И вдруг встретила в коридоре. У ней обмерло сердце, когда она различила знакомый силуэт на белом стекле дверей КБ, потом двери размахнулись широко, появился Барылов и торопливыми семимильными шагами двинулся навстречу. Заметил ее — одну в широком коридоре, — замедлил шаг, видно, встречаться с ней один на один ему не хотелось. Мария, пока он приближался, все металась лихорадочно: остановить? Пройти мимо? В последнюю минуту шагнула навстречу, преградила ему путь, но он просто как бы придержал шаг, не остановившись, продолжая движение, с полуулыбкой глядя поверх ее головы.
«Я обидела вас, Григорий Иваныч?» — выдохнула Мария жалко. Он, видно, не ожидал этого. Остановившись, поглядел ей в лицо. «С чего вы решили? Нет, конечно. Надеюсь, и я вас не обидел?» — «Нет… — Мария растерянно топталась на замерших, отнявшихся ногах. — Я думала, вы сердитесь на меня за что-нибудь?» — «Не сержусь. — Он улыбнулся. — На свиданки бегать, дорогая, времени нет. Работа, а тут еще курсы английского языка открылись при заводоуправлении. Хожу. Ты тоже займись чем-то, годы не теряй, пока молодая. В институт на вечерний пойди…» Похлопал ее по спине, то ли ласково, то ли ободряюще, ушел.
Через неделю Марию перевели технологом в технический отдел механосборочного цеха. Видимо, начальство желало, чтобы молодой специалист, неплохо зарекомендовавший себя, постигал производство в полном объеме.
Разговор в коридоре вроде бы успокоил Марию: не сердится. Но начало томить самолюбие, неудовлетворенное желание сравняться с ним. Обратить чем-то внимание, чтобы хоть однажды он взглянул на нее глазами равного, а еще лучше — с восхищением.
«Да оденься шикарно! — советовала ей Анка, когда они обсуждали разговор в коридоре. — Теткины потрать, что ты их солишь? Или часть книжек продай, куда ты их три стены наставила? Отнеси в букинистический — чемодан… Оденешься — он и обратит внимание. Была замухрышка, стала дама. Жри послаще, поправишься — он и заметит. Мослы одни собаки гложут! Вон Галька Митрофанова из копировки, дочка завстоловой: что сзади, что спереди — чин чинарем! Идет с кальками по конструкторскому, все мужики пялятся. И Гришка твой…»
Это было правдой. Глядя на толстую красивую Гальку, которая, принося начальнику бюро кальки на подпись, брызгала водой из питьевого фонтанчика на молодых конструкторов, тут же сбегавшихся попить, Григорий Иваныч не сердился, а посмеивался добродушно: «Эх, где мои семнадцать лет!»
Но Мария понимала, что, даже отрастив «сзади и спереди» — задача сама по себе из трудных, — она была ростом и худобой в бабушку-долгожительницу, — ей не сравняться с предметом своего обожания, не обратить на себя его внимание, не вызвать удивленного уважения. Самолюбивая тоска толкнула ее заниматься английским, «как он». Тем более что уже просто необходимо было чем-то занять свободные одинокие вечера, иначе сойдешь с ума. Новых подруг она не приобрела, а с Анкой встречаться стало сложней. Техотдел при цехе начинал работать на час раньше и кончал тоже на час раньше. Дожидаться целый час, чтобы, как прежде, вместе ехать с работы, становилось уже проблемой, тем более что последнее время между подругами прошел холодок. Анка дулась на Марию, что та не хочет поступить как она советует. Раньше Мария обычно безоговорочно подчинялась ей, ценя Анкину жизненную сметку и не любя ссор.
Мария взялась за английский, мечтая: «Встречу у проходной — и как бы случайно; „Как вы теперь живете, Григорий Иваныч, — по-английски!!! — Я тоже теперь очень занята вечерами. В институт готовлюсь, языки учу. Поставила себе целью выучить не менее десяти языков…“».
Радужные сцены ее победного, равного шествия рядом с Барыловым от проходной завода до метро, свободная беседа на чистейшем английском языке подхлестнули желание заниматься и природные способности Марии.
Бабушка дома часто разговаривала с дочерью и внучкой по-французски, в техникуме Мария учила немецкий. С бабушкиной помощью и этот язык она освоила прилично. Английский она не знала вовсе.
Однако в огромной бабушкиной библиотеке отыскался вполне современный, купленный уже после войны самоучитель английского. Мария начала заниматься по самоучителю, язык пошел у нее легко, желанная первая цель — разговор с Барыловым по-английски — казалась вполне реальной.
Теперь необходимо было отыскать «взрослые» темы для будущего разговора. Не станешь с ним, как с Анкой, обсуждать достоинства и недостатки недавно появившихся капроновых чулок? «В них даже падать можно!» — было модно говорить в среде заводских дам с рассеянной полуулыбкой — так, вероятно, мадам Вандербильд говорила бы о преимуществе собольей шубки перед норковой.
Выискивая «умные темы» для разговора, Мария наугад листала старые книги по философии, юридические: двоюродный дед, бабушкин шурин, был юрист. Выписывала в тетрадь, заучивала наизусть цитаты вроде: «Что такое традиция? Высший авторитет, которому повиновались, потому что он приказывал, хотя бы в этом и не было пользы для нас. Нравственность — не что иное и не более как подчинение обычаям, традиционный способ действий. Самый нравственный тот, кто все время приносит жертвы обычаю. Свободный человек безнравственен, потому что хочет зависеть от себя, а не от традиции. Каждое индивидуальное действие, каждый индивидуальный образ мыслей возбуждает у обывателя страх. Невозможно перечислить, сколько вынесли в течение всей истории человечества эти редкие умы, которые считались порочными и которые сами себя считали такими. Все оригинальное считалось порочным…»
Она радовалась, что наткнулась на подобное. Конечно, сие высказывание, произнесенное небрежно «от себя», удивит Барылова, даст ему понять, что перед ним странная редкая индивидуальность. Согласится он с ней или будет спорить — не так важно, главное, эта мысль не оставит его равнодушным.
Или вот в другой книге, похожее: «Голубь не более добродетелен, чем тигр. Он желал бы, но не может поступать по-тигриному…»
Спасибо бабушкиной библиотеке! Сама бы она не смогла так красиво сформулировать то, что подспудно бродило в ней, когда она пыталась мысленно оправдаться перед «честными» чертежницами…
Спасибо и тетке. Это по ее наущению она вывезла от дяди Мити семейную, вполне ему бесполезную библиотеку. Сожительница дяди Мити, довольная тем, что Мария без скандалов выписывается, не требует раздела мебели и посуды, сама помогала укладывать книги в ящики, таскать стеллажи. «Как не сожгли это добро в войну? — презрительно удивилась она. — Видно, дрова были…» Спустя полгода она, однако, заявилась требовать компенсации. Кто-то из соседей растолковал ей, какую ценность отдала она вот так, за здорово живешь. Но тетка, понаторев в кочновских скандалах и интригах, встретила ее веселым приветствием: «Ну, слава богу, заела тебя совесть, а то уж я сама собиралась до вас с Митькой доехать! Деньги Машеньке за мебель привезла? Я справлялась в комиссионном: буфет ореховый — тысячи четыре, а псише и вовсе — десять! А то выперла девчонку в чем была… Мой знакомый адвокат…» Сожительница поторопилась исчезнуть, только вяло напомнив про книги.
И еще одно высказывание счастливо отыскала Мария, раскрыв как-то вынутый наугад томик в переплете под мрамор. «Боже, дай мне силы перенести то, что я не в силах изменить. Боже, дай мне силы изменить то, что я не в силах перенести. Боже, дай мне мудрости не спутать первое со вторым…» Сколько раз после эта народная мудрость — позабылось уже чья — помогала ей в трудные минуты… Спасибо бабушкиной библиотеке: однажды прикоснувшись к ней, подобно мифическому герою, она всю жизнь после черпала в ней силы и желание продолжать жить.
Но и самое тяжкое воспоминание ее молодости тоже косвенно было связано с тем, что была у ней эта библиотека…
Однажды вечером она, как всегда, лежала и читала что-то. Взглянув на часы, увидела, что уже первый час ночи. Надо было тушить свет и пытаться заснуть: вставала она в половине шестого.
В дверь постучали, потом, дернув, распахнули. Заскочила Варька.
— Книжки до полночи читаешь, в институт готовишься? Учтем, когда за свет будем оплачивать! — прохрипела она со смешком и плюхнулась на стул. — Я что зашла, Маруся, гляжу — ты не спишь, дай, думаю, зайду. Мне интендант простыни казенные носит по двадцать пять рублей, а так они по сорок пять. И мужское белье бязевое, тоже дешевле. Завтра чем свет забежит, я тебе постучу, ты зайди — купишь.
— Зачем мне мужское белье, у меня мужика нет? — удивилась Мария, неохотно поднимаясь с кровати. Не заперла дверь: поговорили бы на пороге, и дело с концом. А так Варька, видимо, расположилась на беседу. Запалила сигарету, оглядывала придирчиво комнату.
— Нет, так будет! — захохотала Варька готовно. — Такая девка, неужто без мужика станешь сидеть? Деньжонок подкопишь, шмутьем обзаведешься и мужика возьмешь. Сейчас на кой он тебе? Прожирать да пропивать? Котят голых плодить? Я тебя поняла, ты мне понравилась! Меня не обманешь, озорная!
Мария нехотя улыбалась, позевывала. Сразу смертельно захотелось спать, но не скажешь Варьке, чтобы уходила. Обижать людей за просто так Мария не умела.
— Видела? — опять захохотав хрипло, спросила Варька. — Сосед мотоцикл с коляской купил! В воскресенье в Белые Столбы на базар сгонял за дешевой картошкой! Насадил бабу свою, Нинку, Симку — у Симки уж задница шире трамвая, а он всех в одну коляску попхал — и катит!
— Ну и что? Люди на простой воде электростанции строят, а его жена газировкой торгует! — остроумно ответила Мария, подделываясь под кочновский стиль.
— Озорная! — довольно захохотала Варька. — Нет, сдохну, ребят уморю с голоду, а мотоцикл с коляской куплю! Заявление в суд подам, чтобы мне Леонидкину получку платили! Пятерки домой не доносит, а жрать давай…
Она снова оглядела комнату, выпустила струю дыма, спросила удивленно:
— Куды ты деньги деешь, Маруся? В кубышку, что ли, как тетка? Книжки да книжки, захламила помещенье! Телевизер бы купила, радио. Скатерть хорошую, покрывало китайское…
— Скатерть у меня есть… — ответила Мария, думая о том, что ее оклада техника-технолога, семисот девяноста рублей, едва хватает на еду, плату за электричество и разные там эксплуатационные. Ну, когда подопрет, что-то накопишь на обувку-одежку… Однако бабушка сумела ей внушить, что бедность и нужда — это не то, чем хвастают. Живешь скромно — не беда, но кричать об этом незачем.
Потому Мария усмехнулась независимо и опять остроумно сказала:
— Да вот, соседка, хочу подкопить побольше да мужичка себе приглядеть! Бесплатно нынче не отпускают, я узнавала. Мужик нынче в цене, я узнавала.
— Леонидку моего купи! — тут же подхватила Варька. — Я бы его занедорого отдала!
— За сколько, за недорого?
Варька поразмыслила, затем произнесла серьезно:
— Тыщи за три, как корову молочную.
— Идет! — отозвалась тут же Мария, принимая игру.
— Да я тебе и дешевле уступлю! Озорная…
Варька даже вскочила, азартно прошлась по комнате, сыро кашляя, закусив сигарету.
— Срядились? Хоть сей минут перетащу!
— Да мне денег не жалко! — разухабисто подыгрывала Мария. — Только ведь он возьмет да снова домой вернется. Не корова, не привяжешь. Коли брать, так чтоб хоть месяц, да мой был. И чтобы жил, как я скажу, не пил…
После, вспоминая, Мария удивилась легкости, с какой произносились эти слова. Никогда ничего такого она не думала и думать не могла — смешно… Однако произнесла. Откуда? Зачем? Почему? Поистине, русский человек ради красного словца никого не пожалеет…
— Да ты шутишь, я понимаю! — вдруг огорчилась всерьез Варька. — На фига он тебе, пьяница лядащий! Помани, он и так будет бегать с превеликим удовольствием!