По возвращении из Новых Индий он, воспользовавшись благоприятным ветром и спокойным морем, решил переждать ночь на рейде, чтобы не приставать к берегу в темноте, тут его и взяли на абордаж берберы, неслышно подкравшиеся на своих судах с хорошо смазанными уключинами.
— А остальное доделало вино, — продолжает Али Бен Гад, — которого испанский капитан не пожалел для своего экипажа, решившего отметить благополучное возвращение на родину.
Достаточно было людям Хайраддина швырнуть в море с десяток упившихся матросов, чтобы остальные стали смирными, как овечки. Экипаж испанца был разношерстным и к тому же сильно потрепанным в заокеанском походе. Людей измучили и ослабили болезни, и они оказались не в состоянии защищать несметные богатства, которыми были забиты трюмы.
— Теперь нужно выгодно продать нашу добычу, — говорит Хайраддин, довольный проведенной операцией, — нас ждут и другие важные дела, на которые потребуются деньги.
Нужно, например, заняться пороховым заводом в Джербе: расширить помещения, подобрать более умелых рабочих.
В обновлении нуждается и главный арсенал столицы. Через месяц решено начать строительство шести новых галиотов и привести в порядок только что вернувшиеся из долгого плавания суда — они требуют немедленного ремонта.
— Ну так что же? Ты действительно потерпел поражение, о котором нам сообщили? Хорошенько тебя потрепали? — не без лукавства тихонько спрашивает Хайраддина Хасан.
— Еще как. Но только не Андреа Дориа. Его корабли были похожи на мираж. Преградили нам путь, обстреляли и словно растворились за горизонтом. Враг исчез прежде, чем мы поняли, кто это был. Странный какой-то, молниеносный бой. Может, его подстроила Хермана де Фуа? — шутит Хайраддин, хотя все действительно могло так и быть. — Во всяком случае потом мы свое взяли.
— Так выпьем же за счастливое избавление от кораблей — призраков, пытавшихся заманить в западню моего брата Хайраддина и его суда! — восклицает Арудж-Баба, чтобы не омрачать тяжелыми воспоминаниями такой радостный день.
Еще одна пауза, еще одна смена блюд. Подают необычайной красоты сласти, уложенные на блюдах в виде цветочных клумб. Как всегда во время больших пиров, перерывы служат лишь отдыхом перед новым приступом чревоугодия.
Шум голосов то усиливается, то затихает — в зависимости от того, насколько гости заняты поглощением пищи. Сейчас жевать нетрудно, и потому языки развязываются, гомон нарастает. Впечатление такое, будто вы попали на шумный базар, так что Хасан и Хайраддин могут спокойно беседовать, не заботясь о необходимости занимать гостей.
В разговоре о Хермане де Фуа уже упоминались мавры — а они ведь братья берберов, оставшиеся на испанской земле. Эта тема очень волнует Хасана, так как Хайраддин всегда говорил, что рано или поздно надо будет вызволять их.
— Но когда?
— Еще не время.
— Мавры должны быть первыми из тех, кто войдет в великое царство мира и покоя, которое мы хотим создать на наших морях.
Об этом будущем царстве мира Хасан начал мечтать с тех пор, как Хайраддин стал делиться с ним своими планами, но ему кажется, что уже давно пора действовать.
— Да когда же это время наступит?
Помощник церемониймейстера пронзительно трубит в рог.
— Слышишь? У пира тоже есть свое время, и звук рога отмеряет его. А когда речь идет о целом царстве, мало призыва трубы или воодушевления одного молодого человека.
Порывистый Хайраддин, славящийся молниеносными действиями во время битв, смелыми и неожиданными налетами и отчаянными выходками, хочет научить Хасана искусству терпения — ценнейшему качеству правителя.
Хайраддину нравится беседовать с Хасаном еще с тех пор, когда тот был совсем мальчишкой, — так родилась их взаимная привязанность. Когда наступали долгие зимние дни и даже месяцы, когда из-за плохой погоды нельзя было выйти в море, а тяготы управления государством не очень обременяли Хайраддина, он любил поговорить с мальчиком. Возникшая таким образом душевная близость — совсем как между отцом и сыном — стала в конце концов сильнее кровных уз. Сейчас она так прочна, что им и одного взгляда достаточно, чтобы понять друг друга, пара слов может заменить длинное послание, а совместная прогулка верхом залечить душевные раны, нанесенные долгой разлукой.
Крепкая дружба Хайраддина с Хасаном даже вызывает у Аруджа ревность. Он первый понял, что было бы слишком расточительно оставить мальчика в гареме для обычных любовных утех, которые ему самому, впрочем, не так уж и необходимы. И женщины, и мальчики нужны Аруджу лишь в моменты отдыха от войны, как средство восстановления сил. Было время, когда тонкая и необычная красота пастушонка манила его, но потом этот каприз, как и многие другие капризы, прошел. У парня обнаружились иные достоинства и такая смекалка, такие способности к приобретению познаний в самых разных областях, что Хайраддину стало ясно: этот талант должен быть использован во имя будущего их царства. И Арудж с ним согласился. А потом все-таки стал ревновать, считая, что приемный сын из двух названых отцов отдает явное предпочтение Хайраддину, видя в нем учителя, друга и близкого человека, с которым можно поделиться любыми заботами.
Но сегодня даже оживленная беседа Хасана с Хайраддином не пробуждает в бейлербее обычной глухой ревности и не может омрачить его великую радость.
Игра приглашенных на пир музыкантов действительно выше всяких похвал. Арудж-Баба велел тщательно отобрать их в разных странах и добился их согласия на приезд в Алжир «в основном мирными средствами», если не считать двух случаев временного похищения. Временного потому, что по окончании празднеств тот, кто не захочет остаться во дворце, может спокойно вернуться домой.
Арудж-Баба собрал этих виртуозов исключительно для того, чтобы угодить своему брату, и Хайраддин польщен и доволен.
Повелитель обнаруживает иногда удивительные тонкость и чутье, — откуда они только берутся в этой дикарской голове? Нередко он окружает брата таким же вниманием и заботами, как в те времена, когда они были совсем детьми: он, как старший, сажал Хайраддина к себе на колени перед очагом и помешивал ароматической палочкой кожуру апельсина, томившуюся с медом в глиняном горшочке. Да и теперь, когда они оба уже немолодые мужи, отношение Аруджа к младшему брату остается прежним.
Хайраддин сочиняет стихи и песни, и Арудж-Баба очень гордится этими талантами брата и даже немного завидует ему, хотя и считает, что все это — безделица. А потому между десятой и одиннадцатой сменой блюд, то есть перед подачей новых сластей и прохладительных напитков, Арудж распорядился уделить время для песнопений и чтения стихов. Во время восьмого перерыва выступают дрессированные обезьянки, а во время девятого гостей потчуют табаком, захваченным у испанцев, тех самых испанцев, что как самые настоящие пираты отняли столько богатств у обитателей Нового Света, которых они провозгласили своими врагами и сразу стали грабить. «Грабители» и «пираты» — вот эпитеты, которыми с гневом и презрением наделяют друг друга соперничающие стороны. Этот обмен оскорблениями напоминает игру жонглера: злые слова, словно шарики, летают туда-сюда, никого не раня. Во время войны корсаров принято считать, что враг — это обязательно пират, даже если на родине он носит громкий титул, да и в других местах его величают командором, генералом или королем.
— Все зависит от того, с какой стороны смотреть, — утверждают некоторые из сотрапезников.
А вот Хайраддин с этим не согласен. Между законным главой государства и пиратом существует огромная разница. Ведь в каждом государстве есть свои законы, управляющие всей жизнью.
— Если у Дориа хватает наглости проскальзывать у меня под носом, прикидываясь этакой наседкой, прикрывающей своих цыплят, мой долг — дать ему бой, как того требует закон выживания. Если бы я оставил его безнаказанным, он завтра же явился бы сюда и склевал моих ястребят прямо в гнезде.
Смешиваются в общий гул тосты, остроты, смех, но разговор продолжается. Хайраддин очень любит такие дискуссии: они помогают разобраться в проблеме, установить, кто настоящий кондотьер, а кто — обыкновенный пират.
«Да, очень уж вам всем нравится воевать!» — думает Осман Якуб, который сидит, сложив ноги калачиком, на большой скамье. Надо сказать, что его мысли и суждения никак не согласуются с порученной ему скромной ролью — следить за спокойным течением празднества: держа в руках веера, с помощью которых Осман делает условные знаки слугам, старик незаметно осеняет себя крестным знамением, моля Бога простить хозяевам их ложь, ибо лгут они с чистым сердцем.
— Сынок, — говорит Арудж-Баба, — пусть враги называют тебя пиратом, будь корсаром, если сумеешь. Не можешь же ты размахивать перышком, когда на тебя идут с саблей наголо или с мечом! Война есть война, она тоже часть судьбы человеческой. И делятся войны только на выигранные или проигранные.
Наконец наступает перерыв между десятой и одиннадцатой сменой блюд. Звучат песни и стихи на разных языках.
— Каждый может слагать вирши на языке, который ближе всего его душе.
Многоязычие — неизменная традиция во дворце Краснобородых. Хайраддин считает, что этого требуют интересы управления страной. Берберский адмирал должен быть полиглотом, чтобы нигде, ни в каком краю не чувствовать себя чужаком, выказывать любезность друзьям и умело избегать врагов.
Состязание поэтов проходит неровно и порой навевает скуку. Но закон вежливости требует с одинаковым вниманием выслушивать и мастеров, и тех, кто только пробует свои силы в искусстве стихосложения.
Когда все официальные поэты и дилетанты заканчивают выступления, встает Арудж-Баба.
— Теперь моя очередь, — говорит он.
Сделав знак музыканту, перебирающему струны своего инструмента, он, медленно и торжественно постукивая левой рукой по серебряной правой, начинает читать:
— Как хорошо быть мужчиной, прожившим долгую жизнь, как хорошо быть пиратом — старым морским волком, вновь жаждущим впиться зубами в добычу…
Громко, низким голосом читает Баба свои нескладные стихи, немало удивляющие гостей. Новоявленный поэт воспевает битвы, штормы, о которых он так мечтает, вспоминает о мимолетных радостях любви и жестоких схватках с врагами, вкладывая при этом в свой речитатив столько страсти, что его неуклюжие вирши зажигают аудиторию.
Под аплодисменты и восторженные крики удовлетворенный бейлербей садится на свое место.
В конце пира вносят огромную вазу с пряными сластями. Это настоящий шедевр!