— Конечно, мадам, летом плыть по морю приятнее, чем в такое время года, зато сейчас мы гарантированы от нападения пиратов. При хорошей погоде опасные встречи случаются чаще. Не угодно ли накинуть шаль? А может, подать вам шерстяную или пуховую накидку? На судне у нас есть все. Путешествовать по суше менее удобно и небезопасно даже с вооруженным эскортом… Дороги неважные, а в папских владениях, между нами говоря, они еще и весьма плохо охраняются, — осмеливается добавить и Жан-Пьер де Лаплюм с ехидной улыбкой. — Поскольку на полуострове постоянны волнения, войны между королевствами и междуусобицы между князьями, то всякого рода сухопутных хищников предостаточно. А у Папы Римского столько разных забот, что до мелочей у него порой руки не доходят.
— Вот уж не сказал бы, что святой отец запускает свои дела. Его идея использовать новехонькие галеры для торговли в зимние месяцы, по-моему, просто гениальна, — замечает испанский гранд маркиз де Комарес.
Капитану не хочется, чтобы у знатных иностранных гостей сложилось впечатление, будто его святейшество заделался коммерсантом, ведь прибыль от таких перевозок предназначена для будущего крестового похода. Да и вообще это ведь не обычный фрахт, а скорее любезность: чтобы не гнать порожняком только что спущенные на воду две галеры из порта, где они были построены, их трюмы сдали частным лицам, нуждавшимся в надежном транспорте, а купцы только рады будут заплатить Папе за беспокойство. Не так-то просто найти зимой суда, готовые выйти в море.
— Никогда в жизни я еще не видела такого богатства! — восклицает испанская аристократка тоном хорошей хозяйки — хозяйки в самом лучшем смысле этого слова, умеющей с первого взгляда определить вместимость трюмов, набитых ящиками с драгоценностями, рулонами тканей, купленных в разных странах мира, кустарными изделиями, пряностями, посудой. — Кажется просто невероятным, чтобы такое количество товара могло найти покупателей в одном только городе.
Прогуливаясь по палубе, пассажиры и капитан говорят о Риме, о том, в какую ненасытную гидру он превратился, о расточительной и бурной светской жизни римлян, жаждущих наслаждений и роскоши как ни при одном другом королевском дворе.
— Сейчас как раз время праздников, иллюминаций, военных парадов, демонстрирующих миру могущество знатных семей или кардиналов! — поясняет капитан Жан Пьер де Лаплюм. — Мадемуазель Анна после свадьбы будет жить в обстановке постоянного карнавала. В Венеции масленица отмечается очень пышно, но праздник длится в строгом соответствии с канонами Матери-Церкви. В Риме же все проще, здесь Церковь у себя дома и может делать более или менее откровенные поблажки своим детям в обмен на молитвы или приношения. Род, в который Анна войдет госпожой, считается одним из самых могущественных и богатых, он вполне достоин принять в свое лоно кузину короля Испании Карла Габсбургского. Да, мадам, вы сможете держать там свой собственный двор!
Капитан кланяется, сняв шляпу и метя пол султаном из длинных перьев. Серебристая ткань его камзола, сшитого по французской моде, сверкает из-под атласного, отороченного мехом стеганого плаща.
Мадемуазель Анна не разделяет восторгов капитана: кроме морской болезни ее одолевают и душевные переживания.
— Вы позволите, мадемуазель? — Французский капитан папского судна берет из ее рук забальзамированную тушку маленькой птички, начиненную ароматическими солями. Все эти благовония бесполезны. — Не откажите в любезности, позвольте опрыснуть вам лицо морской водой.
И он тут же отдает приказание юнгам набрать в чистое ведерко забортной воды.
— Судно словно стоит на месте, какая прелесть! — Тетушка Анны приятно поражена.
Сама она фламандка, привыкла к суровым северным морям и не может поверить собственным глазам: прошло всего несколько часов после бури, а кругом воцарилась такая тишь да гладь.
— Да, погода вроде бы налаживается, — продолжает капитан де Лаплюм, — плавание проходит без всяких неприятных неожиданностей, и, если вашим милостям будет угодно, я почел бы за честь показать вам весь корабль, в том числе и нижнюю палубу, где находятся гребцы.
— Вот от этого, пожалуйста, увольте.
— О, простите за столь смелое предложение. — Жан-Пьер смущенно воздевает руки. — Зрелище, конечно, грубоватое, хотя, насколько мне известно, смертельных случаев у нас пока нет. Каторжниками надо управлять железной рукой. Надсмотрщик пользуется обычно плетью. Да, это неприятно. И запах там тяжелый. Я бы сказал, что там просто воняет, хотя судно вышло еще только в первый рейс.
— Не в этом дело. Гребцы же не одеты!
— О, как я недогадлив! Ну да, ну да, там могут быть и обнаженные, пардон, мужчины.
Ведерко с морской водой уже стоит на перилах борта, и маленькая Анна терпеливо сносит процедуру опрыскивания. Потом она просит позволения удалиться на кормовой мостик, где находится каюта для дам. Тетушка сопровождает ее.
— Ваше превосходительство, — оставшись наедине с испанским грандом, затевает серьезный разговор капитан, — его святейшество ничего не имеет против Испании и империи. А вот что думает король Карл о папском государстве и каковы его намерения?
Его превосходительство испанский гранд увиливает от определенного ответа, он здесь не для того, чтобы попусту болтать с этим щеголеватым и не в меру разговорчивым капитаном, который к тому же не внушает ему особого доверия. Если уж ему и придется высказать свое мнение, он сделает это в Риме, во время запланированных встреч в курии или в домах вельмож: ведь его родственник и господин Карл Габсбургский, воспользовавшись предстоящим бракосочетанием Анны как предлогом, послал его в Рим прощупать почву. Этот брак племянницы — деликатное государственное дело, и провести его нужно тактично и хитро во благо королевства и королевской семьи. А здесь, на судне, с капитаном лучше говорить о погоде и море, отпустить ему пару комплиментов, поблагодарить за чудесное плавание и щедрое гостеприимство, пожалуй даже слишком щедрое, если учесть, что за это принято платить той же монетой.
Гостям снова предлагают подкрепиться: слуги приносят блюда с миндальным печеньем и виноградом и сосуды с подогретым вином.
Со следующей за флагманом второй галеры регулярно поступают обычные сигналы. Никаких помех для соблюдения заданной скорости. Лаги показывают, что оба судна несутся вперед полным ходом, несмотря на то, что паруса из-за штиля повисли.
— Очевидно, ваши галерники еще не выбились из сил, — с видом знатока замечает маркиз Комарес, — да и надсмотрщик умеет задать хороший темп.
Уже половина неба залита светом утренней зари. Флагман папского флота поворачивает на другой галс, чтобы спокойно обогнуть вырисовывающийся впереди остров.
— Капитан, взгляните-ка в ту сторону. Там что-то странное. Да, похоже, что под скалами затаился какой-то корабль.
Наверно, во время бури к острову прибило рыбаков.
— Еще с древних времен, — поясняет Жан-Пьер маркизу, — этот район облюбовали отчаянные люди, готовые рисковать собственной жизнью, лишь бы побыстрее набить сети. Говорят, здесь всегда можно найти отмель, подходящую для хорошей рыбалки. Сейчас проверим. Бросим якорь на той стороне — немного отдохнем и порыбачим в свое удовольствие.
Анне не помогло даже обрызгивание морской водой, она совершенно обессилела, и ее все время рвет. В Италии Анну ждут будущие родственники, нужно хоть как-то поставить ее на ноги. Тетушка выглядывает из каюты и требует оказать девочке помощь.
Спустившись к подножию скалистого обрыва, Хасан и кабил включаются в последние приготовления и прыгают за борт в ту самую минуту, когда беззвучная возня с канатами, лебедками и крючьями заканчивается: судно отходит от берега на расстояние, удобное для первого маневра.
Хайраддин напоминает каждому его задачу. Сначала главные усилия потребуются от гребцов — они должны будут налечь на весла, едва жертва окажется вблизи и кормчий изготовится к абордажу.
Все вооружены до зубов, да-да, ножи приходится держать в зубах, когда в ход идет другое оружие или когда нужны свободные руки, чтобы забрасывать крючья или цепляться за канаты.
Подойдя к жертве вплотную, гребцы смогут оставить свои весла и тоже вступят в сражение.
Дозорный матрос с главной мачты сообщает примерную дистанцию: «Сто десять, сто девять, сто восемь, сто семь…»
В трюме быстро снимаются перегородки: нужно перебросить балласт к корме, чтобы нос галиота поднять как можно выше, а потом резко опустить, — так орел долбит клювом свою беззащитную жертву.
Утро еще не наступило, свет над морем разлит рассеянный, неверный. В гостевой каюте на корме роскошного папского флагмана огни погашены, а естественного освещения еще не достаточно, чтобы исчез мечущийся в ней черный призрак.
О, да это вовсе не призрак, это испанский гранд: избавившись от надоевшего и обязывающего к сдержанности протокола, он изливает ярость на своих женщин. Голос его утратил благородные модуляции, стал резким, скрипучим.
— Да ты на покойницу похожа, а не на невесту. Сейчас же сними этот вечный траур! И хватит жалоб, нытья и споров!
Вопрос о браке решен, и Анне остается лишь смиренно выполнять роль невесты.
— Немножко грима, пышное платье… Мне, что ли, учить этому двух женщин?
Девочка закутана в темные одежды без всяких украшений. Только узенькие кружавчики на отложном воротничке — совсем как у буржуазок или святош. Кружевной чепчик сплюснут под тяжестью длинной серой мантильи. Под ним виднеются намокшие от слишком усердного опрыскивания морской водой белокурые волосы, двумя прядями обрамляющие бледное личико с темными кругами под глазами.
Замечания маркиза относятся главным образом к жене: неужели она не может привести в порядок девчонку и сделать что-нибудь, чтобы Анна стала наконец походить на знатную особу! Да, приданое за ней дают поистине королевское, но и внешний вид, черт побери, тоже что-то значит! Не нищие же они, в конце концов.
— Хорошенькое мнение составят себе в Италии о фамилии Габсбургов, — заканчивает свои наставления маркиз, глядя на племянницу с откровенным отвращением. — И вызубрите хорошенько список родственников принца Герменгильда!
Из окна уже хорошо виден остров. Маркиз выходит на палубу, а тетушка извлекает из украшенного резьбой сундука камчатный плащ, нарядный берет, пару рукавчиков, колье и начинает снимать с племянницы ее траурное одеяние, перечисляя вслух имена и титулы родни римского жениха, словно читает заупокойную молитву. Девочка старательно повторяет за ней, кивая после каждого имени в знак того, что все их помнит, ни одного не забыла, но голосок ее дрожит от страха перед этим сонмом новых родственников.
«Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать…» — продолжает докладывать матрос с верхушки мачты галиота, но по знаку Хайраддина теперь переходит почти на шепот, заглушаемый плеском волн, мощных ударов весел папского судна, с которого уже прекрасно можно видеть острый нос и добрую половину корпуса галиота, по-прежнему принимаемого за брошенную экипажем шхуну.