«Да откуда я знаю. Все.»
«У тебя опять потечет из пальца, если будешь держать руку вниз,» — сказала Джинни.
Он услышал ее. Поставил левую ногу на подоконник и пристроил больную руку горизонтально на бедре. Он все смотрел вниз на улицу. «Ничего, скоро все отправятся на чертову призывную комиссию, — сказал он. — Мы будем воевать с эскимосами на этот раз. Знаешь об этом?»
«С кем?» — спросила Джинни.
«С эскимосами… Да разуй же ты уши, наконец».
«Почему с эскимосами?»
«Откуда я знаю, почему. Черт побери, откуда я знаю почему? На этот раз пойдут только старики. Ребята под шестьдесят. Никого другого не пустят, только тех, кому под шестьдесят. Надо только подсократить им рабочий день и все… Круто.»
«Тебе‑то точно не надо будет идти», — сказала Джинни, всего лишь рассуждая логически, но еще не окончила фразы, а уже пожалла о сказанном.
«Я знаю», — отозвался он быстро и снял ногу с подоконника. Он чуть–чуть приподнял окно, щелчком выкинул сигарету на улицу. Потом отвернулся, закрыл окно. — «Слушай. Я тебя прошу. Когда придет этот парень, скажешь ему, что я выйду через пару секунд? Только побреюсь и что там еще. О. К.?»
Джинни кивнула.
«Хочешь я там потороплю Селену? Она хоть знает, что ты здесь?»
«Чего бы ей не знать, — сказала Джинни. — Я не спешу. Спасибо».
Брат Селены кивнул. Затем бросил последний долгий взгляд на свой больной палец, как будто оценивая, в состоянии ли он совершить переход до своей комнаты.
«Почему ты его пластырем не заклеишь? У тебя пластыря нет, что ли?»
«Не–е, — сказал он. — Ладно, расслабься». Он побрел вон из комнаты.
Через несколько секунд вернулся, неся половину сэндвича.
«На вот, съешь, — сказал он. — Вкусный».
«Я действительно совсем…»
«Да бери уже, что ты в самом деле. Без подвоха, не отравленный».
Джинни взяла у него половинку сэндвича. «Ну, большое спасибо», — сказала она.
«С цыпленком, — сказал он, возвышаясь над ней, наблюдая. — Купил вчера вечером в чертовом отделе деликатесов».
«На вид отличный».
«Ну ешь тогда давай».
Джинни откусила кусочек.
«Вкусно, а?»
Джинни с трудом проглотила кусок. «Очень», — сказала она.
Брат Селены кивнул. Он рассеянно оглядел комнату, почесывая впадинку на своей груди. «Ну ладно, мне надо бы одеваться. Черт! Звонок. Ну все, давай!» Он исчез.
Оставшись одна, Джинни, не вставая, огляделась, куда можно выкинуть или припрятать сэндвич. Услышала как кто‑то идет через прихожую — и засунула сэндвич себе в карман пальто.
Молодой мужчина, за тридцать, не низкий и не высокий, вошел в комнату. По правильным чертам лица, короткой стрижке, покрою костюма и рисунку галстука из фуляра окончательных выводов сделать было нельзя. Он мог бы состоять в штате, или стараться попасть в штат редакции журнала новостей. Он мог бы играть в спектакле, сезон которого только–только окончился в Филадельфии. Он мог бы работать на юридическую фирму.
«Добрый день», — приветливо сказал он Джинни.
«Добрый день».
«Франклин не пробегал?» — спросил он.
«Он бреется. Просил передать, чтобы вы его подождали. Сейчас выйдет».
«Бреется. Бог ты мой!» Молодой человек взглянул на часы. Затем присел на стул, обитый красную парчой, закинул ногу на ногу и закрыл руками лицо. То ли от общей усталости, то ли борясь с неким зрительным напряжением, он помассировал закрытые глаза кончиками пальцев. «Самое ужасное утро во всей моей жизни», — сказал он, отнимая руки от лица. Он говорил исключительно горлом, как будто слишком устал для того, чтобы произнося слова, пользоваться диафрагму.
«Что случилось?» — спросила Джинни, разглядывая его.
«О… Это очень длинная история. Я никогда не докучаю с рассказами людям, которых не знаю, по крайней мере, тысячу лет… — С неясной досадой он посмотрел на окно. — Но я более никогда не буду считать себя даже отдаленным знатоком человеческой натуры. Можешь всем так и передать».
«Что случилось?» — повторила Джинни.
«О, Господи. Этот тип, с которым я много месяцев подряд снимал квартиру — да я даже не хочу говорить про него… Этот писатель,» — добавил он с удовлетворением, видимо вспомнив любимое проклятие из романа Хэмингуэя.
«Что он натворил?»
«По правде сказать, я бы предпочел не вдаваться в такие детали», — сказал молодой мужчина. Он извлек сигарету из своей пачки, проигнорировав прозрачный хумидор на столе, и прикурил от своей зажигалки. У него были большие руки. Они не выглядели ни сильными, ни умелыми, ни чувствительными. Да и пользовался он ими так, будто руки жили собственной, трудно контролируемой эстетической жизнью. «Я так решил, что даже и думать об этом не буду. Но я просто взбешен, — сказал он. — Вот этот ужасный человечишко из Алтуны, Пенсильвания — или еще какого‑нибудь из этих мест. По всему видно: умирал от голода. Я — достаточно добрый и пристойный человек, прирожденный добрый самаритянин — приглашаю его к себе домой, в мою ну совершенно микроскопическую квартирку, где сам с трудом могу повернуться. Представляю его всем моим друзьям. Позволяю забить ему целиком всю квартиру этими его отвратительными рукописями, окурками, редиской, да чем ни попади. Познакомлю с каждым театральным продюсером в Нью–Йорке. Таскаю его грязные рубашки туда–сюда в химчистку. Но что хуже всего…» — Молодой человек резко замолчал. — И результатом моей доброты и вежливости, — продолжил он, — явилось то, что он уходит из моего дома в пять или шесть утра — даже не удосужившись оставить записку — прихватив с собой все и вся, на что смог наложить свои мерзкие, грязные руки». Он сделал паузу, чтобы затянуться своей сигаретой, и выдохнул дым через рот тонкой, свистящей струей. «Я не хочу говорить об этом. В самом деле не хочу». Он посмотрел на Джинни. «Мне нравится твое пальто», — сказал он уже встав с кресла. Он подошел и тронул лацкан пальто Джинни пальцами. — «Замечательно. Первый раз со времен войны я вижу действительно хорошую верблюжью шерсть. Можно узнать, где ты его купила?»
«Мама привезла из Нассау».
Молодой мужчина задумчиво кивнул и снова отступил к креслу. «Это одно из немногих мест, где можно купить действительно хорошую верблюжью шерсть. — Он сел. — Она там долго была?»
«Что?» — переспросила Джинни.
«Твоя мама там долго была? Я потому спрашиваю, что моя мама провела там весь декабрь. И часть января. Обычно я езжу вместе с ней, но в этом году все как‑то наперекосяк, я просто не мог выбраться».