-- Пусти руки помыть, -- вставляю в промежутке. Он неохотно откатывается в сторону.
Когда я прихожу из ванной, он уже благополучно дрыхнет. Ну вот, а я губу раскатала... Ладно, зато бессонницы точно не наблюдается. Укладываюсь ему под бочок, хотя по здешней горячей ночи это дурно пахнет альтруизмом.
Утро у меня начинается с тихих стонов над ухом. Оказывается, это Азамат проснулся, вспомнил, как вчера бессовестно задрых, и теперь ему ужасно стыдно.
-- Лизонька, прости пожалуйста, я даже не понимаю, как так получилось! Ведь и не устал, ничего, только моргнул -- и уже утро! Извини, солнышко, ты очень обиделась?
-- Да мне-то чего обижаться? Я наоборот порадовалась, что ты не будешь ворочаться полночи и выдумывать себе глупостей.
-- Ой, ну это же такой стыд, взять и заснуть! Это ж надо! А ещё сам обижался, идиот!
-- Ну ладно тебе психовать, лучше бы ту же энергию на что-нибудь приятное употребил.
-- Всё, что угодно, рыбонька. Может, когда вернёмся, походим по магазинам? Или свозить тебя куда-нибудь? Ты только скажи, что сделать, чтобы тебя умастить?
-- Да я не сержусь!
Никак не верит.
-- Ну надо же мне как-то реабилитироваться после такого позора!
Ладно, надо так надо.
-- Тогда пошли купаться.
Он нервно взглядывает в окно, где вовсю светло.
-- Охх, ну ладно. Купаться, так купаться.
И мы идём. Без завтрака, потому что мне ещё рано завтракать, у меня пищевод ещё спит.
На берегу, впрочем, по-прежнему никого нет. Где-то далеко на горизонте маячат лодочки с рыбаками, во всяком случае, Азамат утверждает, что они там есть. Я не вижу. Мы кидаем шмотки всё на то же дерево с белёсой дымкой (оказывается, она мне вчера не померещилась) и плюхаемся в воду с разбега. Она вчера чуток остыла, но солнышко припекает, так что в самый раз освежиться перед дорогой. Плавать неохота, и так с утра ноги тяжёлые после вчерашнего заплыва с непривычки. Подбираю с берега свою босоножку на толстой пробковой подмётке и кидаю в воду. Она хорошо плавает, можно играть, как с мячиком. Азамат сначала понять не может, что это я делаю, зато потом мы радостно брызгаемся, перекидываемся босоножкой и распугиваем чаек. Чайки, кстати, тут просто гигантские, я их боюсь.
Азамат расслабляется и перестаёт постоянно оглядываться по сторонам, зато начинает заигрывать. Заниматься любовью на пляже я не люблю, песок везде попадает. А вот прямо в море никогда не пробовала, ой, ну, сейчас попробую!
-- А ты гарантируешь, что мы не нахлебаемся воды? -- спрашиваю, когда он меня стискивает в могучих объятьях.
-- Ты, конечно, сводишь меня с ума, но не настолько, чтобы я забыл, где верх, где низ, -- усмехается он и выбрасывает мою босоножку на берег. А потом мы перестаём говорить.
Пожалуй, я возьму этот опыт на вооружение в перспективе лета, потому что в воде не жарко.
Когда мы, счастливые и на нетвёрдых ногах, вылезаем и одеваемся, я всё-таки решаю спросить про фигню на дереве.
-- Слушай, Азамат, а что это такое?
-- Дерево-помор, они тут, на юге всегда по берегам растут.
-- А вот это у него что? -- я тычу пальцем в непонятную дымку над трещинкой.
-- А это в него молния попала пару лет назад, вот и раскололось.
Трещина действительно похожа на след от молнии, это вчера в темноте я её приняла за развилку.
-- Ну а что белое-то?
Азамат внимательно осматривает несчастное дерево вдоль и поперёк.
-- Где ты видишь белое?
-- Ну вот над этой трещиной болтается такая то ли дымка, то ли плёнка, полупрозрачная, беловатая.
Азамат обходит меня сзади и пригибается, чтобы посмотреть с моего ракурса.
-- Большая?
-- Ну да, на метр где-то свисает. Вот, -- я встаю на цыпочки и дотягиваюсь до кончика пальцами. -- Я её касаюсь.
Он мгновенно отдёргивает мою руку.
-- Не трогай.
-- Так что это?
-- Не знаю. Я это не вижу, так что лучше не трогать.
-- Ну как же не видишь? -- не унимаюсь я.
Тут нас перебивает неожиданно явившийся из кустов Алтонгирел.
-- А, я так и думал, что она тебя с утра на пляж потащит, -- довольно сообщает он.
-- И тебе доброго утра, -- откликаюсь я. Азамат, впрочем, продолжает смотреть на дерево.