Только это был не Шаляпин а поэт.
Поэт подошел к буфету.
— Эй, буфетчик! Мое обычное!
Женщина, что встречала Арехина, ответила:
— Кузьмы Ефимовича нет, обслуживают лично, но я вам мигом приготовлю ваше обычное.
Поэт кивнул, оглянулся.
— Позвольте с вами посидеть, или вы как — одиночество предпочитаете больше компании?
— Это не вопрос предпочтений. Скорее — обстоятельств.
Приняв ответ Арехина за согласие, поэт уселся напротив.
— Вождей великих, выдающихся и видных я знаю всех. А вот вас не знаю, — сказал он.
— Не хотите ли? — Арехин показал на графин.
— Благодарю, благодарю. Я вообще-то пью мало, но по сегодняшнему случаю водочки выпью. Лизавета Петровна, пока суд да дело, рюмку!
Женщина поставила рюмку, поэт наполнил из графина, и, без поползновений чокнуться, выпил.
Выпил и стал ждать, не спросит ли Арехин, что за случай подтолкнул поэта к водке.
Арехин не спрашивал.
Не спросил и поэт, а просто налил — и немедленно выпил.
— Вы закусывайте, закусывайте, — пододвинул и селедочницу Арехин.
— До третьей не закусываю, — ответил поэт и налил третью. Но пить не стал. Видно, сам вид налитой рюмки уже грел — после двух-то выпитых.
— Значит, обычно-то я трезвенник. Но по сегодняшнему случаю… он опять сделал паузу, но, поскольку Арехин опять промолчал.
— Я стихотворение написал. Хорошее. Почти поэму. Или даже на самом деле поэму.
— Это бывает, — заметил Арехин.
Поэт несколько опешил.
— Вы, случаем, сами не пишите?
— Стихов я никогда не писал — ответил Арехин.
— И правильно. Давай, товарищ, на брудершафт!
— Отчего ж нет, товарищ?
Они выпили на брудершафт.
— Слушай, а как тебя зовут? — в том, что сам он известен всему миру, поэт не сомневался.
— Александр Арехин.
— А меня-то знаешь, как звать? — на всякий случай спросил поэт.
— Кто ж не знает Демьяна Бедного, — ответил Арехин.
— Да встречаются… — неопределенно сказал Демьян. — Так говоришь, стихов не пишешь? Молодец, хвалю. Не писал стихов, и не пиши!
— Что так?
— Адски трудное это дело, если таланта нет.
— А если есть?
— Вдвойне адское. Со стороны чего там: сел, двадцать строчек написал — вот и стихотворение. Только порой не то что двадцать — две строки неделю куешь. Зато уж и выйдут — булата прочней. Нам, большевикам, поэзия нужна стальная, острая, как сабля, могучая, как кувалда. Перековывать мозги — дело не простое.
— Я в этом уверен.
Тут подали и «обычное» Демьяна. Не уху, как можно было предположить, а вареную картошку, соленые огурцы, копченое сало. И, разумеется, графинчик. Пьет он редко… В смысле — только ночью?
— Я человек простой, и еду люблю простую. Вы, я вижу, тоже, — брудершафт брудершафтом, но поэт — натура тонкая, понимающая, где «ты» неуместно просто из соображений эстетики. — Еда — это всего лишь еда, не следует делать из нее культа.
— Культа, наверное, ни из чего делать не следует.
— Из чего — правильно. А вот из кого — тут надо подумать. Особенно если кто — не личность, а например, народ. Можно ли, стоит ли, нужно ли делать культ из народа?
— Так ведь и народ — понятие неоднозначное. Одни под народом понимают исключительно крестьян, другие — вообще беднейшие слои общества, третьи — всех без исключения — ответил Арехин.
— Народ я противопоставляю личности. Где личности нет, или она слаба, плывет по течению — то и народ.
— А вот вы — Арехин тоже понимал условность брудершафтов, — вы — безусловно личность. Но вы — народ? Нет?