Быстро садилось солнце. Инженер остановился и вынул карту.
— Пришли, — крикнул он, — получайте задачу!
1942–1945
— Что делается! — с ликованием сказала сидевшая на приступочке нашей избы Дуся. — Машины взад-назад. Не успеваешь глядеть.
Эта Дуся — горемыка, побирушка, кочующая за нашей армией. Опять она здесь. Только мы передислоцировались, и она тут как тут.
Танки вползали в деревню. Их мощь, свирепый рев моторов, лязганье гусениц приводили Дусю в восхищение. А то, что эту мощь завернули из боя, невдомек ей.
— О-ой! Сила-то, семь, гляди, восьмой уже! О-ой! Ох, Дуся, бросай считать. А то тебя сграбастают. Около войны надо ходить с осторожностью.
Она поднимает на меня голубые, чистые глаза блаженной — ее охранная грамота.
— Только не нервничай, — вдруг так чутко говорит она. — Смотри, как я живу. Мне одна говорит: я б на твоем месте давно утопилась. В честь чегой-то? Я еще там належусь. А у меня сынок есть, Сергей Иванович, один-единственный. Я его из живота родила. В Ржеве он, в детдоме. Я еще погляжу, каким он будет. Не в меня, бестолковую…
Доставшееся ей откуда-то синее платье железнодорожницы было в белесых полосах. В раскрытом вороте виднелась сиреневая мужская нательная рубашка, а по ней спускалась с шеи веревочка, держащая поблескивающий медный крестик.
Танки ползли по деревенской улице сюда, вздрогнув, останавливались как вкопанные, обдумывая, куда бы встать.
— О-ой! — обмирала Дуся.
Я вернулась в избу. Радист Костя Носков сидел в наушниках, лицо у него было как у Будды — скуластое, затаенное, — и листал какую-то ветхую книжицу.
— Волга, — сказал он, подняв на меня узкие, темные, строгие глаза, — в полосе нашей армии имеет четыре правых притока…
У него страсть к положительным знаниям. Я сменила его.
— Я — «Алмаз». Прием, — надев наушники, повторила я трижды, а Костя, закрыв книжку, успел написать на чистом листке: «Привет с фронта» — и закусил карандаш.
Я еще раз объявила прием и стала ждать.
— «Мария»! «Мария»! Я — «Алмаз». — Отзовется ли из Ржева тоненький голос «Марии» или гулкий мальчишеский «Ивана». Я их никогда не видела. Они оба — ржевские. Может быть, «Иван» похож на Костю Носкова — круглоголовый, крепенький и такой же солидный, хотя и помоложе. Костя прошлый год окончил десятилетку, а «Иван» — восьмой класс.
А «Мария»? Какая же она?
— «Мария», «Мария», — упорно прошу я. — Ответьте «Алмазу», «Мария»!
Дрожь, шорохи, трескотня, как всегда в сырой день. Когда вошел майор, дежурил опять Костя. Я доложила, что «Мария» не ответила. Уже шестой день подряд.
— Вот так, — сказал майор и стал рисовать кораблики на Костином листке. — Кого-то опять в Ржев посылать надо.
Он вынул из кармана и протянул мне «зольдбух», доставленную с поля боя.
— Полюбуйтесь.
Я заглянула в конец солдатской книжки, где немцы записывают номер части, и мне все стало понятно: против нас на участке фронта появилась новая дивизия — 17 СС.
— Выходит, кого-то посылать надо, — опять сказал майор. — «Иван-да-Марья» накрылись.
Однажды они вырыли могилу на Казанском кладбище, где стояла немецкая артиллерия, легли на дно и сигналили нам ракетами, вызывая огонь на себя…
— Послушайте, — сказал майор, подперев кулаком небритую щеку. — Вы ведь в институте учились…
— Недоучилась.
— Вам высшее образование подносили на тарелочке с голубой каемочкой. А мне так не довелось. Вот и пухнут мозги, как задание разведчику обмозговываешь. Тут высшая математика требуется.
Он был вдрызг измочален, психовал, чего с ним ни в каких передрягах не случалось.
— А ведь посылать-то некого, — сказал майор.
Ни один разведчик не вернулся с задания. Но кому-то надо пробраться в Ржев, на кладбище, зажечь лампадку — знак для тех, кто должен заступить на смену выбывшим.
— Этим ребятам цены не было, — строго сказал майор. — И замены им нет. — Он пнул носком сапога дверь и вышел.
А на крыльце у нас хозяйка прогоняла Дусю. Ее широкая спина в домотканой оранжевой кофте гнулась над синим комочком в форме железнодорожницы.
Подняв к ней голову, Дуся отмахивалась, как от мухи:
— Не, я сперва кости в твоей баньке попарю.
— В избу и не вздумай соваться. Не пущу!
— Я и не хожу, вот чума! Видала? — призвала она меня. — Я б ей десять рублей заплатила, истинный господь, не пожалела бы последние, только б отстала.
— Куда ж ей идти? — вступилась я. — Ей в Ржев надо, к сыну.
— С нас спрашивают, чтоб чужих не пускать.
— Что богаче, то жадней, — сказала Дуся, и голубые глаза ее заблестели. — Она небось нищему куска хлеба не подала. А мне не надо. День прошел, и ладно. О-ой! Я еще таких людей не видела. А еще к социализьму дойти хотели с такими-то, господи боже мой! Э-эх! Я не вру.
Хозяйка прыснула и, прикрывая ладошкой рот, ушла в сенцы.
— А бабка-то бедовая, — сказала Дуся. — С такой не задремлешь.