Хайраддин кивает головой, увенчанной атласным тюрбаном, — это знак, которого давно ждут его люди. Сигнал к началу атаки.
Воздух оглашается шумом, весла бьют по воде, гремит музыка, кричат воины, подаются команды, звенят копья.
Галиот молниеносно подлетает к галере, и его задранный нос обрушивается на носовую часть папского флагмана.
Нудный перечень будущих родственников перекрывают оглушительные крики нападающих. Из окна своей каюты тетушка и племянница видят, как, размахивая саблей, на борт прыгает юноша с черными развевающимися волосами, а за ним судно захлестывает лавина вооруженных людей. Хасан пошел на абордаж первым, он возглавил атаку. Анна де Браес еще не знает, что такое война. У нее перехватывает дыхание, пальцы одеревеневших рук впиваются в каркас юбки, прутья которого обернуты марлей, глаза остекленели от ужаса. Охваченная страхом тетушка присела за один из сундуков и мелко-мелко крестится.
В капитанской рубке флагмана папского флота никто не понимает, что случилось и тем более — что надо делать. О пушке и думать нечего: нет времени зарядить даже простые ружья.
Таков и был план Хайраддина — не дать противнику возможности воспользоваться огнестрельным оружием, так как на второй галере, отставшей от первой примерно на милю и находящейся по другую сторону острова, могли бы услыхать выстрелы и изготовиться к бою.
Операция настолько молниеносна, что на папской галере никто и не пытается организовать оборону, каждый отбивается как может, стараясь спасти собственную жизнь и остаться непокалеченным. Лучшее оружие берберов — внезапность нападения.
Никто не думал, что так далеко к северу, в стороне от опасных путей, а главное зимой, можно столкнуться с пиратами, возникшими будто прямо из скал и из моря, ловкими, беспощадными и разящими как молния.
Отважные испанцы из эскорта знатного путешественника, родственника самого Карла Габсбургского, тотчас образуют плотное кольцо вокруг своего господина и профессионально отбивают наскоки пиратов, хотя пышные наряды и затрудняют прыжки и выпады, а тяжелые сапоги скользят по палубе, на которую берберы вылили какую-то липкую жидкость, ничуть не мешающую им самим — босым и привыкшим удерживать равновесие в самых трудных положениях. Зато испанцы скользят и шлепаются, задрав ноги.
Повсюду кипят яростные схватки. Кровь льется ручьями, в ход идет режущее и колющее оружие. И все же, если не считать, что кому-то выпустили кишки, а кого-то покалечили или выбросили за борт — без этого ведь не добиться полной и окончательной победы, — берберы не стремятся перебить слишком много народу или переломать больше, чем необходимо, рук и ног, ведь захваченные в плен противники могут служить ценнейшим товаром. Убить их всех было бы расточительно.
Основная часть экипажа папской галеры набрана главным образом для обслуживания судна, а не для военных действий, и люди понимают, что единственный способ спастись от гибели — бросить оружие. Многие, подняв руки, падают на колени и молят о пощаде. Те, что посообразительнее, кричат и называют себя верными слугами Аллаха.
К сожалению, некоторые члены экипажа галеры утонули — и все из-за укоренившейся моды держать на судах людей, разряженных как кони на параде: когда страх заставляет их прыгать с борта в воду, они, запутавшись в своих дорогих тряпках и украшениях, идут на дно. Да и не только папским воинам присущ этот недостаток — во всех армиях приняты такие глупые нормы. В данном случае для этого есть хоть какой-то официальный повод: плавание с почетной миссией обещало быть вполне безопасным благодаря договору, заключенному между Францией и Испанией и поддержанному менее могущественными государствами. Так что сохранность товаров, которыми были загружены галеры, гарантировалась этими соглашениями, а уж о почетных пассажирах, служивших своего рода надежнейшим пропуском, и говорить не приходится. Спать бы и спать всем в это время на папских галерах, если бы накануне маркиз Комарес не выразил пожелания бросить якорь в каком-нибудь богатом рыбой местечке. И вот теперь и папские воины, и испанцы, и купцы со своими товарами сами вместо рыбы оказались на сковородке.
Бедный французский адмирал папского флота, в обагренном кровью прекрасном наряде, не знает, какому святому молиться, чтобы спастись. Он проклинает судьбу, свалившую ему на голову все эти ящики, бочки, тюки с товарами, всех этих тупых швейцарских гвардейцев, окончательно обленившихся за долгие годы выполнения чисто декоративной функции, — откормленные и рыхлые, в морских походах они плохо держатся на своих слабых ногах.
Под палубой, в помещении для гребцов, от криков, кажется, вот-вот лопнет обшивка бортов: сидящие на веслах каторжники, догадавшись о нападении пиратов, перестали грести и не повинуются надсмотрщику. Огромные весла — на каждом из них сидят по четыре гребца — беспомощно повисли.
На разных ярусах, где в неописуемом нагромождении цепей и в тесноте сидят гребцы, те, что покрепче, стараются выломать весельные валы и использовать их как оружие. Сделать это непросто, так как руки и ноги у всех закованы в цепи, а сами они обессилели от многодневной гребли. Беднягам, сидящим в самом нижнем ярусе, приходится хуже всего: они чуть не по грудь погружены в вонючую соленую жидкость, на поверхности которой плавают экскременты и всякие отбросы.
Одну из скамей удается сломать. Два гребца ухитряются выдернуть из нее ось, к которой крепится цепь. Освободившись от цепи, они набрасываются на надсмотрщика, пытающегося улизнуть на палубу. Но поздно: навстречу ему по трапу спускаются два бербера, вооруженные ломами и клещами, а за ними следует сам Хайраддин.
От радостного удивления гребцы в трюме умолкают. В этом аду вся надежда галерников на пиратов: нередко их нападения оборачиваются для рабов свободой, хотя случается, что из рук одного хозяина они попадают в руки другого, еще худшего. Но, увидев Краснобородого, каторжники понимают, что им улыбнулась удача — Хайраддин повсюду пользуется славой спасителя.
После мгновенного затишья поднимается буря восторга:
— Да здравствует всемогущий Хайраддин!
— Да здравствует освободитель Хайраддин!
Хайраддин величественным жестом требует тишины, и галерники послушно смолкают.
Краснобородый приветствует рабов на смеси языков, понятной морякам всех широт, и приказывает:
— Снять оковы!
Оба бербера, спустившиеся в трюм вместе с раисом, под крики всеобщего ликования тотчас же принимаются за работу.
— А теперь, — говорит Хайраддин, — вы останетесь на веслах и будете грести до тех пор, пока все не закончится. Мы должны заманить в западню вторую папскую галеру, а затем добраться до надежной гавани.
Галерники — мавры, берберы, турки, африканцы — после высадки смогут, по желанию, либо вернуться к себе на родину, либо остаться у берберов. Галерникам-христианам, приговоренным к каторжным работам за долги и преступления или проданным в рабство, тоже будет предоставлен свободный выбор, но только после того, как они искупят свою вину трудом.
Люди растроганно и благодарно кивают головами. Насмерть перепуганный надсмотрщик поглядывает на эту массу новоявленных смирных ягнят и ждет, что они вот-вот вновь превратятся в стаю голодных волков, готовых наброситься на него и разорвать на куски.
Но Хайраддин рачительный хозяин: он приказывает оставить надсмотрщика в живых и посадить его на весла вместо умершего гребца с одной из кормовых скамей. Сейчас нельзя отказываться от пары крепких рук.
На палубе между тем в лихорадочном темпе разыгрывается пантомима: камзолы, пышные шаровары, плащи, украшенные перьями шляпы переходят от побежденных к победителям. Берберы натягивают на себя отнятую у противника пеструю одежду кое-как, чтобы в случае необходимости можно было быстро ее сбросить. Здесь преобладают красно-желтые цвета, то есть цвета папского государства. И папским подданным, и испанцам затыкают кляпами рты, пленников заталкивают во все углы, прикрывают брезентовыми полотнищами, распихивают по щелям между ящиками и тюками.
Те из пиратов, которые получше экипировались и стали похожи на испанцев или папских гвардейцев, занимают места на палубе и мостиках.
В своей одежде и на своем месте у штурвала остается только один офицер: под строгим присмотром берберов он должен будет сблизиться со второй галерой, едва та покажется из-за острова.
Выливаются последние ведра воды, чтобы смыть с бортов и палубы кровь, грязь и прочие следы побоища. Галиот Хайраддина не помешает: он снова укрылся за выступом скалы.
Если бы экипаж второй галеры проявил бдительность, там даже издали сумели бы заметить, что на флагмане творится что-то неладное, да и сейчас еще можно увидеть барахтающихся в воде людей, явно не похожих на купальщиков. Но на второй галере никто не считает нужным проявлять особую осмотрительность: всем хочется поскорее присоединиться к своим друзьям, перекусить и заняться рыбной ловлей.
И потому вторая папская галера, словно невинная овечка послушно идет на заклание, приближается к своему флагману, превращенному пиратами в приманку, и попадает в плен еще до того, как утро окончательно переходит в день — зябкий, пронизанный лучами зимнего солнца.
Взятие в плен еще одной новенькой галеры для берберов — забавная история, о которой можно будет рассказывать друзьям за ужином. Хайраддин наслаждается зрелищем с капитанского мостика, сидя у большого окна, как в почетной ложе, перед которой разыгрывают спектакль бродячие комедианты. Личный слуга приводит в порядок его одежду, и теперь он выглядит как положено монарху. Вызванный в каюту парикмахер капитана Жан-Пьера аккуратно подстригает господину бороду и шевелюру.
Второй галерой занимается принц Хасан.
«Дорогой брат, — напишет потом Хайраддин Аруджу, — наш сынок заслуживает почестей и славы. Именно такой раис нужен Алжиру».
Операция захвата, произведенная Хасаном, кажется его приемному отцу этаким грациозным танцем. Легкость, изящество и ловкость Хасана воскрешают в памяти Хайраддина образы античных героев.
Но для врагов Хасан — злой дух, разящий направо и налево, пронзающий животы и сносящий головы всем, кто в это злосчастное холодное утро оказался на галере.
Большинство матросов и офицеров со второго папского судна сдаются без боя. Одни еще не стряхнули с себя сонную оторопь, на других действует выпитое с вечера пряное вино, а третьих взяли прямо в постелях, где они предавались любовным утехам со служанками двух знатных испано-немецко-фламандских пассажирок: для них не нашлось места на флагманском судне, на котором плыли их хозяйки.
Но кое-кто сопротивляется, и весьма энергично. Очнувшись от потрясения, капитан второй галеры отважно бросается в схватку с пиратами, но утро это оказалось утром сплошных неожиданностей: увидев перед собой размахивающих шпагами музыкантов, он поднимает руки и кричит:
— Изыдите, мерзкие призраки! Вы мертвые, вы покойники и давно похоронены!
— Это ты покойник! Мы вернулись, чтобы расквитаться с тобой! Выходи на поединок!
— Какой благородный рыцарь! — восхищенно восклицает Пинар, наблюдающий за всем с галиота.