— Вышли мы все из народа, знаете такие строки? Очень жестокие. Но правдивые. Вышли. И обратно уже не войдем. В этом и заключается проблема интеллигенции. Вот я — происхождения наиподлейшего, говоря по-старому. По-новому — из беднейшего крестьянства. Но сам уже — не народ. Дай мне землю, коня, плуг, скажи: отныне и навсегда ты землепашец — умру. Удавлюсь. Оторвался, так оторвался. Вы-то, я вижу, военспец, или что-то близкое к этому.
— Близкое, — подтвердил Арехин. — В уголовном сыске служу.
— Ну вот, с бандитизмом воюете. А я — кавалерист стиха, — поэт усердно ел и усердно пил. — Днем-то ни крошки во рту не было, — посчитал нужным объяснить свой аппетит поэт. — Только чай. А вот сейчас, как говорили в нашей деревне — Жрун напал. Дедок такой маленький, с лапоток. Из-под лавки зыркнет — и сразу есть захочешь, да так, что спасу нет. Все, что есть в избе, съешь. Здесь, в Кремле, хорошо придумали — ночной буфет. Вот кончится война, построим коммунизм — по всей Москве будут такие ночные буфеты. Не рестораны, как при буржуях, а именно для трудящихся.
— А не в Москве? В вашей деревне?
— Ну, в деревне — то вряд ли. Деревенский — человек самостоятельный, у него и печь в доме, и корова, и всякое другое. Найдет, чем закусить. Хотя позже… Не знаю. Увидим. Может, и будет по селу буфетчик разъезжать с судками для работников-полуночников, вот как здесь сейчас. Вы знаете, их здесь пятеро работают. Двое на кухне, готовят, греют, разливают. А трое при буфете.
— Не вижу я троих что-то.
— А они на квартиры носят судки. Мне, правда, не носят, — загрустил вдруг поэт. — Не пиши стихов…
Опьянел он внезапно, вдруг. Словно шел по вешнему льду, шел, шел — да и провалился. Глаза остекленели, язык завязался в узел. Поэт встал, и не прощаясь, зашагал к вызоду. Шел он механически, как заводная кукла.
— Дойдет, — сказала женщина, убирая посуду поэта. — Он всегда доходит. Недалеко ему. Не впервой. Кушать хотите?
— Еще нет, благодарю.
Арехин сидел и ждал. Ошибся — так и ошибся, эка невидаль. Что он — маг, в самом деле? Он — сотрудник московского уголовного сыска, и должен руководствоваться логикой. А логика говорит, что если есть десять версий одного события, то минимум девять из них ошибочны. А зачастую и все десять.
Люди приходили, но все не те. Зайдут, быстренько хлопнут рюмку, закусят кто сушкой, кто кусочком сыра, и побегут дальше. К Арехину не подсаживаются.
Наконец, дождался. Не он один:
— Что ж это ты, Кузьма Ефимович, задержался? — спросила женщина у вышедшего в зал из кухни буфетчика.
— Да ведь требуют уважение оказать, — ответил буфетчик. — Пока одно, другое. Спешить нельзя. Уважение — штука тонкая.
Говорили они тихо, чтобы не беспокоить Арехина, но он услышал.
— Уважение — это хорошо. А наваждение — плохо, — сказал Арехин, поднимаясь со стула. — А уж доводить мороками до смерти — вообще преступление. Очень серьезное.
Буфетчик отпираться не стал. Подошел к столику Арехина и сказал, глядя в глаза:
— Что ж, Дорошку вы поймали. Дальше что?
— Дальше ничего, Кузьма Ефимович. Мое дело, как вы изволили выразиться, поймать. А определять меру наказания будут другие.
— Любите вы грязную работу на других перекладывать.
— Всякий любит.
— Руки вязать будете, или как?
— Или как. Доставлю вас товарищу Беленькому, да и хватит с меня.
— Ведите, — согласился буфетчик.
— Только после вас, — отверит Арехин.
— Воля ваша.
Буфетчик шел, но шел иначе, чем вечером. Тогда Дорошка был полон силы, энергии, этакая грозовая туча, а сейчас от тучи остались жалкие ошметки. Вышло все, истощилось. И походка смертельно уставшего человека. Так задержание подействовало? Или так ловко притворяется, а потом возмет, да и очарует до смерти?
Нет, не похоже. Да и он сам, Арехин, сейчас тоже другой. В ментальной броне, и смотрит — через перископ.
Ночное небо давило. Облака низкие, ветер сырой, и еще собака воет неподалеку. Совсем как в деревне.
Дорошка остановился.
— Знаете, а вы сами не можете меня того… пристрелить, да и все? При попытке бегства?
— Не могу, — ответил Арехин.
— Ну, конечно… Вам ведь доказательства нужны, что я волхв Дорошка, а не простой буфетчик?
— Лично мне они не очень-то и нужны.
— А кому нужны? Не отвечайте, сам скажу. Ульянову-Ленину.
Арехин промолчал.
— Ну, хорошо, может, оно и к лучшему. Это я так, перенапрягся, вот и хочется кончить все разом. Но можно ведь еще и пожить?
— Это вряд ли.
— Ну, хоть до завтра?
— До завтра — другое дело, — согласился Арехин.
Молча дошли они до особой части. У самых дверей встретились с патрулем — тем самым.
— Что, домой хотите? Сейчас организуем… — сказал старший.
— Нет, не домой. Мне товарища Беленького.