*метаданные записи: повреждены*
*цифровой штамп: 123456789бе-бе-бе*
*дата: _*
Здравствуйте, сволочи. Если вы это слышите, то у вас поломано видео, а если не поломано, то вот вам средний палец, а вот моя фирменная очаровательная улыбка.
Запомните: вы меня никогда – слышите, никогда! – не найдете. Но если вам интересно – так, из нездорового любопытства, – я расскажу все совершенно бесплатно. Прямо вижу на ваших рожах ухмылки, я и сама так лыбилась, уголком губ, когда видела, что клиент вот-вот расколется и уже начал уступать, начал сдавать и скоро все подпишет.
Только хрен вам. Хрен. Еще раз показать? Но, впрочем, я отвлекаюсь. Обещала рассказать, а сама трачу кислород на кривляние перед вечностью. Или перед копами. А может, вы даже инквизиторы. Смешно. Смешно, да? За спиной кряхтит регенератор воздуха, свет мигает, а я тут… Словом, ладно. А то еще засну, а вы не услышите самого интересного. Хотя у меня есть идея! Самое интересное я скажу вам сразу: вы все умрете. Я видела это. Этот милый ящик Пандоры открывали не раз, и всегда кто-то умирал. И, говоря «кто-то», я имею в виду квинтиллион-другой. Я не герой, чтобы вас всех спасать. Вот ни на столечко. Так что… Мягкой вам погоды в аду, друзья и не очень. Черт. А кислорода-то мало… И моего личного героя все нет. И не будет, потому что нет его. Больше. И так я ни черта вам не рассказала. Выключить эту хренову камеру, что ли. И почему так тоскливо?
Может… Fater unser im Himmel, geheiligt werde dein Name… Дерьмо.
И это тоже – дерьмо. Ну почему?! Почему? Почему меня никто не слышит?!
*конец записи*
Это был последний день. Я помню его, наверное, по секундам – как открыла глаза, когда щелкнул свет, как приняла ионный душ, как одевалась, как натирала застежка лифчика (/"ну и черт с ней, не у всех такие формы"/), как я обожгла язык кофесинтом, как подумала, что ненавижу кофесинт… Словом, это был отличный образчик моего планетного дня. Только вот дальше всегда шла канцелярщина, шатание по опен-спейс офису департамента, сидение с ногами на столах у коллег. Сегодня у меня в кармане лежал комплект служебных карт, которым не место в кармане безработного гражданина третьего ранга. Безработного – потому что в другом кармане лежит заявление. По форме, бумажное, написанное своей рукой. Черт, своей рукой – это такая дикость. Заявление приятно кололось, ему не лежалось в синтетике, оно хотело взрыва эмоций, хотело, чтобы шеф выкатил глазки, чтобы капитаны сказали: /"Да ты что?"/. Чтобы в канцелярии шушукались:
/"Слыхали? Ленгли ушла"/. Чтобы даже в сраном кабачке на втором уровне два дня говорили, как я вошла в кабинет к шефу – красивая, подтянутая, наглая и рыжая. В этом месте кто-то непременно вспомнит, какая у меня задница. И тут все выпьют. И чем ближе чертова дверь, чем чаще кивки всяким-разным знакомым, тем четче понимание: да черта лысого кто так скажет. А скажут: /"Нервы… Да»./ /"Истеричка»./ /"Ну, так ей и надо»./ /"А слыхали, что у психодинамиков ей прописали?"/ И что-то вся эта затея кажется такой убогой, что и не передать.
По правде, если бы не память, я бы так и не пошла дальше рабочего места. Так бы и сидела, глядя в зеркальный стол. Слева – голо-панель, в уголке маякует сетевой пейджер, в почте – снова куча всего. В левом углу стола комплект переходников и портов для подключения карт данных. Там ждет целый мир секретной информации, и можно нарыть кучу всего. Нарыть, а потом пожалеть, потому что в лучшем случае тебя застрелят в баре, в худшем – отрежут ускорители возле рыжего карлика, и ты будешь болтаться в гравитационной ловушке, смотреть на бледнеющий индикатор кислорода и думать, что это ты читнул не с той стороны. И, главное, зачем ты это сделал, такой молодой, красивый и вроде не смертельно больной. Информация – она такая. Многие понимают фразу «знание – сила»
слишком буквально. Я бы сидела и смотрела на эти порты, но все равно перед глазами маячил бы взорвавшийся неф. Сраный неф сраной Альдибахской торговой корпы. Неф, в котором должна была быть только контрабанда. *** Курс оверсаном себя оправдал, и на перехватную траекторию я вышла с такого угла, что драпающий ублюдок оказался во всех перекрестиях сразу. Наверное, курсант бы описался от радости: хоть торпедами, хоть сверхмассивными боеголовками, хоть «линейками» – чем не стреляй, мимо не пройдешь. И я выбрала торпеду. Я, черт возьми, выбрала торпеду. Кластерная боеголовка, водородный ускоритель. Как любит говорить идиот Судзухара – «перфоратор». Так уничтожают корабль, с которого нечего брать, а мне не нужна была протоплазма с B3K. Совсем не нужна
– да никому она толком не нужна, эта срань, из нее только сцинтиане лепят себе синтетические органы. Когда неф разломало пополам, я удивилась: /"Наливной же неф должен быть, нет?"/ Когда из всех пробоин рванули струи замерзающего воздуха, я обалдела. А когда я увидела тела… Это были тела обычных колонистов, которых пытались тайком вывезти с B3K до начала прокураторской проверки. Обычные нелегалы-добытчики
– сцинтиане, баронианцы. Люди. Оптика «Нигоки» беспощадна. В прицелах оптических радаров плыли тела. Некоторые – в облачках собственной крови, некоторые – в струях смерзающегося газа, а некоторые еще и двигались. Ну, я видела смерть пилотов – тяжеловооруженных мужиков в скафандрах, я резала капсулы и «линейками» расстреливала спасательные боты пиратов. Но как-то так… Знаете, что самое страшное в этом во всем? Это космос. Они не кричали. Они просто извивались, корчились – и все это в тишине. А еще там, за облаком пара и обломков, сияли какие-то две звездочки – и вот они меня добили, потому что так нельзя: распухающие тела, судороги, неф, оказавшийся нелегальским, – и вот эти две чертовы холодные игрушки. Говорят, я вернулась на Токио с седой прядью. Черт его знает, может, и так. Может, и так. Я дважды стояла у дверей мнемотехников, потому что такие воспоминания нам разрешают менять. Почему не вошла? А черт его. Я пробовала рассматривать фотографии, по кадрам изучала запись бойни, я жрала литрами кофесинт, чтобы не спать всю ночь. Я сделала почти все, но не чувствовала того, что должна была. Раскаяния. /"Боже, я не хотела"/. Страха. /"Как мне теперь жить?"/ Сочувствия. /"Они мучились»./ Вины. /"Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука"/. Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы, этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть. После работы я полюбила сидеть в парке. Вся эта голографическая фальшивка меня не интересовала – меня интересовали люди. Скольких и как именно надо убить, чтобы что-то почувствовать? Может, лучше сразу ребенка – и им и обойтись? А хватит ли? Меня готовили с детства, меня, совершенного пилота для нового поколения кораблей. Сингл-класс – это вам не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос – один на один. Вокруг тебя пустота, целое испытание для разума, на тебе тысячи тонн брони, топлива и стволов, а впереди дичь с контрабандой, потому что в этом драном мире всегда кто-то хочет урвать и не делиться. /"Ты моя умничка"/, – сказала мама. /"Я тобой горжусь"/, – сказала мама. /"Твой отец был великим человеком"/, – сказала мама. Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я – офицер с высшим доступом – так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Ленгли. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе. Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина Лоренца. Капитан фрегата «Нигоки». И просто кукла. Я ведь когда-то плакала над вьюнцом, уколовшим лапку. Смешной такой волосатик был. И рисовала я только в теплых тонах. И по курсопрокладке не любила решения, где требовалось жертвовать экипажем, даже разрыдалась над задачей, в которой не было иного ответа. А еще я ломала руки на атлетике. В смысле, спарринг-партнерам ломала, потому что я лучше их. Ну, и спасательные капсулы я тоже расстреливала без особых сантиментов. Потому что они проиграли, vae victis – и все дела тут. /"Ну и где ты теперь, Аска? Кто ты?"/ Прав господин психодинамик Бюлов. Жить да радоваться: устроила случайный геноцид – и ни в одном глазу. Подумаешь, четыреста девяносто три живых существа. *** Я стояла перед дверью шефа и тянула руку к ручке. Даже когда я войду туда, еще не поздно все отменить: можно ведь сказать, что зашла просто так, ага. Конечно, я у шефа в любимицах еще с космоходного. Опекун, наставник, обаяшка. И не надо вот этого. Женщиной я не с ним стала.
– Разрешите?
– А, Аска. /"А, Аска»./ Все как всегда. Всего лишь еще один день.
– Ты садись.
– Спасибо, Кадзи-сан. Улыбается. Он чертовски обаятельно улыбается, от такого тлеешь еще долго после того, как улыбка ушла, и нет ее в помине. Хотя когда это у адмирала Редзи Кадзи, юного гения и героя, не было улыбки? Аж огорчать его жаль.
– Я вот по какому поводу. Он еще улыбается. В кабинете витает тонкая нотка одеколона – что-то такое на грани фола, знаете, когда начинаешь думать, а не женщиной ли тут дело пахнет. Здесь есть серверный шкаф – пол-Галактики в полутораметровом ящике. Есть модель «Тикондероги», на которой Кадзи снес полфлота сцинтиан, – какой это был маневр, закачаешься… Это, словом, кабинет шефа – без двух минут бывшего шефа. /"Никаких двух минут, соплячка"/.
– Вот. Я потянулась через стол, но он уже все понял, потому что бумажки тут были только одного вида. Пусть и редко такое писали.
– Аска… Ну вот. Все.
– Это из-за того инцидента?
– Я так не могу, Кадзи-сан. Ему – можно. Остальным – хрен. Он думает. Ему сейчас тяжело. Или нет? Может, он уже все просчитал, а сейчас смотрит с такой тоской, чтобы потянуть время, и на самом деле прикидывает, как он меня раздевает. /"Ну, давай, Аска, накрути себя. Давай»./
– Я не буду тебе рассказывать о потере гражданства. Кадзи потянулся за сигаретами. Кадзи почесал лоб пальцами, между которых торчала мерзкая никотиновая палочка. Кадзи был гениален.
– Ты умная девочка, Аска. Расскажи мне, куда ты подашься? /"В пираты"/, – чуть не ляпнула я.
– Не в курсе, значит, – Редзи Кадзи шлепнул пальцами по клавиатуре и встал. Стена таяла, поляризовалась, и там появлялся город. Светящийся, мерцающий сильно вогнутой линзой – классический город-амфитеатр. Почти классический, потому что это столица Юго-Восточной империи Лиги существ.
– За пределами этой конторы от себя не убежишь. Не оглядываясь, он указал рукой куда-то влево. Дым послушно рванул за движением сигареты.
– Вон там штаб-квартира «Экивотов». Вербуют, платят за опыт.
Приходишь, говоришь: я, дескать, экс-капитан инквизиторов Первого Гражданина. Он обернулся.
– Пойдешь? Я молчала: это меня сейчас возят рожей. После такой саморекламы «Экивоты» претендента за свой счет похоронят. Впрочем, представляться не понадобится: те хорошо шерстят трудовую карту.
– Вон там космопорт, чтобы смыться с Токио. Хотя погоди… – без всякого намека на «вот только вспомнил» сказал Кадзи. – Без гражданства тебе билет не продадут. То есть, продадут, но только для начала вывернут наизнанку. О том, что женщины, как правило, оставались после такого без яичников, он, конечно, умолчал. Ну и спасибо, я в курсе. Медицина у нас хорошая, для граждан сделает все за счет не-граждан.
– Ну и остаются трущобы. Там нужен профи, всегда нужен, Аска-тян. Да. Я могла стать ганслингером, певичкой, шлюхой, аналитиком при боссе. До первой облавы на тех, у кого ай-кью выше семидесяти. Впрочем, это мы все мечтаем. Из этого здания выходят с очищенной памятью, и я буду долго вспоминать свои умения. Возможно, даже дольше, чем проживу. Так что вы ошибаетесь, гениальный Кадзи-сан.
Ошибаетесь. Можно убежать от себя, потому что мнемотехники департамента инквизиции никогда не станут резать мне личность, если только я не решу уйти. /"Стоят ли эти несколько сотен тушек такого?"/ Самое милое, что ответа я не знала.
– Ты понимаешь, что я не смогу о тебе позаботиться? /"Кадзи-сан такой классный!"/ – вспомнила я сама себя времен космоходки. Мне тогда казалось, что я его люблю без памяти, но это пока не выяснила, что таких дур, – тысячи, а я слишком хотела быть единственной. /"Ты самая лучшая, доченька»./ Тогда я стала мечтать об отце. О таком отце, как герой Второй войны за Мицрах. Ну право же, мама говорила, что мой отец – выдающийся? Говорила. И пусть по Кадзи сохнут дурочки. Или текут – это уж смотря по мере идиотизма. Я буду гордиться вами, Кадзи-сан. А вы – мной. /»– Оверсан при этих данных перехвата сэкономит полтора нанограмма сверхтоплива в секунду…/ /– Кадет Сорью, вы сами додумались?/ /– Так точно, господин контр-адмирал!"/ Пора мне вас наконец разочаровать, Кадзи-сан. Самой аж жаль.
– Я все понимаю, Кадзи-сан.
– Послушай, Аска…
– Не хочу. Подпишите это. Я не только коллег и задержанных строить могу – я могу начальнику нахамить. Я могу все, и ничего не почувствую.
– Аска. Кадзи сел в кресло, стена спешно зарастала благородным мрамором, и мы снова играли в гляделки. Хотите сыграть в гляделки с кумиром отрочества? Не советую, это разочаровывает, потому как вспоминаешь одно, а видишь другое. В памяти герой при кителе и сиянии, а перед глазами усталый немолодой интриган, кабинетный вояка с цепким взглядом. /"Где же это вас так, Кадзи-сан? Что вы почувствовали при этом?"/
– Да, Кадзи-сан.
– Сделаем так. Ты сдаешь все свои бирюльки и идешь в отпуск.
– Отпуск?! Да вы… Это как всадить в реактор пакет, когда еще прошлый не прогорел.
Это как… Он что, не понял ничего? И он тоже – не понял? Я вдруг почувствовала, что устала, просто смертельно устала. Что все дерьмо, что нет выхода, что вот этот престарелый парень сейчас перекрыл мне последний, из огромной чистой любви к своей подопечной, к рыженькой умничке, которую иначе превратят в чистый лист. Черт, а я ведь и впрямь хотела – чтобы чистый лист, табула раса.
Чтобы бегать от облав, не помня себя, чтобы продираться иерархией трущоб, чтобы глядеть на звезды сквозь купол и думать, почему меня туда не тянет. Чтобы придумать себе красивую историю, что я – секретный агент, которой стерли мозги. Придумать – и оказаться почти правой. Чтобы все было круто, грязно, чтобы чужая жизнь корчилась в моем захвате, чтобы я – сверху! /"Отпуск? Кадзи-сан, //да //вы гоните»./