От моего лошадиного ржания Ольга вспыхивает, как маковый цвет. Отчаянным жестом срывает с себя шарфик, и, комкая его в руке, пытается сказать мне что-то обидное. Но только открывает рот, хватая им воздух. Потом кривиться, еле сдерживая слезы, тыльной стороной ладони стирает помаду с губ и пулей выскакивает из палатки. Слышу, как в темноте она спотыкается о колышек растяжки палатки, громко всхлипывает, шипит от боли и, прихрамывая, ковыляет прочь…
– Оля…
Я бы и рад перед ней извиниться, за свой идиотский хохот, но все никак не могу перестать смеяться. Пробрало меня аж до слез. Незабываемая Надя Кузякина так и стоит у меня перед глазами. Господи, да кто же ее научил так соблазнять мужиков?! Где она только набралась этих глупостей?
Наконец, отхохотавшись, выползаю из палатки и вглядываюсь в темноту. Костер потушен, тишина. В палатках гаснут фонарики – кто-то тоже проснулся, но уже засыпает.
Бежать сейчас за Олей бесполезно – где ее искать в такую темень? Забилась куда-нибудь дурочка и давится горькими слезами, переживая свой позор. Или уже вернулась в палатку и лежит там, придумывая план мести. Ну, извини, староста, видно не герой твоего романа. Я старый прожженный циник, которого не проймешь такими женскими приемами. Вот вроде и не давал повода, вроде и не приглашал ее на «рандеву», а все равно неприятно. Как теперь мне с ней общаться? Удрученно вздыхаю и снова укладываюсь спать. Утро вечера мудренее… завтра пойду мириться.
* * *
Просыпаюсь на рассвете от громкого птичьего гомона. Где-то неподалеку верещит потревоженная сорока. Вот зараза! Да кто ж тебе дал право бесцеремонно будить людей в такую рань?! Я утыкаюсь носом в свернутую куртку, послужившую этой ночью мне подушкой, и пытаюсь снова заснуть. Хрен там! Сна ни в одном глазу, улетучился, как и не было его. Лежу, пялюсь в потолок палатки. Ладно, надо тогда хотя бы «до ветра» прогуляться. После туалетных процедур, иду к турнику. Кто-то хороший, на турбазе приладил перекладину между двумя деревьями. Разминаюсь, делаю малый комплекс пограничника. Подтягивания, выход силой, подъем-переворот.
Начинают просыпаться студенты. Несколько парней собираются на рыбалку. Я полной грудью вдыхаю чистый воздух… Уже рассвело, но солнце еще не встало. Очертания ближайших деревьев теряются в утреннем тумане.
– О, Леха проснулся! Ты с нами?
– А удочка лишняя найдется?
– Найдется! Мы вчера хорошее местечко нашли, пойдем – не пожалеешь.
Забираю куртку из палатки, наливаю себе в кружку попить из большой фляги. Пью холодную вкусную воду, от которой немного стынут зубы.
– Кеды снимай сразу, а то промочишь их в росе. И штаны закатай до колен.
– Далеко идти-то? – я усаживаюсь на бревно, стаскиваю тряпичные кеды.
– Да нет, тут рядом…
Наши голоса громко разносятся по поляне. Мы стараемся говорить тише, но это мало помогает. Мне вручают удочку. Простую, бамбуковую трехколенку. Никакого тебе углепластикового волокна, телескопического удилища и японской лески. Ничего этого нет еще и в помине. Свинцовое грузило, простенький крашеный поплавок – словом, никаких излишеств.
– А мотыль?
– Какой тебе мотыль? – шефство надо мной берет вихрастый Николай – Мы вон вчера банку червей накопали. Не нравятся червяки, сам ручейника соберешь на берегу. Ну что, пацаны, идем?
– Идем…
Растянувшись цепочкой, молча, как разведчики, парни по одному исчезают в густом тумане. Я иду вслед за ними, ступая босыми ногами по узкой тропе. Ноги и, правда, сразу становятся мокрыми от утренней росы. Пока иду, пытаюсь вспомнить, когда же я в последний раз выбирался вот так на рыбалку. Нет, не могу даже вспомнить. Знаю только, что очень давно… А вот Русин с товарищами в армии в увольнительную часто рыбачил, удилище они себе вообще из орешника вырезали. И ничего – всегда с уловом были.
Парни впереди тихо переговариваются, их голоса отчетливо разносятся в тумане, хотя самих парней и не видно. Почему-то сразу вспоминается мультик: «Ежи-ик, ты где…?». Так и, кажется, что сейчас из-за ближайших кустов покажется голова белой лошади… Ежусь от утренней прохлады, с надеждой посматриваю на небо – скорей бы уже солнце вышло. Внезапно деревья расступаются, и мы выходим на берег водохранилища. Длинные деревянные мостки, уходящие от берега, сбоку шелестят заросли камыша, над водой расстилается тонкая дымка тумана… Красота!
Пока парни выбирают себе места и обустраиваются, я уже сажусь на самый край мостков и опускаю ноги в воду. Она, как парное молоко – ночи теплые и вода почти не успела остыть. Эх, искупаться бы сейчас, но ведь всю рыбу распугаю… Ладно, потом. Насаживаю небольшого червяка на крючок и делаю первый заброс. Грузило с тихим «чпоньком» уходит на глубину, оставляя за собой раскачиваться яркий поплавок, от которого по воде расходятся небольшие круги. Парни тоже ловко забрасывают снасть, и все замирают, всматриваясь в поверхность водной глади. Покачивание поплавка завораживает взгляд, глаза застывают, остановившись на нем, и мысли улетают куда-то прочь, оставляя в голове приятную пустоту. Это состояние сродни медитации. Кто там шутил, что все эти восточные йоги и прочие практики не для русского человека? Практиковать их все-равно, что индуса тащить на подледный лов на Медвежьих островах.
Не хочется ни двигаться, ни думать, ни-че-го…
– Леха, чего зеваешь – у тебя клюет!
Возглас Кольки заставляет меня очнуться и быстро сделать подсечку. Есть! Крупный золотистый карасик трепещет яркими плавниками в лучах восходящего солнца.
– С почином, старик!
Я киваю, закидываю карасика в общее ведерко, наполовину наполненное водой, и с энтузиазмом берусь за следующего червяка. В душе постепенно просыпается азарт.
Когда часа через полтора мы оцениваем свой богатый улов – в основном скучная плотва – солнце уже поднялось высоко, и клочья утреннего тумана растаяли под его лучами. Водная гладь расстилается перед нами вдаль, и только сейчас я могу оценить ширину этого водохранилища – противоположный берег теряется почти у горизонта. А недалеко от мостков, за камышами я вдруг вижу белоснежные цветы кувшинок.
– Парни, подождете, я кувшинок девчонкам нарву?
Колька недовольно фыркает:
– Грехи замаливаешь?
Знает о ночном инциденте??
– Ты о чем?
Он пожимает плечами и тоже начинает раздеваться. Его худое нескладное тело с бледной кожей, как у большинства рыжих, скорее напоминает подростка. Особенно на фоне моих рельефных мускулов. Сколько же ему, лет двадцать? Или чуть больше? Но в воду Колька шустро ныряет с разбегу, плывет быстрыми сажками и до кувшинок добирается быстрее меня. Срывает несколько стеблей, потом оглядывается на парней на берегу и тихо спрашивает:
– Вы же с ней не встречаетесь?
– С кем?
– …с Олей…
– Нет, конечно! Мы просто друзья.
На лице парня проступает облегчение. Да, он никак ревнует ее!
– А к чему вообще эти расспросы, Коль?
– Ну… я хотел убедиться, что вас ничего не связывает, и она свободна – смущается парень.
Тут уже облегчение проступает на моем лице. Ну, и хорошо, может, у них все сладится, и она, наконец, выбросит меня из головы.
– А сегодня ночью…
– Коль, я что, похож на Петрова? – перебиваю я его – Вот и не задавай тогда глупых вопросов.
Я протягиваю ему сорванные кувшинки и ободряюще подмигиваю. Парнишка заливается краской до самых мокрых вихров и благодарно кивает в ответ. А я с облегчением вздыхаю. Какое счастье, что у нас с Ольгой так ничего не случилось, и как же приятно быть для друзей хорошим честным парнем.
* * *
Наше появление в лагере с ведерком, полным речной рыбы, вызывает оживление среди девчонок. Трое тут же садятся чистить рыбу для ухи, двое берутся за овощи. Никто не капризничает и не отказывается от грязной работы, ссылаясь на свой свежий маникюр. Здесь не принято каждую неделю бегать по салонам и делать трагедию из каждого сломанного ногтя. Да и к ведению домашнего хозяйства относятся адекватно – несмотря на отсутствие электроприборов, облегчающих домашний труд, никто не стонет от «непосильной ноши», женщины прекрасно со всем справляются и без них.
Замечаю Ольгу, в одиночестве вытряхивающую одеяло на краю поляны, и решаю воспользоваться моментом, чтобы извиниться перед девушкой за свое обидное поведение.
– О-о-ль… прости засранца, а? Я не хотел тебя обидеть.
Вздрогнув, она разворачивается ко мне и обжигает злым неприязненным взглядом:
– Русин, иди, куда шел!
– Оль, ну, правда… давай мириться, а?
– Не смей ко мне больше подходить. Ты в последнее время зазнался, ведешь себя так, словно вокруг тебя земля вертится.
– Ну, не придумывай, Оль. Я виноват, но в тебе ведь тоже сейчас говорит обида.
Вместо ответа перед моим лицом демонстративно встряхивают одеялом, обдав облаком пыли и мелких песчинок.
– Пошел к черту!
Староста перекидывает одеяло на руку и удаляется, гордо задрав подбородок. Группа искоса наблюдает за нами, но все упорно делают вид, что не замечают разборок. Ну… собственно говоря, мне и не за что особо перед Ольгой извиняться. Кроме как за свой идиотский смех, конечно. В конце концов, это не я к ней среди ночи в палатку беспардонно приперся с недвусмысленными целями. Но, кажется, все вокруг уже в курсе ночного «инцидента», так что как настоящий джентльмен, я должен теперь спасти гордость девушки: изобразить глубокое раскаянье и дать старосте оставить последнее слово за собой. Возвращаюсь к костру, плюхаюсь на бревно рядом с Колькой, получаю в руки алюминиевую вилку и миску с макаронами по-флотски.
– Послала меня к черту… – говорю ему громко, чтобы и остальные услышали – Не хочет мириться…
Тяжело вздохнув для вида, принимаюсь за еду. Народ ехидно переглядывается за моей спиной и вскоре возвращается к своим делам. Кто-то уже скатывает палатки, кто-то собирает рюкзак, остальные, услышав о том, что вода теплая, отправляются на берег купаться.
– Ну, теперь твоя очередь, Ромео, – тихо говорю я Кольке – иди, вручи девушке цветы, ей будет приятно.
– Думаешь, пора?
Колька отставляет в сторону пустую миску, с сомнением смотрит на кувшинки, сложенные в котелке с водой.
– Пора, пора. А то и кувшинки завянут, и у девушки настроение пройдет. Сейчас будет в самый раз.
С Олиным настроением я попал в точку. Получив цветы от смущенного Кольки, она удивленно распахивает глаза, а потом благодарно улыбается парню. В мою сторону прилетает девичий взгляд, преисполненный мстительного торжества. А я… снова тяжело вздыхаю на публику. Да, не достоин я, подлец, такой хорошей девушки. Вот уже и шустрые конкуренты обошли меня. Подхватываю Колькину миску и с грустным видом отправляюсь мыть посуду. «Зрители» впечатлены финальной сценой, мне даже достается от девчонок пара сочувствующих взглядов. Вот и славно, будем считать, что справедливость восторжествовала.
После обеда, вдоволь накупавшись и позагорав на жарком июльском солнце, мы отправляемся в обратный путь. Дорога не ближняя – пешком добираться до Можайска больше двух часов, но здесь нам крупно везет – в ту сторону с базы отправляется старая, дребезжащая полуторка, и мы большую половину пути проделываем в открытом кузове машины. Колька, как верный рыцарь не отстает теперь от Ольги ни на шаг. Бедные кувшинки конечно уже давно завяли и выкинуты в придорожную канаву, но они свое важное дело сделали – у старосты снова хорошее настроение, да и Колька сияет, как начищенный самовар.
…Первая, кого я увидел в Универе – наша пожилая вахтерша тетя Даша. Вид у нее испуганный, верещит заполошным голосом на весь холл.
– Русин! Тебя КГБ ищет!
– Сильно ищет?
– Сильно! Три раза звонили.
– А если найдет – посадит?
Вахтерша обалдело на меня смотрит и лишь открывает рот, как рыба. С юмором у этой тетки совсем плохо. Поднимаю трубку телефона, набираю Мезенцева. Наконец, меня соединяют.
– Степан Денисович, искали?
– Ты почему без разрешения ушел в поход?! – без приветствия, сразу с наезда начал генерал – Мало мне головной боли с этими… – тут Мезенцев осекается, видимо поняв, что говорим мы по не защищенной линии.
– А я отзвонился, лейтенант Фомин обещал вам передать.
– Это не разговор, и дела не меняет – моего разрешения не было. Короче, вот что – я слышу как генерал барабанит пальцами по столу – Тебя допросить должны. По сам знаешь какому делу. Сегодня я встретиться не смогу – а завтра к двум подскочи на Таганку. Я заеду, проинструктирую тебя.
– А кто допрашивать будет?
Вахтерша усиленно греющая уши, чуть из-за конторки не вываливается.
– Руденко Роман Андреевич.
– Лично генеральный прокурор СССР?!
Мне даже прокалывать память не надо, чтобы понять все про Руденко. Монстр. Мастодонт советской политики в целом и следственного дела в частности. Возглавлял сталинские расстрельные тройки. Был главным прокурором Нюрнбергского процесса. Рулил следственной группу по делу Берии. Такой расколет меня и не поморщится. Покрываюсь липким потом. «А расскажите, товарищ Русин, почему вы решили включить диктофон, если писали от руки? И включали ли его вообще? Может эту пленочку с голосами вам кто-то уже дал? Готовую. Признавайтесь! Или вы нам уже не товарищ, а гражданин Русин?».
А вахтерша тем временем качает головой, бормочет ошалело:
– А ведь такой хороший парень, стихи читаешь!
Да! Такая потеря для СССР.
– Да вы там разыгрываете меня что ли?! – переходит на крик бабуля.
– Ясно, Степан Денисович, – прикрываю я трубку рукой – Буду как штык к двум.
Отхожу от вахтерши, и сразу утыкаюсь взглядом в объявление, написанное большими глазастыми буквами и вывешенное на стене холла – «Завтра, в понедельник общее собрание факультета в актовом зале. Повестка дня: Итоги и решения Внеочередного Пленума ЦК КПСС». Так… Подозреваю, что Хрущев весь свой Президиум перетряхнул, а может, и весь ЦК до кучи. Сосредоточится не получается – перед глазами толстое, мясистое лицо Руденко.
Стою, задумчиво пялюсь на объявление. Рядом останавливаются ребята из нашей тургруппы. Слышу за спиной смешки и знакомый голос, в котором просто бездна презрения.
– Я же говорю, у кого-то мания величия началась…
Оля… Все-таки староста не простила мне пренебрежения своим комиссарским телом. Весь день делала вид, что в упор меня не замечает, а теперь, наконец, решила укусить. Видимо и дальше будет мелко мстить при каждом удобном случае. Но о чем это она? Непонимающе оглядываюсь по сторонам, и замечаю на стене рядом с объявлением новый номер студенческой стенгазеты. В ней дружеский шарж, на котором изображен я сам – с узнаваемой бородой, в лихо заломленном берете. И почему-то за рулем автобуса. Без труда узнаю в рисунке Ленкину руку. Под шаржем чья-то эпиграмма:
У Руса энергии дикий напор,
а вертится – вылитый глобус,
и если поставить на Руса мотор,
то был бы наш Русин автобус!
Очень смешно… Но рисунок и впрямь удачный, Баскетболистка молодец. Улыбнуться получается с трудом – лицевые мышцы отказываются подчиняться, в голову бухает набатом Слово.
Глава 6
Бог сутулится в облачной темени,
матерится простуженным шепотом
и стирает дыханием времени
наши дерганья опыт за опытом.
Москва, общежитие МГУ
20 июля 1964 года, понедельник, 8.00
Утро опять начинается с новостей: Димон включает радио. «В воскресенье вечером закончился внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором…»Я слушаю скупые слова новостей и ровным счетом ничего не понимаю: пару слов о заговоре, пару о покушении на Хрущева. Главой заговора назван только один – Семичастный. Об остальных ни слова. И по количеству участников заговора можно отдаленно судить только по смене членов Президиума. Убрали 5 человек и выбрали пять новых. Про Брежнева, Шелепина и Захарова вообще тишина.