—Я из тех, кто имеет неприятную особенность говорить правду сразу. Уже поздно, Лидия Степановна. Случившегося не поправить...
Николая Бакланова похоронили на ближайшем от Степновска кладбище.
В сухой сентябрьский день, когда никла уже к земле паутина бабьего лета, грустно играл гарнизонный духовой оркестр. А маленькая девочка в голубеньком пальтишке с капором цеплялась за черный подол плачущей женщины, ничего не понимая, спрашивала:
- Мама, а почему листья желтые-желтые? Они же были зеленые...
- Это оттого, что осень, — печально ответила женщина...
- Вот и все, Алексей Павлович, — горестно вздохнула Лидия Степановна.
Лицо ее было скорее задумчивым, чем грустным. Горелов молчал. Ему трудно было найти нужные слова.
И как же он был рад, когда расторопная Наташа закричала на весь пустой вагон:
— Мамочка, дядя Алеша, мы уже подъезжаем!
Четыре года назад Лидия Степановна твердо сказала себе, что больше никогда никого не полюбит и скоротает жизнь вдвоем с Наташкой. Но отчего же даже наедине с собственной совестью не может она повторить этого сейчас? Что случилось с тобою, Лида? Отчего ты краснеешь от каждого брошенного на тебя Алексеем неосторожного взгляда и стыдливо опускаешь глаза? Отчего проснулась в тебе снова застенчивая пылкая девушка и тянется к счастью оттаявшее сердечко, давно не знающее ласки? За что ты полюбила его? Неужели за то, что этот парень с твердыми плечами и часто робеющим взглядом серых глаз в две минуты избавил тебя от пьяных ухаживаний Убийвовка? Или за то, что с такой распахнувшейся сердечностью играл он на сломанной детской флейте и пел глупую песенку про барбосика — красного носика у постели больной Наташки? А может, за то, что когда-то на горящей машине он решил во что бы то ни стало дотянуть до аэродрома и не прибегать к надежным услугам катапульты, потому что был под ним густонаселенный город?
Все это важно и значительно, конечно, но человека далеко не всегда любят за одни его положительные или даже героические поступки. А быстрый поворот головы и огоньки в глазах, заставляющие сильнее стучать сердце, а улыбка на доверчивых, по-детски припухлых губах, адресованная только тебе, и полные немого восхищения взгляды, и сильная рука, от прикосновения которой почему-то становится трудно дышать и хочется, чтобы себя не выдать, поскорее распрощаться, а через несколько секунд тосковать и желать новой встречи? Разве не из этого слагается любовь?
Привокзальная площадь после тихого Степновска оглушает их голосами пешеходов, шумом проезжающих автомашин, ревом громкоговорителей, оповещающих о приходе и отходе поездов. Как огромные маяки, возвышаются над типичными для этих мест одноэтажными и двухэтажными домиками шестиэтажные здания новой постройки. Чистое ясное небо стоит над привокзальной площадью и улицами.
- Как же мы встретимся? — озабоченно спрашивает Горелов. — На этой площади мы рискуем потеряться.
- Я, право, не знаю, — поднимает на него синие глаза Лидия. — Может, послушаемся Наташку и встретимся в городском саду у клеток с хищниками. А? — и она вопросительно и покорно смотрит на Алексея. Светлые ее волосы рассыпаются на ветру.
- А сейчас я вас подвезу к больнице, а сам поеду в библиотеку. Идет?
- Конечно, идет! — вмешивается в разговор Наташка, ;и на щеках у нее, еще бледных после болезни, появляются точно такие же, как и у матери, ямочки.— Такси — это как ковер-самолет!
Переделав все свои дела и не без пользы просидев три часа в городской библиотеке, Горелов к назначенному сроку поспешил в городской парк. По пути он купил Наташке маленькую коробку шоколадных конфет, и у витрины парфюмерного магазина долго раздумывал, не взять ли что-нибудь Лидии. Волнуясь, вглядывался в свое отражение на витрине, узнавал себя и не узнавал. Показалось, что с этого стекла на него смотрел не капитан Горелов, уже несколько лет прослуживший в отряде космонавтов, а тот прежний десятиклассник Алешка, что слыл самым добрейшим и простодушным среди мальчишек и девчонок. Недавней сдержанности как не бывало. И он впервые подумал о великой силе любви и о том, что до сих пор не хватало в его жизни, целиком отданной полетам, учебе и космическим тренировкам, вот этих синих глаз Лидии и звонкого голоска так крепко к нему привязавшейся Наташки. «Зайду», — решил Алексей и открыл дверь магазина.
За всю свою жизнь он только дважды дарил духи: один раз матери после окончания авиационного училища — тогда он принес ей коробку «Красной Москвы» и второй раз Марине Бережковой в день свадьбы, и тоже «Красную Москву». «Нет, сегодня я куплю что-нибудь другое», — решил он. И даже вспотел, приглядываясь к разноцветным пузырькам. Хотел было приобрести «Вечер», но испуганно попятился от прилавка: а что, если Лидия скажет, что такие духи дарят только отцветающим женщинам? Махнул рукой и заплатил в кассу за ленинградскую «Славу». Молоденькая продавщица розовой лентой перехватила коробку, многозначительно улыбнулась:
- Попомните мое слово, ваша жена одобрит. Эти духи никогда не выйдут из моды.
- Жена? — до ушей покраснел Горелов. — Может быть, может быть...
Без пяти шесть он уже был в городском саду и еще издали увидел желтый пыльник Лидии и яркое платьице Наташки. Заметив его, Лидия помахала рукой, а девочка бросилась навстречу и повисла у него на шее.
—Дядя Алеша, ты уже пришел. А я весь зверинец осмотрела, и ничего в нем особенного. Даже слона и бегемота не привезли в этот зверинец. А крокодил з корыте
купается. Мама сказала про него: замухрышка. Он весь тощий... Это мне конфеты? Ой, какое спасибо! «Белочки»! Мама, «Белочки»!
Горелов шагнул к Лидии и протянул коробку, перевязанную розовой лентой.
- А это вам. Не обессудьте.
- Ну зачем? — вспыхнула она, принимая подарок. — Я тоже, как Наташка, буду любопытной. Раз она подсмотрела, что в коробке, разрешите и мне. — Острыми, сверкающими от лака ногтями она ловко развернула коробку и счастливо воскликнула: — Ну как вы угадали, транжир вы этакий! Это же самые мои любимые.
Пора было отправляться на вокзал. Неугомонная Наташка уговорила его и мать еще раз пройти мимо клеток. Алексею вдруг стало очень весело, и он поддержал просьбу девочки:
- Мама, ну что вам стоит? Ну право же, не обижайте Наташу.
- Заступник! — засмеялась Лидия.
Волки, медведи и тигры метались за решетками, высунув от жары языки. Один только снежный барс надменно лежал на полу, вытянув перед собой мягкие лапы и положив на них голову. Зато лев, худой и чахлый, со впалыми, как у клячи, боками, проявляя явные признаки беспокойства, мотал головой и зевал.
- А еще царь зверей! — презрительно сказала Наташка.
- Знаешь, на кого он похож? — засмеялся Горелов. — На коллежского асессора, ожидавшего очередной чин и вместо этого уволенного в отставку. Вот он и зевает, как будто хочет сказать: «Подумаешь, не больно-то и хотелось!»
—Алеша, — улыбнулась Лидия Степановна, — а вы сатирических стихов случайно не пишете?
—Нет, — сознался Горелов. — Шаржи для стенгазеты рисую. В нашей группе я в единственном числе исполняю обязанности всех Кукрыниксов. Да и вообще балуюсь кистью немного. Акварельки, пейзажи, портреты.
- Да что вы говорите! — изумилась Лидия. — И вы нам покажете?
- Не только покажу, но еще и позировать вас с Наташей заставлю.
- Наташа, ты слышишь?!—воскликнула Лидия певучим голосом. — Дядя Алеша обещает нас рисовать.
Они вовремя успели на поезд и сели в тот же детский вагон. Горелов сразу отметил, что Лидия выбрала место так, чтобы на обратном пути в окне не возникал выжженный солнцем кустарник, прячущий черные могильные памятники. «И правильно сделала, — одобрил он, — сколько же можно терзать себя прошлым?»
Поглядел на часы:
- Лида, а нам пора запеть: «Давай, космонавт, потихонечку трогай». Что-то запаздывает со стартом.
- Ах, это вы про паровоз! — засмеялась Лидия. — Повесьте мой плащ, пожалуйста.
Алексей с удовольствием выполнил ее просьбу. Паровозик загрохотал, обдал себя белесым паром, и в окнах, облитый вечерним солнцем, поплыл перрон.
- Мама, знаешь, что говорят колеса? — поперхнулась смешком Наташа. — До-мой! До-мой!
- Выходит, дома все-таки лучше? — потрепал ее за бантик Горелов.