Пол открывает свой огромный рот и начинает что-то говорить, но я перебиваю его:
— Пол. Вы когда-нибудь слышали про iPod? Слышали? Хорошо. А теперь скажите мне: вы хотите, чтобы в вашей жизни было больше таких прекрасных творений? Вы хотите, чтобы ваши дети выросли в мире красивых приборов, которые могут делать поразительные вещи? Тогда оставьте меня в покое.
Соня вскакивает и начинает с жаром объяснять, что когда-то давным-давно, еще до изобретения iPod, компания «Apple» выделила мне опционы на сумму в десять миллионов, а я их то ли не продал, то ли не конвертировал в деньги, то ли обменял на какие-то акции или еще что-то. Во всяком случае, у меня создается впечатление, что она говорит именно об этом. Я действительно никогда не задумываюсь о таких вещах, как опционы, или о том, сколько денег в общей сложности принесло мне творчество.
— Соня, — говорю я, — что бы там ни было, делайте все, что считаете нужным, но я не хочу тратить на это ни минуты. Даже слышать об этом не хочу.
Однако, когда я открываю глаза, она все еще стоит здесь. Я поражен. Она пытается внушить мне, что я ее не понял. Речь идет об обвинениях в уголовном преступлении. Она говорит, что когда мы выпускали опционы, то их можно было забирать даром при тогдашней низкой стоимости акций. Поэтому любому владельцу опционов был гарантирован существенный доход. Видимо, в те времена это не нарушало никаких правил, а если и нарушало, то никому не было до этого дела, но затем какие-то идиоты в Вашингтоне изменили закон из-за скандала в компании «Enron» и собираются наехать на нас.
— Стив, — говорит она, — это серьезно. Комиссия по Ценным бумагам и биржевой деятельности посылает сюда своих юристов, чтобы они покопались в нашей финансовой отчетности. Окружной прокурор тоже уже связывался с нами. Часть из этих опционов, оформленных задним числом, находится в вашем владении. Вы это понимаете?
— Нет, не понимаю. И дело не в том, что я тупой. Если я не окончил колледжа, то это не значит, что со мной можно разговаривать, словно с ребенком. Я мог бы это понять, если бы захотел. Но я не хочу. Поэтому просто спишите нужную сумму с моего счета. Господи, да делайте же что-нибудь. Неужели я за вас должен работать?
— Ну, уплата штрафа — это лишь один из сценариев. — Она в упор смотрит на меня.
— Так что там еще? Выкладывайте.
— Дело в том, что кое-кому грозят судебные процессы, и обвинения достаточно весомы, чтобы наказание не ограничилось лишь штрафом. При определенных условиях речь может идти о тюремном заключении.
После этих слов в кабинете повисает тяжелое молчание. Мне вдруг становится зябко. В кабинете так тихо, что я слышу, как жужжит кондиционер на стене, и у меня в голове крутится мысль: «Матерь Божья, я поубиваю этих недоносков, которые устанавливали кондиционер». Ведь я же специально говорил им, что в кабинете должно быть тихо. Не спокойно, а именно тихо. Как в склепе. А эта штука на стене жужжит, словно я сижу в самолете на высоте десяти тысяч метров. Как же я могу здесь сосредоточиться? И в таких условиях я должен работать? Я даже собственных мыслей расслышать не могу.
Пол стоит, и пот бисеринками выступает у него на лбу. Грудь все еще тяжело поднимается оттого, что мы прошлись по коридору десять минут назад. А может быть, он настолько привык сидеть, что ему и стоять тяжело? Он даже не смотрит в мою сторону, а с большим интересом рассматривает ковер, хотя, истины ради, надо признать, что этот ковер заслуживает внимания. Он исключительно мягкий, выткан вручную тибетскими мастерами, живущими в изгнании в Непале, по узору, который я придумал сам.
Затем я прихожу в себя и говорю:
— Боже, какие же вы идиоты. Если бы вы знали, до чего вы мне осточертели! Вы что, решили устроить мне розыгрыш? Ну, так где же телекамеры? Где сигары с шампанским? Катитесь-ка вы отсюда! Убить вас мало. Я не шучу. Я позвоню Ларри Эллисону, и мы с ним мигом решим все проблемы, а вы лучше побеспокойтесь о своих задницах!
Но они по-прежнему не трогаются с места и смотрят на меня жалобными глазами. Такой взгляд бывает у людей, когда им приходится усыплять свою собаку или навещать в больнице безнадежного больного. Они не хотят идти в эту больницу, смотреть на всю эту ужасную аппаратуру и нюхать застоявшиеся больничные запахи, поэтому им приходится, сжав зубы, стоять у кровати, мило улыбаться и обмениваться ничего не значащими фразами, а потом, выполнив свой долг, они чуть ли не бегом выбегают из больницы, чтобы снова вдохнуть свежего воздуха и ощутить свет солнца на лице. При этом они думают: «Боже, неужели и мне такое суждено?»
Вот так, примерно, они и выглядят. То ли отдают собаку на усыпление, то ли навещают безнадежного больного. А может, и то, и другое сразу.
— Стив, — произносит Соня, — мы вас не разыгрываем. Можете мне поверить. Вы хоть представляете себе, что это значит, когда Комиссия по ценным бумагам собирается расследовать вашу деятельность?
— Вообще-то даже не догадываюсь. Но позвольте тоже задать вам один вопрос. Вы знакомы с правилом, что мне нельзя мешать во время медитации?
— Я это знаю, — говорит Соня.
— Значит, знаете. Отлично. Тогда я хочу, чтобы вы немедленно покинули этот кабинет, вернулись к себе и написали заявление об увольнении. Договорились? Спасибо.
Они уходят. Я возвращаюсь в комнату для медитации и продолжаю начатое занятие. Уже через десять минут я забываю о том, что вообще о чем-то говорил с ними.
Однако тем же вечером после ужина, когда я делаю упражнения йоги для пищеварения, раздается звонок от Тома Боудитча, нашего крупнейшего держателя акций. Том, помимо всего прочего, еще и член нашего совета директоров. Он объявляет, что в воскресенье состоится экстренное заседание правления для обсуждения ситуации, в которую вовлечена Комиссия по ценным бумагам.
— Вообще-то я предполагал, что надо было заручиться моим согласием, чтобы созывать заседание правления, — говорю я.
В ответ он рычит. Я не шучу. Он действительно рычит, как собака, а затем произносит:
— Попробуй только не явиться, сукин сын, — и вешает трубку.
Я не вполне уверен, но, судя по его тону, произошло действительно что-то серьезное.
— Разумеется, я знаю о расследовании КЦБ, — говорит Ларри Эллисон. — Объявлена охота на ведьм. Сто компаний получили такие письма.
Мы находимся в его японском дворце в Вудсайде и прогуливаемся по тщательно ухоженной гравийной тропинке вдоль искусственного пруда, лежащего посреди японского сада. На нас классические черные кимоно для чайной церемонии и деревянные сандалии. В деревьях пересвистываются птицы. Это специально выведенные крошечные птички для деревьев бонсай. Ларри привозит их из Японии. Они не улетают, потому что только здесь могут получить специальный японский птичий корм.
— Окружной прокурор решил баллотироваться в губернаторы, а эти прихвостни из КЦБ тут же смекнули и подключились. Это пигмеи, Стив. Они тратят все свои сбережения, чтобы выучиться на юристов, а потом получают сто пятьдесят тысяч в год и не могут позволить себе купить дом на побережье. А тем временем какие-то инженеры с синдромом Аспергера у них на глазах разъезжают на «Феррари». За это они возлагают всю вину на таких, как мы с тобой. Ведь это мы совершаем тяжкий грех, создавая рабочие места и давая людям разбогатеть. Из-за нас в долине нет прохода от проклятых миллионеров, и юристы нас за это ненавидят. И знаешь что? Я их понимаю. Вот взгляни на нас. Еще только четверг, а мы уже вырядились, как японские самураи к чайной церемонии. Я бы нас тоже ненавидел.
Вот в этом мы с Ларри не сходимся. Я согласен, что люди нас ненавидят, но не считаю эту ненависть оправданной. Хотя, с другой стороны, Ларри очень неуверенный в себе человек. Он слишком деликатен. Его компания «Oracle» находится в бизнесе уже тридцать лет, и за это время разработанное им программное обеспечение сделало для усовершенствования мира намного больше, чем любой другой известный мне продукт. Кроме того, «Oracle» обогатила всех работавших с этой компанией партнеров и никогда не ставила им палок в колеса. По отношению к своим клиентам она проявляет заботу и уважение.
Конечно, Ларри уже не трудится по восемнадцать часов в сутки, как раньше. Но зато он тратит массу времени на организацию кухонь для бедных, устройство приютов для бездомных животных и поиск приемных семей для обездоленных детей, родившихся у наркоманов. Однако не ищите упоминаний об этом в печати.
Никто не знает, что Ларри подбирает бродячих кошек и собак и дает им приют в своем поместье в Вудсайде. Никто не знает о его филантропической деятельности. Он просто появляется в кухне для бедняков, разливает суп по тарелкам и исчезает. Он не стремится к славе. Она ему не нужна. На него снизошла хорошая карма. Он мультимиллиардер, одиннадцатый среди самых богатых людей мира. Ну и, конечно, деньги — это все, что интересует газетчиков. Им просто доставляет удовольствие низводить людей до уровня карикатуры.
У меня совсем другой случай. Во-первых, в списке самых богатых людей я занимаю всего сто тридцать второе место. Но мое богатство абсолютно заслужено. Назовите мне хоть одного человека за последние сто лет, который внес бы больший вклад в жизнь мира, чем я. Вы понимаете, что я имею в виду?
Мы не спеша идем по отлогому берегу пруда, любуясь экзотическими рыбками. И тут Ларри начинает рассказывать мне какую-то древнюю японскую легенду о знаменитом полководце. Он был выдающимся и талантливым лидером, но его владения были разрушены из-за какого-то единственного крошечного недостатка. Ларри тараторит без передышки до тех пор, пока я не останавливаю его:
— Ларри, ради Будды, может быть, ты перейдешь к сути дела?
— А суть в том, — говорит он, — что все обвинения, возможно, и беспочвенны, но это не меняет дела. Это только пробный шар. Против нас выступает крупная банда подонков, а ты — наше основное звено. Ты сидишь в центре, открытый для обстрела со всех сторон.
— Знаешь, Ларри, что я в тебе люблю? Ты всегда умеешь подбодрить.
— Все из-за юристов. В них все зло. Это кровопийцы, настоящие паразиты. Мы создаем богатство, а они подбирают крохи с нашего стола. Стоит им только увидеть, что у нас завелись деньги, как они говорят: «Отлично, давайте создадим какой-нибудь закон, чтобы прижать их к ногтю. Изобретем такие правила финансового учета, чтобы в них сам черт ногу сломал. А потом подмажем какого-нибудь конгрессмена, чтобы он протащил закон, и эти богатые ублюдки у нас еще попляшут». В этом-то и вся суть. Ты платишь деньги, чтобы уладить дела, а юристы их делят между собой. И они все заодно: и те, кто выступает на стороне истца, и наши собственные адвокаты. Это то же самое, как если бы они приставили тебе ствол к голове и ограбили в темном переулке. Чистый грабеж, ни дать, ни взять. Хочешь ты этого или нет, а конец всегда один — ты выписываешь громадный чек, а эти подонки набрасываются на него, словно стая гиен, обгладывающих оленя до самого скелета.
— Слушай, насколько я знаю, гиены оленей не едят. Мне кажется, оленей вообще нет в Австралии, или где там водятся эти гиены.
— Неважно. Главное, что нам так или иначе приходится иметь дело с этим дерьмом. Если бы мы жили в феодальной Японии, то у нас под ружьем была бы своя армия. Мы бы мигом приструнили этих подонков из КЦБ, прошлись бы каленой кочергой по их задницам. Ведь с ними только так и надо. Неужели общество не в состоянии признать, что люди, способные сколотить громадные состояния, своей жизнью доказали собственное превосходство и право командовать?
— Должен признать, что в твоих устах это звучит убедительно.
— Еще бы. Но у меня для тебя есть еще плохие новости. У тебя сидит подсадной человек. Об этом вся Долина только и толкует. Все знают, что ты получил письмо. Это для твоего сведения. Тебе также следует знать, что многие этому рады. По-настоящему рады. Я даже и представить себе не мог, сколько людей здесь тебя ненавидят. Да еще как ненавидят!
— Приятно слышать.
— Не столько приятно, сколько полезно, — говорит Ларри. — Это значит, что твоя жизнь прошла не напрасно. Ты что, хочешь, чтобы тебя запомнили хорошим парнем? Которого все любят? Нет уж, извольте. Ты человек, который спас «Apple», когда никто уже не верил, что это возможно. Поэтому люди и скрежещут зубами от злости. И это замечательно.