Пусть Клод сам решает, о чем речь — о том, что его величество в бесконечной мудрости своей практически запер вдову предшественника, чтобы ее кто попало поменьше за ниточки дергал, или о том, что законная королева Каледонии вполне способна отыскать оную Каледонию на карте и рассказать о ней практически все на семи языках, но вот политическим умом ее обделил Господь. Если выражаться деликатно.
Джеймс смотрит на собеседника, которому, в общем, неважно, что имелось в виду. На исходе третьего десятка считается красавцем, любимцем придворных дам, да и не только дам. Высокий, хорошо сложенный — да и фехтовальщик отменный, кстати, но лицо неприятное: здорово похож на сытого ястреба, который того гляди лопнет от самовлюбленности. Также хороший оратор и большой любитель публичных выступлений. В собственном кабинете и то держится, словно речь на поле боя читает. Только слушателя восторженным никак не назовешь, но Клоду все равно…
Он всегда так разговаривает. И, глядя на исполненные достоинства жесты, очень легко забыть, с какой высоты эта птичка видит дичь, какой вес берет, какие на этих лапах когти. Не любил бы себя так нежно… цены бы не было.
— Ваша Светлость, — цедит уже сквозь зубы Джеймс: Клод не заметит, ему сейчас и пару неприличных жестов можно показать, не обратит внимания, а терпения не осталось уже совсем. — Положение в Каледонии угрожающее. Вы ведь вполне представляете себе, — и издевки он тоже не оценит, — насколько легко нынешняя ситуация может обернуться полным поражением.
Клод морщится, проводит рукой по ручке кресла… очень красивое кресло и правая львиная морда чуть темнее левой — хозяин ощупывает ее, когда думает, сам того не замечая.
— Мы повторяем друг другу одно и то же, кузен… — значит «светлость» он все же заметил. Какие они там кузены, родства — воробей в клюве унесет и не заметит, даже по каледонским меркам не считается такое родство. — Но вы имеете доступ ко вдовствующей королеве, а я нет.
Встретиться со вдовствующей королевой вовсе не так уж сложно, не говоря уж о том, что существуют письма. Писать Валуа-Ангулем умеет, в доказательство чего — роскошный письменный прибор на столе перед ним, золотой оклад, красная эмаль, неплохо смотрится. У него и почерк хороший, известно. Передать письмо не сложно, фрейлин не обыскивают, самого Джеймса тем более. Но Клод до того не хочет делать хоть что-нибудь, что вцепился, как утопающий в весло, в правила траура и королевское нежелание, чтобы вдовствующую королеву Марию беспокоили в ее печали.
Положение и впрямь угрожающее. Безнадежное даже. Королю Людовику нет дела до Каледонии, королю Толедскому нет дела до Каледонии, у королевства Датского нет — не врут, и впрямь нет — сейчас свободных войск… а Клоду Валуа-Ангулему, племяннику регентши, гораздо интереснее возможность если уж не занять место коннетабля де ла Валле, так хотя бы возглавить марсельскую кампанию. Впрочем, тут его поджидает сюрприз родом из Ромы… и поделом обоим. Поделом и по делам.
— Я готов повторять и дальше: нам нужна военная помощь. В этом году. До октября.
— Я бы рискнул сам, кузен, — вдруг говорит Клод, — Но если я сейчас уеду, я не только потеряю все, что могу выиграть, меня наверняка обвинят в измене. Его Величество не станет мне мешать, ничего не будет запрещать… а вот когда мы переберемся через пролив — тут я окажусь вне закона, как вассал, нарушивший обязательства перед короной в военное время. Если вспомнить, что Марсель осаждают еретики, а Папа — союзник Людовика… меня и от Церкви отлучить могут, если захотят. Для короля это беспроигрышная ситуация. Он избавится от меня и моих сторонников здесь… а воюя в Каледонии я буду, волей-неволей, защищать и его интересы. А кузина Мария останется в его руках. Заложницей. И я подведу всех, кто от меня зависит.
И в этом весь Клод. Только-только ты решишь, что все про него понял…
— Если для кого-то будет новостью, что не меньше трети лордов — те же еретики… — вскидывается Джеймс… нашелся защитник веры, сам же схизматик, клейма ставить некуда… потом медленно выдыхает. — Интересы Ромской Церкви в Каледонии нуждаются в защите. Папа это знает.
— Знает, — кивает Клод. — И знал. Но ему очень нужны свободные руки на полуострове. И отлучение всегда можно снять. Или пообещать снять… Я получил эти сведения не из первых рук, но из вторых.
Мария заложницей при Людовике, размышляет Джеймс, а вот это было бы неплохо, в Каледонии она нужна как проповеднику Ноксу — юбка, а Клод, который вынужден будет защищать интересы своей тетки и ее партии — это очень соблазнительно. Может, это такой необычайно тонкий намек? Может быть, Клод хочет, чтобы я его уболтал… но от такого регента спаси и помилуй нас Господь!
Папе же дороже италийские дела и военная карьера его дражайшего отпрыска. Что за несчастье такое — куда ни ступи, везде об этого отпрыска споткнешься… как там Карлотта разорялась? Бревно? Да уж, бревно. Самоползающее.
— И что нам-то делать?
— Уговорите кузину, — кажется, это и вправду намек. — Пусть она потребует помощи и потребует громко, при свидетелях. Я не могу ее об этом просить, я не могу на лигу подходить к этому делу…
С чего начали, к тому и вернулись. Уговорить Ее скорбное Величество Марию-младшую, совершенно непохожую на свою мать, да и на покойного отца тоже непохожую, родила Мария-регентша не то… Совершенно безнадежное занятие. Проще откопать клад в королевском дворце под развесистым каштаном средь бела дня. Большой такой клад, чтобы хватило на наемную армию.
— Я еще раз попробую поговорить с вашей кузиной… Передать ли ей что-нибудь на словах?
— Если я могу просить вас об этом, — опять удивляет его Клод, — передайте моей кузине, что… вдове короля могут настоятельно предложить удалиться от мира — если она не успеет напомнить, что она еще и правящая королева другой страны.
— Непременно, кузен.
После бесед, от которых охота волком выть, обычно приходит желание что-нибудь разнести, да вдребезги: ведь любые разумные действия бесполезны. Но уж если разносить — так не в одиночку, а в доброй компании, и компания эта в Орлеане есть… не все же шарахаться от Клода к скорбной вдове, есть и более приятный способ провести, да что там — провести, убить время. И не так уж далеко за этим способом ехать, впрочем, в Орлеане все близко, до любого места рукой подать. Город. Странный способ устройства, если вдуматься: такая прорва народа, живут едва ли не друг у друга на головах, да и на головах живут — дома в три-четыре этажа не редкость, ласточкины гнезда прилеплены друг к другу, выступают навесы и балкончики, а посмотришь с колокольни, так даже на горы похоже. Снизу люди, сверху горы — а на них кошки и голуби, вороны и воробьи…
А до Королевской улицы, где живет приятель — меньше получаса, даже по дневной сутолоке, через толчею телег и карет, мимо обнахалевших пеших, так и лезущих под ноги коню, мимо уличных торговок и мальчишек-разносчиков.
Вот сейчас он придет на Королевскую, выслушает жалобы несчастной жертвы Амура, изложит ему коварный план… потом они куда-нибудь пойдут, чего-нибудь выпьют, учинят какой-нибудь разгром — и можно будет вытолкнуть из памяти то совершенно невыносимое обстоятельство, что до висящей в воздухе резни нет дела никому, кроме Джеймса, черт его забери, Хейлза… а просить черта, чтобы он забрал Каледонию, не нужно, потому что это, кажется, уже произошло — и довольно давно.
Гулянье состоялось — а что б ему в этой компании и не состояться? Сын коннетабля де ла Валле — отличный парень, и если пропускать мимо ушей страдания влюбленного, как приходится пропускать при каждом визите к вдовствующей королеве не менее высокие и безнадежные страдания его возлюбленной, так просто безупречен. Оба они хороши — и он, и Карлотта его дражайшая, а когда парочка наконец-то соединится в законном браке, и что там уточнять — счастливом, и так все понятно, счастья будет выше крыш и колоколен, достаточно на жановых отца с матерью посмотреть, так и жалобы кончатся.
Если одним движением можно сделать сразу два добрых и полезных дела — так ни в коем случае нельзя упускать такую возможность. Купидон он, в конце концов, или кто?
Гулянье удалось — от полудня и дотемна, а там и ночь пришла, а за ней гроза. Пей да гуляй, забравшись под надежную прочную крышу, в кабак на окраине, у самой реки — а сейчас не отличишь, где река, текущая по земле, а где — льющаяся с неба, но это снаружи, а здесь, в полутемном задрипанном кабаке, куда ходят не только за горячим вином и дешевой едой, а и за развлечениями — сухо. И почти даже весело, а если забыть про дневной разговор, так весело по-настоящему. Пой да танцуй. Не думай.
Думать вообще вредно… а особенно — в этом состоянии. А особенно Жану. Джеймсу не вредно, ему не бывает вредно, просто неприятно. А Жан, когда начинает думать, становится таким правильным, хоть в альбийскую палату мер и весов его сдавай… они из него даже чучело набивать не станут, он у них так останется, не посмеет выставочную рамку сломать — нехорошо, невежливо.
— Пойми… — Мальчик согнулся весь для пущей убедительности, шея едва не параллельно столу идет, — ну мне-то что — а с Карлоттой будет… даже если обойдется, я ж всем болтунам рот мечом не заткну. А женщинам — и подавно. А ты же ее знаешь, она такая… нежная. С ней нельзя так. И вообще это еще, если обойдется. Ты короля, когда-нибудь в гневе видел? Ну это редко бывает, к счастью… но даже не важно, что он сделает, она просто умрет…
Это вместо анекдота сойдет, думает Джеймс, причем самой же Карлотте и можно рассказать, и подружке ее из Рутвенов, и смеяться будут обе. Карлотта громко, а рутвенская сколопендра — как всегда, больше думая о приличиях и хорошем тоне, то есть, тихонько. Но тоже будет. Потому что если возлюбленную девицу Лезиньян действительно напугать и рассердить, всерьез рассердить, не так, как сейчас, то это еще неизвестно кто умрет. То ли она — лопнет от возмущения. То ли король — от удивления. Эх, приятель Жан, не знаешь ты еще свою ненаглядную. А ты бы на достойную матушку свою посмотрел не почтительным сыновним взглядом, а со стороны. Ее же король уважает с опаской. А Карлотте еще лет двадцать да надежного мужа, так и не отличить будет…
— Глупости. Ей еще все завидовать станут, а если что скажут, так по зависти.
— Но скажут же… а она… огорчится.
— Если ее выдадут за этого павлина, она еще больше огорчится, это я тебе обещаю.
— А отец? На его место и так… ну, сам знаешь, — очень хороший сын Жан даже после всего выпитого помнит, что кое-каких имен в кабаках не называют. Потому что узнать их с Джеймсом, может, и узнают — Орлеан город большой, но тесный, здесь как дома — шагу ни сделаешь, чтобы не налететь на знакомого, но мало ли о ком могут говорить двое приятелей, сидящих в углу. О ком, о чем… а если имен нет, так и любопытному уху зацепиться не за что. — Это же какой повод будет…
— А… сюзерен твоего отца, что, самоубийца? — Хотя… хотя не такой уж глупый был бы шаг. Если Клод провалит дело, его можно будет укоротить, даже буквально, желающие поддержать эту меру найдутся во множестве. А если не провалит… тоже неплохо. Потому что, сделавшись коннетаблем, Клод под королевскую партию копать перестанет почти наверняка. Только, чтобы до этого додуматься, нужно хорошо знать Клода и понимать, как эта статуя самовлюбленная ценит свое слово.
Осторожный сын достойного отца хлопает глазами — трудно соображать, только здесь уже кувшинов шесть выхлебали, а что было до того, припомнить трудно… ясно только, что много. Ему и не надо соображать, сделал бы то, что пойдет всем на пользу — а там уж как-нибудь. Не станет король избавляться от коннетабля, не тот повод, и не нужен ему никакой повод, у него причины нет, а вот причины укоротить Клода на голову — есть, а повода пока еще нет. И не одна в Аурелии невеста, да и не самую ценную послу отдают. Найдется и замена.
— Ты чего хочешь? Жениться или всем угодить?
— Жениться… но… чтобы если попало, то по мне.
Да чтоб тебя… это и так понятно.
— У тебя времени осталось совсем чуть-чуть… это ж война. Они начать до середины лета должны, иначе каюк вашему Марселю.
— Ну… я не знаю! — взвыл в отчаянии Жан. — Ну надо как-то так…
Им всем тут нужно «как-то так», думает Джеймс. Чтобы Марсель освободился как-то так — и лучше без посла и Папы, но чтоб ни одну армию не пошевелить; чтоб в Каледонии все как-то так, сами собой, унялись и подчинились законному правлению; чтобы в Альбе как-то так вдруг забыли о том, что на севере такая вкусная земля, которую очень хочется слопать…
А мне нужно «хоть как-нибудь»… но, кажется, это не тот город. И протрезвел я почти, вот незадача.
— Т-ты пон-нимаешь, — продолжает Жан, он-то не протрезвел, вот, кажется, куда хмель удрал… — Я все понимаю. Что нужно взять и сделать. Но я не хочу, чтобы отцу, чтобы ей было плохо. Никому. Только мне. Понимаешь? Это же мне надо?