Он качнулся и покраснел как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая своими ногами, уполз в темноту. Смотрю, и глазам не верю. А вокруг меня становится светлее и светлее, и справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.
— Так, может быть, он огня испугался?
— А кто его знает, — улыбнувшись, ответил Золотов и, взглянув на часы, поднялся продолжать занятия.
Как-то вскоре после войны мне, работавшему тогда корреспондентом севастопольской газеты, пришлось идти в Балаклаву пешком. Трамвайную линию, что была до войны, немцы разрушили, автобусов еще не было, и люди либо ждали за городом попутной машины, либо отправлялись, как говорят, на своих на двоих. Ходьбы там часа два с половиной, и в хорошую погоду пройтись одно удовольствие, особенно если попутчик или попутчица попадаются приятные. Именно так и было. День выдался не жаркий, хотя стоял и август. Выйдя из города, я увидел сидевших на траве у дороги несколько женщин, кто с корзиной, кто с сумкой, а чуть поодаль стоял моряк и читал газету. Фуражка с козырьком. На погончиках — по две золотые нашивки. А фланелька и синий воротничок новенькие, с иголочки. «Должно быть, интендантская служба», — подумал я и, подойдя к нему, спросил:
— Давно ждете, старшина?
— Да, уже порядочно, — охотно ответил он глуховатым голосом. Лицо у него было красное. Нос большой. Глаза светлые, спокойные. Я вынул папиросы, закурил сам и угостил его. Узнав, что я тоже направляюсь в Балаклаву, он предложил:
— Пошли пешком. Чего тут стоять.
Я согласился, и мы тронулись в путь. Дорога, поднимаясь все выше и выше, холстиной лентой бежала мимо побуревших придорожных трав и темных глазниц воронок, мимо каменных развалин и сохранившихся дотов и дзотов. В канавах и на полях еще лежали покрытые ржавчиной рамы от грузовиков и продырявленные башни танков. Все кругом напоминало о недавних боях. Попутчик мой оказался необыкновенно спокойным, говорил неторопливо, но охотно. Мы познакомились, и я узнал, что фамилия его Сергеев, что служит он в дивизионе подводных лодок и уходить из флота не собирается.
— В переделках не приходилось бывать? — осторожно поинтересовался я, видя, что на груди у него никаких наград нет.
— Было всякое, — спокойно и просто отвечал он. — Наше дело такое: в воду — так в воду, на дно — так на дно.
— Как на дно? Вам и на дно приходилось идти?
Сергеев посмотрел на меня и тихо усмехнулся.
— Страшного ничего нет. У меня профессия такая. Водолаз я.
— А-а. Тогда конечно.
— Но один раз думал, что придется отдать концы.
— Да?
— Да-а…
Мы поднялись на холм и поравнялись с небольшим домиком, одиноко стоявшим с правой стороны дороги. Домик был обшит тесом и выкрашен в желтый цвет. Двор и зеленый виноградник обнесены новым заборчиком. Чувствовалось, что здесь живет человек хозяйственный. Мне хотелось пить, и я сказал Сергееву:
— Винограда тут нельзя купить, не знаете?
— А это мы сейчас узнаем, — ответил он и направился к калитке. Я остался ждать у дороги. Во дворе к нему под ноги с лаем подкатилась лохматая коротконогая собака. Но он шел, словно не замечал ее. На крыльцо вышла женщина в пестром халате и заставила собаку замолчать. Поговорив с хозяйкой дома, Сергеев вернулся и объявил:
— Через пять минут принесет.
Мы сели возле заборчика на траву, закурили. По дороге мимо нас прошла на Балаклаву грузовая машина, и сидевшие в кузове женщины помахали нам руками. Но ни я, ни мой попутчик ничуть не пожалели, что пошли пешком.
— Так, значит, один раз думали, что придется отдать концы? — сказал я, возвращаясь к начатому разговору.
— Было такое дело, — коротко ответил он.
Я попросил его рассказать поподробнее. Он снова чему-то тихо усмехнулся и, чуточку помолчав, сказал:
— Интересуетесь? Ну ладно, расскажу. По приказу командования наш дивизион подводных лодок менял базу, переселялся из одного порта в другой. Ну вместе с лодками шла и наша «Матка». Так мы свой пароход зовем. Он у нас вроде плавучего общежития. Когда опасная зона кончилась, лодки ушли выполнять задание командования, а мы пошли дальше, охраняя сами себя. Чтобы фашист не продырявил нас торпедой с подлодки, шли мелями, неподалеку от берега. А туманный день укрывал нас от «юнкерсов».
Все было нормально. Но тут нанесли нас черти на рыбацкие сети или, может быть, сети откуда-то принесло, только намотала их «Матка» на винт — и стоп. Вызывает меня командир корабля и говорит: «Сейчас спустят на воду баркас. Берите, сколько вам надо, матросов, грузите водолазное снаряжение и немедленно очищайте винт. И побыстрее. Положение наше вы сами знаете какое, туман век держаться не будет». — «Понимаю, говорю, товарищ капитан второго ранга». Спустили баркас, погрузили снаряжение и подплыли к корме. Оделся я, взял с собой нож и полез. Под корму парохода подвели пеньковый конец, и я, перебираясь по нему руками, добрался до кронштейна. Вижу, сети так навились, что винт стал похож на огромную куклу. Я отпустился от подкилиного конца и перебрался к винту.
— А на чем же вы стояли? — спросил я.
— Стоять там не на чем, — все так же глуховато и неторопливо отвечал он. — Как говорят, ни стать, ни сесть. Висеть приходится. Устраивать беседку некогда.
— А как же работать?
— Ничего. Одной рукой держишься, а другой работаешь.
— Сколько ж так продержишься? Ведь вы же груз надеваете, и он вас книзу тянет.
— Верно. Грузу мы надеваем пять пудов.
— Ну вот.
Сергеев снова тихо усмехнулся.
— Но тут, видите, какое дело, — с подкупающим добродушием отвечал он, видя мою несмышленость в этом вопросе. — У нас в воде помощник есть, и весь этот груз он берет на свои плечи.
— Какой помощник?
— А воздух. Только пользоваться, конечно, им надо уметь, держать его в костюме столько, чтобы тебя и вниз сильно не тянуло, и кверху не поднимало. И чтобы вентиляция, понятно, была хорошая, иначе много не наработаешь, закружится голова и все…
Тут к нам подошла женщина в том самом пестром халате и в красных тапочках и подала полное лукошко только что срезанного винограда. Я заплатил ей, сколько она сказала, и мы с удовольствием принялись есть. Гроздья были тяжелые и душистые, ягоды крупные, с кислинкой, и такие сочные, что можно было захлебнуться соком. Наевшись винограда, мы повесили лукошко на заборчик и тронулись дальше. Дорога с холма пошла вниз, и перед нами открылась широкая долина с побуревшими травами, с белеющими постройками, с зелеными квадратами садов и виноградников. А за долиной, у самого моря, цепью стояли высокие синие горы.
— Ну, так, значит, вы добрались до винта? — сказал я.
— Да. Одной рукой держусь, а другой режу. И дело у меня шло хорошо. А наверху у телефона мой дружок Иноземцев сидел. Слышу, спрашивает: «Ну что там?» — «Кромсаю, говорю. Работки здесь хватит». А у самого уже лоб и шея мокрые. Жарко, что в бане. Сети-то, видно, старые, так темными шматьями и отваливаются, а от веревок даже рука начала неметь. Крепкие, окаянные. Режу, кромсаю, в шлеме над головой воздух посвистывает, и вдруг чувствую, пароход вздрогнул, словно кто его толкнул. «Видно, лодка подошла», — думаю и чувствую новый толчок. «Что там, водяные черти что. ли пароход подталкивают?» — спрашиваю у Иноземцева. А он отвечает: «Понимаешь, катер фашистский из тумана вынырнул, да получил по зубам и скрылся. Давай очищай быстрее».
— Откуда ж он взялся? — спросил я.
— А черт его знает. Видно, как-то пронюхали и давай шарить.
— Ну и что же вы?