Она немедленно ринулась в наступление:
— Он пришел рассказать мне кое-что. О чем ты, мой старый приятель и старый краснобай, предпочел умолчать... Хочешь выпить?
— Немного выпить — это во-первых. А во-вторых, услышать, что напел тебе Дамян. Жаль, что он меня опередил.
— Ты прав, Боби, тебе есть о чем жалеть. Потому что Жилков рассказал мне все. Все, запомни это. Не верится? Ну и не надо... А почему, собственно, ты меня допрашиваешь? Ты что, собутыльник этого Геренского, что ли?
— Между прочим, я навел справки о Геренском. Старый и хитрый лис — так говорят сведущие люди. Берется за самые запутанные дела. И почти всегда распутывает, имей в виду. А у тебя в нашей истории рыльце тоже в пушку, сама знаешь.
— Если узнают правду, мне нечего бояться, — бестрепетно сказала она. — Но так уж и быть. Сперва выпьем, потом о разговоре с Дамяном.
...В конце ее рассказа Боби заерзал в кресле. Оказалось, что дурак Жилков действительно выболтал все.
— Натворили дел, теперь думайте оба, как спасти свою шкуру, — назидательно закончила Даргова.
— Ну и крепкие же у тебя нервы, Беба. На зависть крепкие. Как жилы коровьи, — сказал Паликаров. — О своей позаботься шкурке, о своей. Геренский от крошки Лени теперь знает и еще кое-что. Подробность, о которой мы благоразумно умолчали. О твоих криках, Беба. Ты помнишь, пока вы блаженствовали наверху, в спальне, ты вдруг завопила на всю округу: «Я тебя убью!» Значит, ты запугивала Жоржа. А четверть часа спустя исполнила угрозу.
Беба отхлебнула виски, поправила на груди халатик.
— Я действительно не боюсь, Боби, — сказала она наконец. — Неприятно, что эта идиотка Лени втоптала меня в такую грязь, но я не боюсь. Говоришь, что Геренский — старый лис? Тем лучше. Представь себе, что он подумает? Человек, который во всеуслышание грозится убить, очевидно, находится в состоянии аффекта. Если такой человек и убьет, то сделает это не таясь, не задумываясь: ножом, пистолетом, утюгом, что под руку попадется. Ты понимаешь? Жоржа прикончили холодно и методично, все рассчитав, прикинув, взвесив. Кто же в нашей компании может тонко так обмозговать убийство. Дурак Жилков? Или тот, кто сознался Жилкову, что неплохо бы...
— Хватит! — обрезал ее Паликаров. — Да, я сболтнул что-то такое Дамяну, но сболтнул просто так, в сердцах, злясь на Жоржа. Без всякого умысла.
— Но об этом знаешь только ты, правда? А Геренский спокойно запишет в дело со слов Дамяна или Мими: один из гостей сам признался, что обдумывал насильственную смерть Даракчиева. Обдумал смерть, припас яд, затем, идя через безлюдную гостиную за таможенником, остановился ненадолго у стола, открыл баночку с ядом и...
Паликаров осушил до дна свой стакан. Рука его слегка подрагивала.
— Я докажу тебе обратное, причем твоими же доводами, Беба. Убийство, говоришь, совершено хитро? Согласен. Почему же хитрый отравитель не позаботился о собственной безопасности? Сначала откровенничает с Дамяном, потом на глазах у всех идет в гостиную, вернее в кабинет, через гостиную. Не проще ли ему было запастись для начала надежным алиби, которое поставило бы его вне всякого подозрения?
— Довольно примитивная логика, Боби. Недавно я читала один криминальный французский роман. И там главный герой, помнится, говорил: «Сомневаюсь в каждом, у кого неуязвимое алиби. Зачем невиновному алиби?» А подполковник Геренский криминальные романы знает небось назубок.
С улицы доносились шум автомашин, крики детей. Беба рисовала пальцем на стене замысловатые линии, закорючки. Паликаров стучал носком ботинка о ножку журнального столика.
— О чем ты думаешь? — спросил он после долгого молчания. — Как лучше меня утопить, да?
— Нет, о другом. О том, что Жорж был умнее всех вас, вместе взятых.
— Воздвигни своему Жоржу памятник и нацарапай эту эпитафию. Допустим, он был умен как Соломон. Ну и что?
— А то, что вы ведете себя как подонки и бабы. Даракчиев же дрался бы как лев! — мотнула Беба рыжей гривой, словно пытаясь изобразить льва.
— Как же поступил бы рыкающий лев Даракчиев?
— Если б я знала, как... Должно быть, отвел беду не только от себя, но и от всей компании. Да, он приложил бы все силы, чтобы уличить в убийстве не кого-нибудь, а, скажем, Средкова.
— Постой, постой, при чем тут таможенник? — опешил Боби. И сразу же смекнул: в рассуждениях Бебы есть здравый смысл...
— Средков в консорциуме чужой человек, Боби. Давай снимем розовые очки, дружок. Тому из нас, кто совершил убийство, придется хуже всех. А остальные, если Геренский пронюхает о нашем консорциуме, будут жрать в тюрьме баланду. Один Средков не имеет к нам никакого отношения...
Когда Коста Даргов вернулся домой после работы, свою жену он застал совершенно пьяной.
— Ну и насосалась! — сказал он скорее с равнодушием, чем с упреком.
Она швырнула свой стакан на диван и застонала:
— Бо-юсь...
— Знаю я твой репертуар: выпивки от радости, выпивки от скорби... Сейчас очередной номер — попойки со страха. Главное, чтоб нализаться... — Он снял свой пиджак, бережно повесил на стул, стряхнул пальцем торчавшую на рукаве букашку. — Чего ты боишься, пьянчужка?
— Милиции боится пьянчужка, — призналась Беба.
— Хм, милиция! — сказал Даргов. — А мне плевать на милицию!
Проявление мужества и пренебрежение к опасности у ее мужа — такое для Бебы было неожиданным. Она привстала, удивленно посмотрела на Косту.
— Меня тоже таскают на допросы, — сказал Даргов. — А я ничего не боюсь. Я могу доказать, что не я совершил убийство.
— Неужто и ты пропустил рюмочку? На работе? Ну и дела... — изумилась Беба, смущенная туманной речью супруга.
— Я на работе не пью. И после работы редко. Я рассуждаю вслух. Я знаю их методы. Неважно, кто преступник: важно, кому дело пришить. Мне никто ничего не пришьет.
— А я боюсь, — сказала Беба.
— Почему? Что тебя пугает?
Она поколебалась несколько секунд, потом прошептала:
— Да... В ту злосчастную пятницу... Понимаешь? Я заходила в гостиную после того, как коньяк был уже разлит по рюмкам. А узнает милиция — и мне каюк!
— Ты отравила?! — похолодел Коста. Он свыкся с изменами жены, но мысль потерять ее была невыносимой.
— Идиот! Уж если я тебя не отравила, то Жоржа и подавно.
Коста подошел к жене, наклонился, провел пальцами по ее золотым локонам.
— Расскажи мне, — сказал он ласково. — Расскажи мне обо всем.