове проснулось новое чувство к Полинарье. Ему хотелось сказать ей что-то ласковое, ободряющее, потому что сам он был переполнен радужными мечтами о будущем «счастье». Обычно он не чувствовал к жене ни любви, ни привязанности. Жил с ней потому, что «законом велено». Иной раз, смотря на худенькую, смуглую Полинарью, он думал: «Хоть бы померла!» Но Полинарья держалась как тонкое, гибкое деревцо. Гнулось оно под напором бурь, гнулось, скрипело и опять выпрямлялось. Так и она. Семейная непогодь приходила нередко… Скоробогатов пьяный бил жену, выгонял ее ночами из дому в зимнюю стужу в одной рубашке, а иной раз просто над ней издевался.
— Полинашка, век ты мой завесила… Смеются надо мной приисковые наши бабы… Я вон какой, а ты?
Яков, выпятив живот и запустив большие пальцы за гарусный пояс, мерял жену презрительным взглядом.
— Сморчок!.. Умирай, а я женюсь…
Полинарья молча плакала в подол юбки, и боялась в это время противоречить мужу. Только рассказывала о своем горе соседкам.
— Что вы, бабы, знаете! Вам жить да радоваться, а я?.. На мне только одна печь не бывала. Только и отдыхаю, пока он неделю на рудниках живет.
Но после рождения сына Яков совершенно изменился. По избе ходил на цыпочках. Чтоб не скрипели сапоги, разувался. Услыхав шорох на кровати и писк ребенка, тихо подходил и, осторожно отдернув занавеску, заботливо спрашивал:
— Ну как, мать, брюхо-то не болит?
— Ничего, Яков, слава богу!
— Поправляйся. Да ты не шевелись: что надо, я сделаю.
Полинарью это удивляло и радовало.
Вечером Скоробогатов позвал соседнего мальчишку Ваську и, сняв с божницы толстую в деревянном переплете книгу, закопченную временем, сказал:
— Ну-ка, Васютка, посмотри, какие имена на сегодня— каких святых?..
Васька, подшмыгивая широкими ноздрями, отыскал в книге нужное число и, тыча пальцем, прочитал:
— Евсти-гней… В-ви-кул… М-ма-кар…
— Ну, ну, чего ты тут блекочешь? — нетерпеливо перебил Яков, вырвав книгу.
Васька обиделся.
— Смотри сам, если не веришь!..
Яков, рассматривая непонятные для него славянские буквы, сконфуженно ухмыльнулся.
— Плохо… Что ты мне книгу-то подсовываешь, коли я неграмотный?!
Васька лукаво улыбнулся и направился к выходу.
— Погоди, погоди, куда понесся, сорванец? Макар, говоришь? Ну, ладно, Макар так Макар! — сердито проговорил Яков.
— Я тоже думаю, отец, Макарушкой имечко дать… Мы смотрели в святцы-то. Евстигней — уж больно мудреное, — тихо отозвалась за занавесью Полинарья.
— Ну, ладно, коли Макар, так Макар… Яковлич!.. — подчеркнул Скоробогатов.
Порывшись в глубоком кармане измазанных приисковой глиной плисовых шаровар, он достал медный трешник и подал Ваське.
— На! За труды тебе, на бабки!
Васька, зажав крепко в руке монету, выбежал.
На другой день новорожденного Скоробогатова крестили. Темный комок пузыря — «сорочку и рубашку» — привязали к ноге ребенка красной тряпицей. Скоробогатов недоверчиво спросил попа:
— А ты, батюшка, сорочку-то окунул в купель-то, в святую воду-то?..
— Окунул!.. — сердито отрезал поп. — Ворожба… Колдовство это языческое.
Но Яков не слушал попа. Когда остриженную прядку волос с черненькой головы ребенка скатали с воском и бросили в «святую воду», спросил повитуху:
— Не утонул воск-то?
— Нет.
— Ну, значит, жить будет, — удовлетворенно сказал отец и отошел.
«Счастье», рожденное Полинарьей, положительно вскружило голову Якову Скоробогатову. Он, как в угаре, ходил и видел будущее, полное удач. Вера в чудодейственный комок еще больше укреплялась в нем, когда он слушал приходящих проведать Полинарью соседок. Всякая из них по-своему изображала действие сорочки. Каждая знала особенную историю. Все придавали большое значение тому, что Макар родился не только в «сорочке», но и в «рубашке».
Больше всех знала Суричиха — крупная, неопрятная баба. Обычно Суричиха разносила вести в своей «округе». Она с утра до вечера ходила по подоконью соседей, выпрашивала где чаю на заварку, где маслица.
— Да ведь отдам, уж не беспокойся — завтра же принесу.
Все знали, что это «завтра» никогда не наступит, но отказать Суричихе никто не мог: она умела просить. Прежде расскажет какую-нибудь интересную новость, стоя у ставешка окна, а потом, видя, что ее слушают доверчиво и добродушно, ввернет:
— Мне бы маслица — чуточку. Рюмочку, до завтра. Куплю и принесу. Мой-то кобель ходил седни и не получил деньги… Уж до завтра.
Через день после крестин Макара, Суричиха заявилась к Скоробогатовым.