Сама пыталась несколько раз пробиться на прослушивание, но, убедившись в отсутствии музыкального образования, от доморощенной певицы отмахивались: "Ой, девушка, у нас своих талантливых хватает, не знаем, куда девать, и, заметьте — образованных. А у вас какой диплом? Педучилище? Так идите, деточка, в детский сад и воспитывайте подрастающее поколение". В той или иной интерпретации, но везде Алька слышала один ответ. Так что очень скоро гонору у нее поубавилось, равно как и уверенности в собственном таланте. И, в очередной раз нарвавшись на отказ, Алька возненавидела свой голос. Больше она не пела.
Устраиваться же работать воспитателем Алька не спешила — это от нее никуда не денется. И никогда никому не признавалась, что детей она не то, что не любит, а просто катастрофически терпеть не может, и не только чужих, но и своих собственных. А потому в интимной жизни вела тщательнейший подсчет опасных дней, предохраняясь в эти дни нехитрыми народными способами: то хозяйственным мылом, то таблеткой аспирина, то кусочком лимона. Хитрые-нехитрые, а положительный эффект от их применения Алька наблюдала уже четвертый год. Правда, с мужем на эту тему не откровенничала, и на его недоуменные восклицания по поводу очередного ненаступления беременности отвечала: "Ах, дорогой, наверное, мне что-то там повредили тогда, когда сорвалась первая беременность, а может, климат для меня не подходящий — я ведь в прошлый раз залетела в Арзамасе". Саша глотал ее объяснения с грустным видом и тут же в очередной раз приступал к исправлению ошибок докторов или самой природы.
Его бесконечные интимные притязания уже давно тяготили Альку. К ее сожалению, Сашкины постоянные упражнения на данном поприще по-прежнему не приносили ей ни малейшей радости. Попервости она еще надеялась, что рано или поздно ее организм проснется, научится получать удовольствие от плотской любви, старалась доставить радость мужу, ожидая, что и сама почувствует какую-нибудь приятность от этого, но время шло, а женская натура в ней никак не просыпалась. И винить в этом своего Таракана она не спешила — при чем тут он, вон как старается, бедолага, а толку чуть. Нет, Сашка тут явно ни при чем, это ее, Алькины, проблемы. Это с ней что-то не так…
2
Алька покрутилась, повертелась сбоку на бок, пытаясь заснуть. Тщетно. Солнышко светило ярко, пробивая даже плотные темные гардины; глупые птицы радовались чему-то птичьему так громко и весело, суетились чего-то. А голуби вообще обнаглели — устроили важное заседание на жестяном карнизе под самым Алькиным окном, и мало того, что гулили громко и навязчиво, так еще и топтались без конца на месте, царапая жесть острыми коготками, раздирая при этом сердце и нервы бедной Альке отвратительным скрипом, как будто конспектировали протокол собрания гвоздем на стекле.
Нет, заснуть уже не удастся. Злая, аки лев рыкающий, Алька подскочила к окну и рывком распахнула шторы. Голуби сорвались с места, встревоженно хлопая крыльями. Алька удовлетворенно ухмыльнулась:
— То-то, будете знать, как меня будить, — и пошла умываться.
Проходя мимо зеркала, привычно взглянула на свое отражение. Какое-то оно сегодня получилось нечеткое, слегка расплывчатое. А-а, она же не выспалась, это глаза еще не сфокусировались, как положено. Вот сейчас она умоется, и, как обычно, начнет расчесывать свои шикарные волосы перед зеркалом. Как всегда — двадцать раз в одном направлении, двадцать раз в другом. Это был ежедневный утренний ритуал. Алька могла не пользоваться косметикой, могла месяцами не делать маникюр — зачем, ведь она совсем не выходит из дому. Но за волосами следила строго и тщательно. До недавнего времени у нее было две гордости — голос и волосы. Теперь остались только волосы. И уж тут Сашке никак не удастся ее убедить, что и волосы у нее обычные, так сказать, массового выпуска, "хорового пения". Правда, с этим ремонтом она о волосах почти позабыла, все времени не хватало на уход за ними. Но ничего — ремонт остался позади, теперь самое время наверстать упущенное.
Румяная после умывания, Алька подошла к зеркалу с массажной щеткой в руке, занесла уже было руку к волосам и привычно улыбнулась своему отражению. Однако отражения почти не было. Вместо улучшения фокуса произошла, напротив, какая-то грубая разбалансировка. Отражение еще больше покрылось странным туманным маревом, вроде кто-то вошел в хорошо натопленную избу с пятидесятиградусного мороза. Но на улице-то — конец мая! И кроме Альки в квартире никого нет, так что никаких помех нормальному отражению не должно было возникнуть. Но они возникли. Алька ахнула:
— Зеркало поломалось! Надо же… Ведь только вчера повесили.
Алька была не совсем права. Зеркало не было новым, и висело в этой квартире задолго до Алькиного в ней появления. Но на время ремонта его сняли со стены, где оно провисело много лет. Надо сказать, что квартирка была довольно скромных размеров, и раньше из-за зеркала нельзя было использовать место в углу, куда хорошо монтировалась стиральная машина. Конечно, машине место не в коридоре, а в ванной комнате. Но это в нормальных домах в нормальных странах. У нас же только в последние годы стали строить более-менее просторные ванные, куда можно было бы поставить пусть не самую большую, но хотя бы средних размеров стиральную машину. Альку же Саша привел в старую хрущевку с раздельным санузлом, и в ванной не то что машинку, даже корзинку для грязного белья поставить было решительно некуда. Вот и придумала Алька повесить зеркало на дверь маленькой кладовки, а на его прежнее место поставить стиралку.
Кладовка же, в которой находился какой-никакой инструмент, гвозди там разные, отвертки-плоскогубцы, мотки медной проволоки да старая обувь, которую уже давно не носили, а выбрасывать почему-то все равно было жалко, выходила дверью как раз на окно гостиной. И сейчас, когда солнышко светило ярко-ярко, его лучи прямиком попадали на зеркало. По идее, они должны были бы отражаться в нем, но они, напротив, в нем тонули. И вместо света в зеркале мутилось что-то непонятное, и оно все время уплотнялось, и прямо на Алькиных глазах совсем перестало походить на зеркало. Теперь это выглядело, как поверхность озера или моря в пасмурную безветренную погоду, только вертикальную: такое же темное и глубокое, и точно также покрытое мелкой рябью волны. Сходство с водой было так велико, что Алька инстинктивно протянула к зеркалу руку и "окунула" ее в марево, ожидая ощутить мокрую прохладу. И она действительно почувствовала прохладу, но не мокрую, а, скорее, какую-то вязкую, возможно, даже липкую, как будто нечаянно влезла в тарелку с недозастывшим желе. Алька в испуге отдернула руку и с удивлением уставилась на нее, ожидая увидеть тяжелые капли желеобразной массы. Но рука была сухая и даже теплая. Все это было так странно, что Алька даже не успела отдать себе отчет, что только что поковырялась рукой в зазеркалье. Она все разглядывала руку, не веря собственным глазам, ведь ощущение прохлады и вязкой субстанции запомнилось очень хорошо, а рука была совершенно сухая и теплая.
Алька не могла оторвать взгляд от зеркала, вернее, от того, во что оно превратилось. Время шло, а "картинка" в зеркале не менялась — оно по-прежнему рябило бездонной глубиной и не отражало ни единого лучика света. Это продолжалось довольно долго, у Альки уже устали непривычные к долгому стоянию ноги. Она придвинула стул поближе к тому, что еще недавно звалось зеркалом, и сидела, тупо глядя в суровую глубину. Было и страшно и любопытно одновременно. Иногда она протягивала пальчик и пыталась погладить неровную поверхность, но пальчик неизменно проваливался в странную желеобразную субстанцию и она, в который раз пугаясь, отдергивала руку и с любопытством разглядывала собственный палец, тщетно пытаясь обнаружить на нем остатки субстанции.
Прошло часа два, когда Алька заметила, что субстанция начинает светлеть, словно с изнанки зеркала появилась подсветка. Оно светлело буквально на глазах, как будто Алька смотрела на воду из быстро приближающегося к берегу катера. Оно уже стало совсем прозрачным, и Алька с нетерпением вглядывалась в него, ожидая увидеть прибрежные камешки со скругленными за миллионы лет водой краями. Однако вместо них постепенно стало прорисовываться ее отражение. Сначала зыбко, как сквозь туман, показалось Алькино удивленное лицо, такое же неверное, как отражение в неглубоком ставке. Постепенно отражение уплотнялось, все больше становясь похожим на нормальное зеркальное отражение, но изредка по нему все еще пробегала дрожь, как в испорченном телевизоре. И, наконец, еще через несколько минут зеркало ничуть не отличалось от своего привычного состояния.
Алька приглядывалась к нему и так, и этак, гладила руками, пыталась проковырять пальчиком, добраться до той странной глубины, но все ее попытки не принесли удачи — это было обыкновенное стекло, покрытое с изнанки плотным слоем амальгамы. Алька не верила своим глазам — когда они ошибались? Теперь, когда видят обычное зеркало, или тогда, когда на этом самом месте плескалось странное вертикальное море?
До самого вечера Алька крутилась в коридоре, без конца поглядывая на собственное отражение в зеркале. Уже и Сашка пришел с репетиции и готовил на кухне тушеную картошку с курицей, уже подходила к концу очередная серия любимой мыльной оперы, а Алька все не отходила от зеркала. В конце концов Утицкий психанул:
— Да сколько ты можешь любоваться собою? Что-то раньше я за тобой не наблюдал такой страсти к зеркалам.
— Много ты понимаешь, — равнодушно ответила Алька, в очередной раз нежно поглаживая зеркальную гладь.
Ее так и подмывало рассказать мужу о сегодняшнем странном происшествии с зеркалом, да разве Сашка поверит? Покрутит пальцем у виска, скажет: "Ну ты совсем уже умишком поехала, старушка!" Да еще, поди, присоветует на работу устроиться, пока совсем не рехнулась. Нет, явно не поверит. И ничего удивительного. Да разве она сама поверила бы в такое, расскажи ей Сашка подобное? Конечно, нет! Тоже приняла бы за первые признаки умопомешательства. Нет, нельзя ему ничего говорить. Да и было ли это на самом деле? Не привиделось ли от хронической усталости да от недосыпу?
На следующий день Алька подскочила, едва за Сашкой захлопнулась дверь. Она давно уже проснулась, только не хотела афишировать этот факт перед мужем. Начнутся лишние расспросы, а то еще потребует, чтобы она ему завтрак приготовила. Ага, сейчас! Один раз приготовишь — понравится, на завтра войдет в привычку, и тогда все, прощай, вольготная жизнь! Сначала завтрак приготовь, потом рубашку погладь, потом постирай, убери. Вот так бабы и превращаются из любимых (или не очень) жен в обыкновенных домработниц.
Первым делом Алька посмотрелась в зеркало. Из него выглянула довольно бесцветная вялая физиономия со спутанными светлыми волосами. Впрочем, собственное отражение нисколько Альку не расстроило — она давно уже привыкла ходить дома лахудрой. А и правда, чего ради утомлять лицо макияжем, ногти — маникюром, а волосы — укладкой? Нет, о волосах она, конечно, не забывает, старательно расчесывает по утрам по раз и навсегда заведенному графику. Собственно, на этом уход за волосами и заканчивается. А зачем мучить их красками да бальзамами, зачем мыть лишний раз? Ради кого? Ради Утицкого? Еще чего не хватало! И так перебьется! Куда он от нее теперь денется? Женился — теперь терпи. А не хочешь терпеть — скатертью дорога. Она его держать не собирается. Потребует муженек развода — даст в любую минуту. А вот квартиру — это уж извините, этого Алька никому не отдаст. Она себя ради этой квартиры, можно сказать, в рабство рыжему Таракану продала, до сих пор по ночам расплачивается. Да и вообще это ей впору потребовать от него возмещения морального ущерба за то, что не оправдал ее надежды на звездное будущее. Москва-то, конечно, дело хорошее, но ей что в Москве перед телевизором сидеть с утра до вечера, что в Арзамасе — какая разница? Разве что дома мама с папой на цыпочках перед ней бегали, старались каждую прихоть дорогой дочечки исполнить, а здесь ей самой приходится удовлетворять ненасытные Сашкины прихоти. И когда ж он уже "наестся"-то, кобель рыжий?!
Привычные мысли промелькнули быстро и без особых эмоциональных затрат, ведь думалось об этом по нескольку раз за день, а потому было давно обдумано и обсосано каждое слово. И если в обычные дни Алька могла довольно долго рассуждать на эту тему, то сегодня это было не более чем привычное утреннее занятие, как, например, умыться-расчесаться. Своеобразная утренняя гимнастика. А вот что полностью овладело сейчас ее сознанием, так это то, что зеркало снова ничуточки не отличалось от обычного. Такое же холодное гладкое стекло, такой же скол в верхнем левом углу. Все, как всегда. Никакой ряби, никакого тумана, никакого вертикального моря. Неужели привиделось?! Ну нет же, она же не ненормальная, она же видела собственными глазами и рябь, и туман, собственной рукой ощущала странную желеобразную субстанцию!
Обиженная на непослушное зеркало, Алька пошла на кухню. Сварила кофе и, как была в ночнушке, так и устроилась в глубоком мягком кресле перед телевизором. Как раз начинался повтор вчерашней серии, пропущенной Алькой из-за зеркальных выкрутасов. Потихоньку-помаленьку мыльный сюжет отвлек ее мысли от зеркала, и она полностью окунулась в сериальные страсти. От ящика смогла оторваться только тогда, когда по экрану медленно поползли титры. Алька встала и побрела на кухню мыть чашку.
Планировка квартиры была такова, что при любых передвижениях по дому миновать маленькую прихожую не было никакой возможности. Напротив кладовочки, на дверях которой и висело нынче зеркало, под прямым углом располагались двери в спальню и гостиную. Там же, со сдвигом в полметра, находилась кухонная дверь. Под прямым углом к ней — двери в туалет и в ванную. Таким образом, неважно, откуда и куда человек направлялся. В итоге ему в любом варианте предстояло пройти мимо зеркала. Вот и сейчас Алька вышла из гостиной, и оказалась прямиком перед зеркалом. За ее спиной находилось окно, где уже вовсю светило солнышко и его лучи освещали не только комнату, но и коридор. По идее, Алька сейчас должна была бы быть ослеплена солнечным светом, отображенным зеркалом. Но этого не произошло. И Алька не увидела не только отраженных от зеркальной глади лучей, но и собственного отражения. Зеркало опять "поломалось".
Алька забыла про чашку, которую держала в руках, забыла о том, что выглядит, как лахудра со спутанными и всклокоченными волосами, ведь даже причесаться из-за сериала не успела, в старенькой хлопковой ночной рубашке, а зеркало не могло ей этого подсказать, ведь оно не передавало нормального изображения. Забыв обо всем на свете, Алька сходу сунула руку по локоть в то, что еще недавно было зеркалом. Холодная муть субстанции уже не испугала ее. Алька старательно ощупывала скрытое от глаз пространство зазеркалья, надеясь наткнуться хоть на что-нибудь и попытаться узнать это на ощупь. Однако "там" ничего не было. По крайней мере, ничего не попадалось ей под руку.
С явным разочарованием Алька вытянула руку обратно и уставилась на нее, как на пришельца из космоса. Но, как и вчера, на руке не осталось ни малейшего напоминания о путешествии в неизведанное. Ни о чем не думая, Алька просунула в субстанцию голову и попыталась рассмотреть зазеркалье. Однако и рассматривать было нечего — перед глазами стелилась все та же муть субстанции. И с близкого расстояния это уже нисколечко не напоминало море, пусть и вертикальное. Вода предполагала пусть минимальную, но прозрачность. Здесь же ее не было и в помине. Субстанция теперь еще больше напоминала желе, только не прозрачное, а плотно-матовое, как будто в крутой отвар черники влили густое молоко и все это варево от души сдобрили желатином или крахмалом.
Забыв обо всем на свете, полностью отдавшись собственному любопытству, Алька, ухватившись свободной рукой за край зеркала, перекинула в субстанцию сначала одну ногу, потом вторую. Она уже практически вся находилась вне квартиры, там, где должна была бы быть кладовка. С собственным домом ее теперь связывала только рука, все еще держащаяся за край зеркала. Впереди и по бокам по-прежнему ничего не было видно. Алька оглянулась назад. В сумраке едва проглядывал овальный контур зеркала, чуть просвечиваясь сквозь плотное марево. Все так же не задумываясь о последствиях, Алька отпустила руку, связывающую ее с настоящим.
***
Сначала она увидела свет. Марево расступалось постепенно, благодаря чему Альке удалось не ослепнуть от яркого солнца. Она стояла в большой комнате напротив окна. Комната сама по себе была просторной и светлой, сейчас же, заполненная солнцем, казалась и вовсе бесконечной — стены бледно-желтого цвета можно было увидеть, лишь приглядевшись. У перпендикулярной окну стены торцом стояла широкая кровать под тяжелым балдахином. По обе стороны от нее расположились небольшие резные тумбочки светлого дерева на изящных гнутых ножках. Алькины ноги утопали в пушистом ковре в тон стенам. Не отдавая отчета, где находится, Алька подумала завистливо: "У, живут же люди! А мой Таракан, гад такой, никогда из нищеты не выберется".
Алька не успела толком осознать и разглядеть, где находится, как дверь в комнату распахнулась и на пороге возникла крупная женщина вся в безумных ярко-рыжих кудряшках:
— Вставайте, Альбиночка! Уже полдвенадцатого…
Взгляд ее, уткнувшийся в обалдевшую Альку, застыл удивленно:
— Вы уже встали? Хм. вы не забыли, Альбиночка, у вас сегодня репетиция в два часа? — и, пристально оглядев Альку с ног до головы, дама спросила: — Вы себя хорошо чувствуете? Как-то вы сегодня странно выглядите.
Женщина подошла к Альке вплотную, взяла из ее руки чашку и с удивлением на нее уставилась:
— Так вы уже и кофе выпили? И сами заварили? Или это вчерашняя чашка? Какая-то странная, по-моему, у нас такой нет. И что это за хлам на вас надет? Альбина, вы в порядке? — и уставилась на Альку с явным подозрением.
Алька машинально кивнула, словно вопрос адресовался именно ей. Ей все было странно: и чужая комната, и полная женщина в кудряшках, и это имя — Альбина. Ее сто лет так никто не называл. По паспорту-то она действительно Альбина, но имя это с детства терпеть не могла, а потому все всегда звали ее Алькой. Причем, если кто-то делал попытки называть ее Алей, она воспринимала это крайне болезненно, и мягко, но твердо, настаивала именно на имени Алька. Только Сашка позволяет себе несколько варьировать ее имя: то Аленький, то Алёнок, то Алёныш, то незатейливо-ласково Аленька, но муж на то и муж, чтобы отличаться от других. Но даже он никогда не позволяет себе называть ее Альбиной. Теперь же какая-то посторонняя тетка, как ни в чем ни бывало, зовет ее этим ненавистным именем.
Женщина продолжала недовольно разглядывать Альку. Нимало не смущаясь, она заявила:
— Нет, дорогуша, вы мне сегодня положительно не нравитесь! На вас смотреть без содрогания невозможно. Давайте-ка быстренько под контрастный душ, а я тем временем кофейку покрепче соображу, — взяла Альку за руку и повела было из комнаты, да тут увидела что-то ужасное и аж вскрикнула: — Боже, что с вашими руками? Зачем вы обрезали ногти?! И куда делся маникюр?! Света только позавчера приходила, а у вас руки, как у колхозницы! Позорище какое! Давайте живее шевелитесь, я вызываю Свету, она с вашими руками проковыряется до часу, не меньше. А волосы? Господи, что за волосы! На каком сеновале вы кувыркались?! Ладно, головой займемся вечером. Быстро под душ, оркестр-то сегодня сборный, долго ждать не будет.
Сопровождая Альку стенаниями по поводу ее ужасной внешности, дама учтиво, но настойчиво втолкнула ее в ванную. Вернее, это была не ванная в привычном понимании этого слова, а именно ванная комната. Размером она ничуть не уступала Алькиной гостиной. Сама ванна была угловая и больше напоминала маленький бассейн. В соседнем углу стояла душевая кабина. Одну стену полностью занимало зеркало. Алька наконец увидела свое отражение: дааа, выглядела она действительно не лучшим образом — мятая старенькая ночнушка, спутанные космы, неподкрашенные белесые ресницы и брови придавали лицу лысый эффект и делали его совершенно бесцветным.
По совету кудрявой тетки Алька залезла под душ. Правда, не под контрастный, а просто понежилась под упругими теплыми струями, потом растерла себя пушистым махровым полотенцем, благоухающим лавандой. Едва успела набросить белый атласный халатик, как дверь распахнулась и бесцеремонно ворвалась все та же настырная дама:
— Освежились? Вот и умница! Быстрее расчесывайтесь, кофе остывает. Господи, Альбиночка, что бы вы без меня делали? Вы ж без меня, как дитя малое. "Люся, свари кофе", "Люся, позвони Иоанну Ильичу", "Люся, разбуди меня", "Люся, не буди меня". Люся то, Люся — это. Я у вас уже давно не домработница, а домашний директор. Только зарплата у меня, как у уборщицы. Не цените вы меня, Альбиночка. Вот уйду от вас к Утицкой, будете знать!
Алька остановилась, как вкопанная, услышав знакомую фамилию. И не просто знакомую. Утицкий — ее муж. И она сама должна была стать Утицкой, если бы не выпендривалась. Она-то, глупая, все надеялась стать звездой, потому и осталась после брака Щербаковой. А кто такая Утицкая?! И вообще — что все это значит? Куда она попала? Почему тетка, которая, видимо, и есть Люся, не удивилась, увидев в комнате постороннего человека? Вернее, она удивилась, но не факту нахождения Альки в комнате, а лишь ее странному внешнему виду. И откуда она узнала ее имя, да еще и паспортное? И кто такая эта Утицкая, в конце концов?! Тот паразит себе что, другую бабу завел?! Ах ты, кобеляка ненасытный, надо бы тебе обкорнать ненасытность твою под самый корешок. Ишь, подлец, замену ей нашел! А домой все равно голодный приходит: "Аленький, дай", да "Алюсенька, уважь супруга". Тьфу, Таракан паршивый! Ну погоди, подлец, дождешься ты своего часа!
Препровожденная за ручку в столовую, Алька сидела на мягком стуле и пила не слишком уже горячий кофе. Люся хлопотала рядом, непрестанно жалуясь на неблагодарность хозяйки и расхваливая себя. Алька наконец не выдержала неизвестности:
— А кто такая Утицкая?