недовольными: жалуются в палатах и в хижинах, не имеют ни
доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и
меры. Удивительный государственный феномен! Обыкновенно бывает,
что преемник монарха жестокого легко снискивает всеобщее
одобрение, смягчая правила власти: успокоенные кротостью
Александра, безвинно не страшась ни Тайной канцелярии, ни Сибири,
и свободно наслаждаясь всеми позволенными в гражданских обществах
удовольствиями, каким образом изъясним сие горестное расположение 50
умов? Несчастными обстоятельствами Европы и важными, как думаю,
ошибками правительства, ибо, к сожалению, можно с добрым
намерением ошибаться в средствах добра. Увидим...
Начнем со внешней политики, которая имела столь важное
действие на внутренность государства. Ужасная французская
революция была погребена, но оставила сына, сходного с нею в
главных чертах лица. Так называемая республика обратилась в
монархию, движимую гением властолюбия и побед. Умная Англия,
испытав невыгоду мира, старалась снова поднять всю Европу на
Францию и делала свое дело. Вена тосковала о Нидерландах и
Ломбардии: война представляла ей великие опасности и великие
надежды. Берлин хитрил, довольствуясь учтивостями: мир был для
него законом благоразумия. Россия ничего не утратила и могла
ничего не бояться, т.е. находилась в самом счастливейшем
положении. Австрия, все еще сильная, как величественная твердыня,
стояла между ею и Францией, а Пруссия служила нам уздою для
Австрии. Основанием российской политики долженствовало быть
желание всеобщего мира, ибо война могла изменить состояние
Европы; успехи Франции и Австрии могли иметь для нас равно
опасные следствия, усилив ту или другую. Властолюбие Наполеона
теснило Италию и Германию; первая, как отдаленнейшая, менее
касалась до особенных польз России; вторая долженствовала
сохранять свою независимость, чтобы удалить от нас влияние
Франции. Император Александр более всех имел право на уважение
Наполеона; слава героя италийского еще гремела в Европе и не
затмилась стыдом Германа и Корсакова; Англия, Австрия были в
глазах консула естественными врагами Франции; Россия казалась
только великодушною посредницею Европы и, неотступно ходатайствуя
за Германию, могла напомнить ему Треббию и Нови в случае, если бы
он не изъявил надлежащего внимания к нашим требованиям. Министр,
знаменитый в хитростях дипломатической науки, представлял Россию 51
в Париже; избрание такого человека свидетельствовало, сколь
Александр чувствовал важность сего места, и даже могло быть
приятно для самолюбия консулова. К общему изумлению, мы увидели,
что граф Марков пишет свое имя под новым разделом германских
южных областей в угодность, в честь Франции и к ее сильнейшему