- Я? — сказал Ахмед и на мгновение умолк, пораженный столь неожиданным подозрением. Потом подошел вплотную к Терентьеву и продолжал:- Нет, ты мне скажи, за что ты убил ее? Ты убил — я знаю… знаю… ты меня не обманешь.
Что она сделала тебе, моя Марушка? А?
И вдруг завыл тем же воем, каким выл на могиле, и начал приговаривать те же непонятные слова. Потом умолк и снова начал допрос. В допросе не было ни злобы, ни вражды, а только — тоска, только — отчаяние. Терентьев опустил голову, и в том, что он опустил голову, был знак его признания. Тогда Ахмед побежал на здоровый двор, к доктору Туркееву. Еще из окна тот увидел бегущего Ахмеда и вышел к нему навстречу. Увидев его, Ахмед закричал:
- Тохтур! Тохтур! Он убил моя бедная Марушка, ей-бох… его арестовай надо, Туркеев откинул назад жидкие волосы и протер очки.
- Так… так, — забормотал он, — но, может быть, ты ошибаешься? — спросил он.
- Нет, он — Терентьев, я знаю, моя голова режь — он!
В глубине души Туркеев был рад, что убийца найден. Человек, уважающий законность, был удовлетворен. Но другой, сидевший в нем, заведующий лепрозорием, выражал неудовольствие. Заведующий лепрозорием не знал, что ему надо делать с убийцей.
- Все это так… я не возражаю, но прежде всего ясность: что прикажете мне делать с ним? — спросил он непонимающего Ахмеда. — Вам хорошо, батенька, а мне-то как? Впрочем, пойдем, посмотрим на этого разбойника.
Терентьев, охраняемый Протасовым и Петей, доедал котлеты, когда в барак вошел доктор в сопровождении Ахмеда. Терентьев встал.
- Что ж ты, батенька мой, наделал? Что ж это такое? Как это, батенька мой, ты дошел до этого?
Терентьев не отвечал. Туркеев опустился на скамью и принялся протирать очки. В его лице не было ни гнева, ни строгости, а только — усталость и недоумение.
- Каким же образом ты сделал это? Все-таки ты расскажи нам, за что ты задушил ее? Ведь у нас таких событий никогда не было. Ведь ты подумай только — какое пятно ты положил на лепрозорий. Всех больных опозорил.
Терентьев стоял, опустив голову. Туркеев выжидающе смотрел на него.
Потом вздохнул.
- Ну, скажи что-нибудь, неужели тебе нечего сказать?
- Виноват, доктор… Так вышло…
- Так вышло? — вдруг вскипел Туркеев. — Как же это "так вышло"? Как это людей убивать у тебя выходит?
Он сокрушенно поднялся и вышел, отдав распоряжение — оставить, на всякий случай, охрану. Но и без этого распоряжения прокаженные уже караулили Терентьева.
Неизвестно, какое бы решение принял Туркеев в отношении убийцы, если бы на помощь не явились Протасов и Регинин. Они предложили Туркееву немедленно назначить суд.
Суд был назначен тут же. В его состав вошли: Регинин, Протасов и Кургузкин — все прокаженные.
Процесс состоялся в тот же день. Приговор требовал… смертной казни…
Суд мотивировал свое решение всеми обстоятельствами злостного преступления.
Убийца подлежал расстрелу.
- Позвольте, как расстрелять?.. Кто расстреливать — то будет? Чем расстреливать, если и ружья казенного у нас нет?
Этот вопрос озадачил судей. Протасов сказал:
- Нельзя же такому негодяю попускать… Что ж это такое?
- Да, я знаю, я понимаю вас, — сказал Туркеев, — но все-таки как же вы будете приводить в исполнение приговор?
Когда происходили эти прения, в кабинет Туркеева вошел Петя и сообщил: Терентьев, оставленный один в своей комнате, взломал ночью дверь и сбежал.
Его не укараулили…
Выслушав Петю, Туркеев разволновался. Он приказал начать розыски.
Терентьева, разумеется, не нашли. Он исчез навсегда.
На том и кончилось дело, названное Протасовым "об убиении прокаженным Капитоном Терентьевым прокаженной гражданки Мавры Климентьевой по первому мужу, а по второму — Мамедъяровой".
Скоро вслед за убийцей исчез и Ахмед. На этот раз он сбежал по причине, ничего общего не имеющей с фруктовой торговлей. Он поклялся Протасову найти убийцу Марушки.
Ахмед не являлся целый год, потом вернулся и занял ту же комнату, в которой жил с Маврушей. Он стал молчаливым и угрюмым. Он часто не слышал вопросов, которые ему задавали, и проявлял признаки меланхолии. Ахмед перестал даже жаловаться на "русских начальников" и больше не беспокоился о своей фруктовой лавке. С тех пор он не убегал в город и целые дни пропадал на могиле жены. Прежний деревянный крест он заменил крестом каменным и приладил к нему дощечку, на которой рукой Веры Максимовны было написано:
"Здесь покоится Мавра Мамедъярова. Мир ее праху". Два деревца, посаженные на могиле, выросли за год и окрепли. Ахмед же состарился за это время на целых десять лет.
В лепрозории ходили темные слухи, будто он достиг своей цели: будто он нашел Терентьева и привел в исполнение приговор суда… Но, быть может, это были только слухи…
Четверо из шестерых детей, живших на больном дворе, были больны проказой. Они не понимали еще значения этого слова. Им казалось: так надо.
Так надо, если их матери и отцы стонут по ночам. Так надо, если их матери в минуты гнева ругают их «прокаженными». Так надо… И самое слово «проказа» имело в детском обиходе такое же простое значение, как и все другие слова.
Почему им больно и почему они ходят в амбулаторию — дети не понимали.
С некоторых пор эти вопросы начали интересовать Ромашку Питейкина. Его отец был кузнецом и работал в лепрозорной кузнице. Он приучал к ремеслу своего сына, и Ромашка часто слышал от отца:
- Учись, будешь мастером. Кто знает, может, поправишься… выздоровеешь и уйдешь в город, а там надо знать ремесло.
Ромашку не интересовало будущее, как не интересовало и ремесло.
Он норовил убегать в степь, туда, где — «саранча», как называл он всех насекомых, и где весною так много цветов.
- Зачем уезжать в город?