Обе уснули в слезах, а на утро Грошев долго плакал у Луши в комнате и вышел почтительно смущенный к Арине Сергеевне, даже руку ей поцеловал. Только в этот же день снова не явился. А ночью так разбуйствовался, окна начал бить, весь двор поднял на ноги, с револьвером бегал за Лушей, грозился убить. Она выскочила на двор, а там хозяин Телятников:
— Я не могу, — говорит, — этого дольше выносить, всех детей перепугал ваш озорник, побегу за милицией.
И через пять минут действительно пришел милиционер, факты были все налицо, по комнатам валялась перебитая посуда, мебель разная, на кухне ведра, перекувырнутые кадушки, выбитые стекла, — все говорило о свежем буйстве.
Грошева увели, посадили. А на утро выпустили. Пришел домой, сел молча, слова Луше не сказал, только на диване все лежал с открытыми глазами. А потом поднялся к хозяину:
— Пошумел, — говорит, — Клим Климыч я ночью-то… Вы уж простите! Я слышал, на суд вы там хотите… Полноте-ка, Клим Климыч, пустое это, с кем греха не бывает. Я лучше — знаете что? — вам и забор-то пришлю починить сегодня, да вот и дети босые ходят у вас, — обувку сходим — купим…
Телятников жил бедно. Случай такой — одна удача. Никакому суду ничего он не передал, а Грошев сделал все так, как говорил.
Вскоре были именины Алексея Павлыча, Лушина отца. Позвали и Лушу с Грошевым, хотели в этот вечер замириться, да настоять, чтобы обвенчался он с Лушей. Сидели. Выпивали. О венчанье все еще не говорили, а так уж нализались все, что было, пожалуй, и не до разговоров серьезных:
— Играй, Степка! — командовал Грошев Степану Иванычу своему делопроизводителю, отличному гармонисту, которого везде возил за собой.
— Сейчас, Пал Палыч, сию минуту…
— Живо, живо!..
— Степа начал, было, пробовать лады.
— Тебе что говорят, сукин сын? — заревел Грошев, — играй говорю!..
— А я пробуюсь…
— Вот тебе «пробую-с», — и Грошев с размаху ударил Степу по лицу, тот только сморщился от боли, но не шевельнулся и быстро-быстро заиграл любимую Грошева — «Ухар-Купца».
Все сидели смущенные, словно оплеванные…
Когда Степан окончил и робко глянув Грошеву в лицо, — примолк:
— Пей, Степка! — крикнул тот… — Нет погоди: раз, два, три!!!..
И он три раза плюнул в стакан:
— Пей!
И выжидающе замер над бедным Степой, который вдруг побледнел:
— Павел Павлыч, — взмолился он.
— Пей, сволочь!.. Али на биржу захотел, завтра же выгоню, опять сбирать будешь… Ну?!
— Выпью, выпью, — заторопился Степа, вспомнив что-то страшное.
И он залпом осушил стакан.
Все сидели окостенелые. Арина Сергеевна заплакала и вышла.
— А ты со мной выпьешь? — обратился он к Луше.
— Нет, я не хочу больше…
— Как не хочу?
— Не хочу, не могу, Павлуша, ты один…
— А… а… один… слышишь Степка? Один я… ха-ха-ха… Нет, врешь, я не один, выпьешь и ты…
Луша робко глянула на отца и не узнала, так побагровело, перекосилось бешенством его лицо. Алексей Павлыч молчал, чего-то видимо ждал и не мешал Грошеву развивать буйную галиматью… Арина Сергеевна не возвращалась. Луша сидела дрожащая, с пробивавшимися сквозь ресницы слезинками.
— Пей, Лушка, не серди!.. Али не женой пришла ко мне? Женой, спрашиваю, али нет? — вдруг повернулся он к Алексею Павлычу.
— Не давали! Сам взял! — не сказал, проскрежетал зубами Алексей Павлыч.
— Сам… ха-ха… Да сам, потому что так сам захотел…
— Эй, лишнего не говори! — угрожающе прорычал Алексей Павлыч.
— Лишнего не скажем, а что надо всегда скажу, так ли Степка?
Тот нервно задергался на стуле.
— А правду всегда скажу, — повторил Грошев, — и насчет студентов все скажу, потому что знаю… Шлюха, сволочь!.. — бросил вдруг он в лицо Луше, рванул скатерть, и все полетело со стола.
Вдруг совершилось нечто совершенно неожиданное: Алексей Павлыч вырвался из-за стола, схватил широкими лапами Грошева под мышки, бросил его на кровать и быстро-быстро по бритой, полулысой голове зазвенел оплеухами.
Степа вдруг тоже сорвался, забежал сзади, смешно хихикнул, со всего размаху ударил Грошева ладонью по лбу и вдруг загрозился всем пальцем:
— Не говорите, дескать, это я так…
И весь съежился, побледнел, выбежал на двор и быстро-быстро начал забрасывать в рот полные пригоршни снега.
Алексей Павлыч до тех пор молотил Грошева, пока не отняли Арина Сергеевна с Лушей. Потом, по просьбе Луши, оттащили Грошева в другую комнату и привязали к кровати.
Именины окончились. На утро Луша под ручку со смущенным Пал Палычем уходила из дома радостно…