— Салман Амир Юсуфзай, чтобы ты знал, — обратился он к Леварту, — это не какой-нибудь бандит. До того, как пошел к духам, был учителем. Говорят, что даже коммунистом. Но это у него прошло, когда мы вошли, и сейчас он нас не слишком любит. Когда, прошлый раз я с ним разговаривал, то чувствовал, что он читает мои мысли. Не позволил бы себя ни обмануть, ни провести. В этом я уверен. С ним надо осторожно. Подождите, мне надо отлить.
Через плечо он продолжил:
— Обычно его сопровождает Хаджи Хатиб Рахикулла. Это мулла, в банде второй после главаря, что-то вроде политрука. Я бы вовсе не расстроился, если бы его сегодня не было. Это тот еще старый сукин сын, заядлый фанатик, нас неверных резал бы живьем на куски и солью присыпал. Впрочем, говорят, что он уже это делал. То есть резал. Носит длиннющую бороду и действительно выглядит, как старый чародей, так что спецназовцы, которые за ним охотились, прозвали его Черномором.
— Именно так, профессор, — Бармалей застегнул брюки. — Пойдем.
Шли, все время под гору, среди скалистых стен. Ломоносов сопел. Захарыч резко остановился, поднял руку.
— Музыка, — указал он перед собой. — Музыка как бы. Доносится.
— В самом деле, — Бармалей сдвинул панаму на затылок и прислушался. — Как бы музыка и как бы доносится. К тому же как бы знакомая.
— Фестиваль в Сопоте, — Захарыч высморкался в пальцы, — везде тебя настигнет. Даже под Гиндукушем.
Из-за скалы, невидимый за поворотом тропинки, негромко играл магнитофон. Они были уже настолько близко, что можно было узнать мелодию и голос:
Выключенный магнитофон резко замолк. Послышались шаги и скрип гравия. Бармалей остановился.
— Стой, кто идет? — закричал он, поднимая АКС-74. — Дост или душман? Друг или враг?
— Враг, — ответил ему из-за скалы звонкий голос. — Нет тут вокруг у вас никаких друзей, шурави.
За поворотом, где тропинка становилась шире, стояли три мотоцикла, один из них с коляской, возле них ждали шесть мужчин. Длинноволосый моджахед, вышедший наперед, в камуфляжной куртке, с китайским Калашниковым, жестом пригласил идти за ним. На вещевом мешке у него трафаретным способом было нанесено US ARMY.
— Салам, — поздоровался с ожидающими Бармалей. — Салам алейкум, Салман Амир.
— Ва алейкум ас-салам. Привет, Самойлов. Привет, советы.
Для переговоров сели в круг. Бармалей представил Леварта и Ломоносова. Салман Амир Юсуфзай смотрел молча. Его черные глаза были живые, быстрые и зловещие, как у хищной птицы. Говорил по-русски без малейшего акцента или какого-либо налета.
— Новый прапорщик, — Салман сверлил Леварта взглядом. — Новый командир на западном блокпосте. Тот, который приказал сделать уборку на блокпосте, убрать банки из-под консервов, которые там месяцами блестели на солнце. Ха, вроде мелочь, а сколько может сказать о человеке.
Леварт поблагодарил кивком головы. Салман Амир минуту вглядывался в Ломоносова. Потом перенес взгляд на Бармалея. После этого он дал знак моджахеду с US ARMY на вещмешке, и тот вытащил из коляски мотоцикла две туго набитые сумки.
— Презент для вас, — показал Салман Амир. — Освежеванный барашек, кукурузные лепешки, ну и всякая другая всячина. Никаких деликатесов, пища простая, но здоровая. Потому что тем, что вы едите на заставе, я бы и собаку не накормил.
— Ташакор, — поблагодарил Бармалей. — Надо признать, Салман, умеешь ты поразить великодушием. Даже врага.
— Враг должен умереть в бою, — ответил без улыбки пуштун. — Тогда это честь и заслуга перед лицом Аллаха. Вы лишите меня чести и заслуги, если там на заставе умрете от пищевого отравления.
— Так или иначе, ташакор, огромное спасибо за подарок. За великодушие и рыцарство.
— Я так воспитан, — Салман Амир вонзил в него свои хищные глаза. В моем роду традиции рыцарской войны идут из глубины веков. Можно только сожалеть, что вам этого не привили. Рыцарства у вас ни на грош. Нет ничего рыцарского в разбрасывании мин по дорогам и перевалам. Ваши мины убивают наших детей.
— Идет война, — бесстрастно парировал Бармалей. — Во время войны дети должны сидеть дома. Во время войны за детьми нужно следить, а не посылать их на перевалы с пачками опиума и гашиша. Но мы, наверное, не для этого встретились, а, Салман? То, что касается мин, это ведь не наш с тобой уровень и не наша компетенция. Это как-то больше к ООН.
Было слышно, как Черномор заскрежетал зубами и зарычал, а из его горла вырвались звуки, как у разъяренного пса.
— Будем говорить о проблемах, — акцентировал Салман Амир Юсуфзай. — О ваших проблемах, командир Самойлов. Ибо это у вас проблемы. У вас, у вашей заставы. Из Кунара сюда движется Разак Али Саид. С большим отрядом. Кроме наших, также еще пакистанский спецназ, наши соратники из Саудовской Аравии, Йемена, даже, кажется, какие-то китайцы из Малайзии. Ты ведь слыхал о Разаке Али, правда?
— Ты никак угрожаешь мне? Или предупреждаешь? В чем, собственно, дело?
— Если твоя застава будет обременительной помехой, Разак Али, вполне вероятно, захочет эту помеху устранить. Так или иначе, рано или поздно, но он захочет вас выкурить.
— А ты со своими к нему присоединишься.
Салман Амир Юсуфзай пожал плечами. Бросил взгляд на Черномора.
— В отличие от Разака Али Саида, — сказал он, — я тут живу. Тут живут мои родные. Если мы вас выбьем, что я с этого буду иметь? Ваша авиация подвергнет бомбежке кишлаки, все вокруг сравняет с землей, испепелит все напалмом, как в Баба Зиарат, Дех-и-Гада и Сара Кот. Думаю, что будет лучше, если мне удастся переубедить Разака Али, что ваша застава не будет помехой.
Бармалей поднял брови. Салман Амир Юсуфзай улыбнулся. Улыбкой купца с базара в Багдаде, живая иллюстрация к сказке из «Тысячи и одной ночи».
— Я скажу Разаку Али так, — продолжил он. — «Послушай, Али, оставь в покое шурави Самойлова, потому что это порядочные шурави. У нас в кишлаках, — скажу я ему, — до черта готового опиума, чарса и гаша, надо брать этот товар на осликов и транспортировать получателям. Ведь весь мир с тоской ждет и не может дождаться нашего афганского гаша и чарса. А путь транспортировки пролегает через ущелье Заргун, как раз мимо заставы шурави. Но шурави командира Самойлова нам не препятствуют, потому что мы так с ними договорились. Шурави не заминировали выход из ущелья Заргун, потому что таково было условие». Именно так и не иначе я скажу Разаку Али Саиду.
— А Разак Али, — фыркнул Бармалей, — послушается?
Бармалей покивал головой, почесался, потянул носом, пососал воздух, одним словом — думал.
— Не буду с тобой темнить, Салман, — сказал он наконец. — Не я решаю относительно минирования. Решения спускают свыше, приказы дают только чуть ниже, вертушки летят, куда приказано, мины разбрасывают там, где приказано. Или более-менее там, где приказано. А ты что думал? Что Кабул вызывает меня по радио, чтобы спросить? «Дорогой Владлен Аскольдович, как вы смотрите на минирование? Не будете против, если мы тут невдалеке сбросим какую-то тысячу мин пэ-эф-эм?»
Салман Амир Юсуфзай посмотрел ему в глаза.
— Хитришь, дорогой Владлен Аскольдович. Ты знаешь и я знаю, что никому выше не придет в голову идея минирования, если ты не доложишь, что есть такая необходимость. И это, собственно, должно быть предметом нашего условия.
— То есть?
— Не докладывай. Если через ущелье Заргун перебежит, предположим, несколько стад диких коз или газелей, детонируя разбросанные там мины, ты просто не доложишь об этом факте. Повременишь несколько дней.
— Я-то повременю, — сощурил веки Бармалей, — а через очищенное от мин ущелье пройдет отряд, который перестреляет моих людей. Ведь может такое случиться?
— Инш’Аллах, — пожал плечами Салман Амир. — Наше условие не запрещает тебе быть бдительным.
— Какая у меня гарантия, что через ущелье пойдет транспорт с опиумом и чарсом? А не оружие?
— Мое слово.