Смехом вашим убивается жалость.
Сладкие стихи любви…
мне должно оставить навек…,
потому что явленные в ней (Беатриче)
презренье и жестокость
замыкают уста мои.
Долго таил я рану мою ото всех,
теперь она открылась перед всеми…
Я умираю из-за той,
чье сладостное имя: «Беатриче»,
…Я смерть мою прощаю той,
кто жалости ко мне не знала никогда.
Душа моя, гонимая любовью,
уходит из жизни этой плача…
Но та, кто столько сделала мне зла,
подняв убийственные очи, говорит.
«Ступай, ступай, несчастный, уходи!»
Слишком понятно, почему Данте выключил эти стихи из «Новой жизни»: они разрушают ее, как ворвавшийся в музыку крик человеческой боли; режут, как нож режет тело. «Кто жалости ко мне не знал никогда…», «Кто столько сделал мне зла…» Когда это читаешь, не веришь глазам: здесь уже совсем, совсем другой, нам неизвестный Данте и Беатриче Неизвестная.
«В ее глазах — начало любви, а конец в устах… Но чтобы всякую порочную мысль удалить, я говорю… что всех моих желаний конец — ее приветствие». А эта порочная мысль — поцелуй.
это место Ланчелотовой повести, погубившее любящих Паоло и Франческу, так же могло бы погубить и других двух, Данте и Беатриче.
в этом, может быть, действительный конец его желаний.
соединяют их Ангелы уже в ином «конце желаний».
святая, или все еще грешная даже здесь, на небе, как там, на земле? Только этим вопросом и начинается «Новая жизнь» — новая человеческая трагедия любви в «Божественной комедии».
Это могла бы сказать и Ева Адаму, еще в земном раю, но уже после грехопадения; могла бы сказать и последнему мужчине последняя женщина.
Если довести до конца это начало желаний, то совершится заповедь: «Будут два одною плотью». Данте об этом и думать не смеет; но, может быть, смеет за него Беатриче, если больше любит и больше страдает, чем он. Только холодный, голубой, небесный цвет «жемчужины» видит в ней Данте; а розового, теплого, земного, — не видит. Но вся прелесть ее — в слиянии этих двух цветов; в ее душе нет «разделения». Этим-то она и спасет его, двойного, — единая.
Тайну земной Беатриче выдает Небесная, более живая, земная, чем та, что жила на земле.
Только что увидев ее в Земном Раю, Данте не радуется, а ужасается, предчувствуя, что и здесь, на небе, она подымет на него «убийственные очи».
«Гнев» — «презренье», «жестокость», «явленное в ней презренье и жестокость замыкают уста мои». Вдруг Ангелы запели.
Но Беатриче не слышит песни и продолжает казнить обличать его.
«Яд насмешки», il velen de l'argomento; ядом этим отравлен в сердце «вонзаемый нож».
В эту минуту, мог бы он вспомнить здесь, на небе, как там, на земле, в доме новобрачной, «смеялась эта Благороднейшая Дама» над ним, вместе с другими дамами; тем же «ядом» отравляла нож, «вонзаемый в сердце». — «Если бы знала она чувства мои, то пожалела бы меня?» Нет, не пожалела бы, потому что любила, а любовь сильнее жалости. Этого тогда не понял он, — понял теперь, когда уже поздно.
Горькою кажется жалость тому, кто познал сладость любви. Он и это почувствует, когда уже будет поздно, и когда вся глубина любви его осветится страшным светом смерти.
О смертном теле своем как будто жалеет бессмертная: в этом опять Беатриче Небесная подобна сестре своей, земной и подземной, — Франческе:
В эту минуту Данте чувствует, может быть, что не она к нему была «безжалостна», а он — к ней.
жалуется она Ангелам; и ему самому:
Вот откуда гнев ее, — от ревности; вот за что она казнит его так жестоко, — за то, что он изменял ей с «девчонками». Тайна Беатриче небесной и тайна земной — одна: любовь к Данте.
Кажется, Беатриче на небе делает с Данте то же, что на земле, в чудном и страшном видении: девушка в объятиях бога Любви, «облеченная прозрачной тканью цвета крови», пожирает сердце возлюбленного, пьет кровь его, как вампир. Это кажется, но это не так: кто чью кровь пьет, кто кого убивает, Она — его или он — Ее, этого оба они не знают. Здесь как бы «снежная кукла» св. Франциска (его жена «земная», — Небесная — Данте) вдруг наливается живою, теплою кровью. Не потому ли на Беатриче Небесной — одежда не белого цвета, как на земной, а красного, точно «живое пламя» — кровь живая. Страшно-живая жизнь вторгается вдруг в отвлеченно-мертвое видение — аллегорию, Carro, Колесницы Римской Церкви, в тех песнях Чистилища, где происходит неземная встреча Данте с Беатриче, — и опрокидывает эту Колесницу, разбивает ее вдребезги. Вся «Птолемеева система» и даже все строение Дантова Ада, Чистилища, Рая — разрушено; вместо них зияет голая, черная, непонятная, непознаваемая вечность, где только Он и Она, Любящий и Любимая, — в вечном поединке и с вечным вопросом: как соединить любовь земную и небесную, заповедь Отца: «Да будет двое одною плотью», и заповедь Сына: плоть свою убей, будь «скопцом ради Царства Небесного»?
Смерть и любовь внутренне связаны, потому что любовь есть высшее утверждение личности, а ее отрицание крайнее — смерть. Бродит Смерть около Любви и подстерегает ее. Вечный страх любящего — смерть любимого. Вот почему и Данте только что полюбил Беатриче, как начал бояться ее потерять.
В первом видении будущего Рая Бог отвечает Блаженным, когда те умоляют Его взять Беатриче на небо:
Этот «боящийся» — Данте: вся его любовь как под Дамокловым мечом, под страхом смерти любимой.
… «Было угодно, в те дни, Царю Небесных сил отозвать во славу свою одну молодую прекрасную даму… И я увидел бездыханное тело ее, лежавшее среди многих плачущих жен… И, вспомнив, что видел их часто вместе с тою Благороднейшей (Беатриче), я не мог удержаться от слез». — «Видя (чувствуя), как жизнь ее непрочна, хотя она и была еще здорова, я начал плакать». Плачет над живой, как над мертвой.
Смерть подходит к ней все ближе и ближе: сначала умирает подруга ее, потом отец. Многие дамы собрались туда, где Беатриче плакала о нем. «Так она плачет о нем, — говорили они, — что можно умереть от жалости…» И обо мне говорили: «Что это с ним? Посмотрите, он сам на себя не похож».
«Вскоре после того я тяжело заболел. И на девятый день болезни (девять — трижды три — и здесь, как везде, — число символическое, — вещее знаменье)… вспомнив о Даме моей… я заплакал и сказал: „Умрет и она!“… И закрыл глаза… и начал бредить… И являлись мне многие страшные образы, и все они говорили: „Ты тоже умрешь… ты уже умер!“… И мне казалось, что солнце померкло… звезды плачут… и земля трясется… И когда я ужасался тому… голос друга сказал мне: „Разве ты еще не знаешь? Дама твоя умерла!“ И я заплакал во сне… И сердце сказало мне: „Воистину, она умерла!“ И тогда увидел я мертвое тело ее… И так смиренно было лицо ее, что, казалось, говорило: „Всякого мира я вижу начало“».
Данте тяжело заболел вскоре после того, как умер отец Беатриче 31 декабря 1289 года, следовательно, болезнь относится к началу 1290 года. Смерть Беатриче видит он в страшном видении, а свою — увидел наяву, лицом к лицу, полгода назад, 11 июля 1289 (это вторая, после помолвки с Джеммой, полным светом истории освещенная точка в жизни Данте), в бою под Кампальдино, где аретинские Гибеллины были жестоко разбиты флорентийскими Гвельфами.