— Так я чай не девка, князь. Что меня рассматривать?
Воины у стены подобрались, и Миролюб рядом со мной сел прямее. Я посмотрела на Альгидраса, и мне совершенно не понравился его взгляд. Что ж Радим не сделал так, чтобы его вообще тут не было?!
Князь медленно выдохнул и положил обе руки на стол так, словно собирался вставать. Радим повернулся к Любиму, и по нему было видно, что сейчас случится что-то плохое, потому что горячий воевода не стерпит обиды, вступится за побратима. Тут же вспомнились слова Альгидраса о том, что им нужно разорвать побратимство, что Радиму от него только вред. Ох, не так уж и неправ был мальчишка.
Но князь не успел встать из-за стола, а Радимир что-либо сказать: Альгидрас развел руки в стороны и крутанулся вокруг своей оси. Он сделал это с такой скоростью, что князь успел рассмотреть разве что взметнувшийся ярко-алый плащ. Всем было очевидно, что этот мальчишка пошел на уступку, только чтобы Радим не наломал дров, и он снова вырос в моих глазах, хотела я того или нет. Ведь как бы противно ни было ему сейчас, он подумал в первую очередь о побратиме.
— А точно не девка? — раздалось от стены.
Радим вполголоса обратился к Любиму:
— Князь!
И было в этом коротком слове столько гнева и скрытой угрозы, что мне захотелось стукнуться лбом в стол: ну вот только этого сейчас не хватало! Но едва Любим открыл рот, чтобы ответить, как Альгидрас бросил через плечо со злым весельем:
— Проверить хочешь?
— Борислав! — повысил голос князь, и воин у стены захлопнул рот, так ничего и не сказав. — Будет, — уже тише добавил Любим, а затем откашлялся и хмуро проговорил: — Завтра на заре потягаетесь. Увидим, так ли споро ты стреляешь из лука, как норов показываешь, и так ли вы, хваны, хороши, как о вас басни складывают. Ну, что скажешь? Согласен?
— Как воевода скажет, так и будет, — ровным голосом ответил Альгидрас, и Миролюб рядом со мной едва слышно усмехнулся.
— То есть княжеское слово для тебя не указ? Мне ты, стало быть, не служишь? — недобро прищурился Любим, и я посмотрела на Злату, чтобы хоть по ее виду понять, насколько все серьезно. Может, князь просто так побушует и забудет? Златка ответила несчастным взглядом и тут же с мольбой посмотрела на Альгидраса.
— Воевода служит тебе. Я служу воеводе, — негромко откликнулся Альгидрас.
— А случись так, что я тебя к себе на службу позову? У нас не принято князю отказывать… — прищурился Любим.
Я понятия не имела, зачем он это делает. Ведь Альгидрас ему на службе сто лет не сдался. Видно же, что он еле терпит присутствие хванца под одной с собой крышей. Зачем же он его провоцирует? Хоть бы дочь пожалел, раз уж Радима ни во что не ставит.
Альгидрас молчал, словно не знал, что ответить, а Любим повернулся к нам. Я инстинктивно сжалась, стараясь уменьшиться в размерах, потому что я бы такой экзамен, как у Альгидраса, ни за что не выдержала. Но Любим смотрел не на меня. Его взгляд был устремлен на Добронегу. Я покосилась на мать Радима и в очередной раз позавидовала ее выдержке. Она сидела, выпрямив спину и сложив руки на столе. Только кротости в этой позе не было ни на грамм. На князя она даже не посмотрела. Меня же внезапно озарило: князь, как мальчишка, злил сейчас не Альгидраса и не Радима. В эту минуту ему было совершенно плевать в равной степени и на Златку, и на меня, и на собственного сына. Он хотел одного — вызвать эмоции у женщины, застывшей за столом, точно изваяние.
Я посмотрела на Злату, ожидая подтверждения своей догадке. Но та, пользуясь тем, что князь отвернулся, подавала отчаянные знаки Альгидрасу. Радим рядом с ней упрямо смотрел в стол, словно не желая быть причастным к этим уговорам. Альгидрас, в свою очередь, хмуро смотрел на Злату, будто это она была виновата в происходившем.
Князь резко отвернулся от Добронеги, так и не дождавшись от нее никакой реакции. Злата прижала ладонь к губам и расстроенно отвернулась к стене, а Альгидрас меж тем подал голос:
— Я не воин, князь, и проку тебе от меня не будет, — он говорил медленно, тщательно подбирая слова, и в эту минуту его акцент был гораздо заметнее. — Я не обучен выполнять приказы и не знаю, что значит умереть за владыку, только за брата. Да и к чему тебе напоминание о дурном перед глазами? — закончил он, ни на кого не глядя.
Мне показалось, что от его последней фразы князь едва заметно вздрогнул.
— Ступай, — отрывисто произнес Любим. — Завтра на рассвете с Бориславом потягаешься.
Он кивнул на того воина, который спрашивал, точно ли Альгидрас не девка, и я невольно поежилась. Борислав был высок и крепок. Некогда, наверное, красив. До той поры, пока левую часть его лица не пересек то ли меч, то ли кнут. Шрам начинался от переносицы и бороздил щеку неровной линией, оттягивая угол рта и исчезая в густой бороде. И еще он казался больше Альгидраса раза в два. И как тот, интересно, справлялся бы, если бы их спор «девка-не девка» дальше зашел?
Альгидрас коротко склонил голову и, бросив быстрый взгляд на Радима, развернулся к двери. У самого выхода Борислав придержал его за рукав:
— Готовься, «великий». А то смотри: мамки-то нет — плакаться завтра будет некому.
Что ответил Альгидрас, я не расслышала, но рука Борислава метнулась к кинжалу на поясе. Правда, замерла на полпути.
— Борислав! — снова окликнул князь, призывая к порядку.
— Почему же нет мамки? — внезапно раздался спокойный голос Добронеги.
Альгидрас обернулся, и я почувствовала, как у меня перехватило горло, столько растерянности и благодарности было в его обращенном на Добронегу взгляде. — Только я завтра не утешать его буду, а за него радоваться, — с улыбкой закончила мать Радима.
— Ступайте все! — махнул рукой князь, покосившись на Добронегу.
Альгидрас и воины вышли. Я забеспокоилась, как бы они чего там за дверью не устроили, но Радим предвосхитил мое беспокойство: что-то шепнул Златке, и та выскользнула за дверь.
Дальнейший ужин я помнила плохо. Разговор за столом стал натянутым, и в нем то и дело возникали паузы. Вернувшаяся Злата больше не рассказывала смешных историй и не пыталась сглаживать грубость отца. Было видно, что ей стыдно за произошедшее. Радим отвечал князю учтиво, но в его голосе тоже поубавилось сердечности. Только, похоже, Любиму на это было искренне наплевать. Он вел себя так же, как и до инцидента. Миролюб больше ничего не говорил, Добронега — тоже.
Я пару раз ответила на какие-то вопросы князя. Сначала боялась, что речь вот-вот зайдет о моем предполагаемом плене и тут-то и всплывет что-нибудь, что выдаст меня с головой, но князь только спросил, правда ли, что я не помню ничего из случившегося. Я кивнула, подтвердив, что вообще ничего не помню. За столом воцарилось молчание, словно все ожидали, что еще я скажу. Я молчала, и князь пробормотал: «Странно». Мне нечем было крыть, потому что это действительно было странно, но неожиданно мне на помощь пришел Миролюб:
— Это не странно, отец, это правильно. Я вон тоже ничего не помню. Кроме топора, что руку отсек.
Князь нахмурился и кивнул, словно закрывая тему, а я почувствовала жгучую волну благодарности за то, что мне не пришлось ничего сочинять, и только потом до меня дошел смысл сказанного. Миролюб лишился руки у кваров? И если он сравнил это с состоянием Всемилы, то это тоже было… в плену? И снова что-то смутное мелькнуло на краю сознания. И почему-то снова перед моим мысленным взором возник мальчик, так похожий на Миролюба. Я посмотрела на Миролюба с благодарностью. Он перехватил мой взгляд и неловко улыбнулся, словно подбадривая. Я улыбнулась в ответ. Княжеский сын определенно пошел не в отца.
Добронега бесшумно встала и сообщила, что вернется чуть позже. При этом она обращалась не к князю, а к хозяину дома — Радимиру. Радим кивнул, пытливо взглянув матери в лицо, мол, все ли в порядке. Добронега лишь коротко улыбнулась в ответ, а князь посмотрел так, будто хотел не позволить ей уйти. Думаю, с него бы сталось, но Любим ограничился лишь тем, что попросил ее вправду вернуться, уважить гостей. При этом именно попросил — не потребовал. Добронега еще раз повторила, что вернется, и вышла. Глядя на выходящую из комнаты женщину, я подумала, что со спины мать Радимира кажется очень молодой. А еще я раньше не обращала внимания на то, как прямо она держит спину и какая у нее величественная поступь. Дверь закрылась, и Любим наконец перевел взгляд на Радима и стал снова расспрашивать его о лодье Будимира, а Миролюб склонился ко мне и прошептал на ухо:
— Пойдем погуляем?
— А можно? — спросила я, бросив быстрый взгляд на князя.
— А отчего нельзя? Мы тут все одно не нужны.
Я кивнула, и мы, переглянувшись, встали.
— Воздухом подышим, — пояснил Миролюб.
Князь хмыкнул, а Радимир бросил на меня обеспокоенный взгляд, но ничего не сказал. Уже выходя, я подумала, что, может, это слишком большая вольность с моей стороны — пойти гулять наедине с Миролюбом. Но отступать было поздно. Он ведь ничего мне не сделает, правда? И только выйдя за дверь, я сообразила, что едва достаю Миролюбу до плеча, вижу его в первый раз и пора бы мне уже научиться сначала думать, а потом делать.
Миролюб положил руку мне на плечо и подтолкнул к выходу. Мне невпопад подумалось, что это хорошо, что у него только одна рука. Пока я чувствую ее на своем плече, можно не бояться никаких других посягательств. Впрочем, мой героизм продлился ровно до выхода на крыльцо. На улице-то я что буду делать? На помощь звать?
К моему несказанному облегчению, во дворе было людно. Впрочем, я тут же почувствовала, что мой желудок, в котором ничего, кроме добронегиных пирожков, так сегодня и не оказалось, болезненно сжался. Во дворе находились несколько человек в синих плащах. Дружина князя. И среди них наверняка был тот мерзкий Борислав. Я глубоко вздохнула, лихорадочно подыскивая предлог вернуться в дом. Но потом увидела, что здесь не меньше воинов в алом, и мне стало спокойнее.
Поведение Миролюба тоже поднимало настроение. Он не стал тут же хватать меня в охапку и тащить в ближайший темный угол, а вместо этого направился к группе людей, все так же придерживая меня за плечо. Мы подошли к компании, где, судя по цвету формы, двое были воинами Радима, а четверо — людьми князя.
— Здравствуй, Миролюб, — поздоровались воины в алых плащах. Обоих я знала только в лицо.
Миролюб ответил на приветствие и спросил, о чем они так увлеченно разговаривали. Надо же, пока я там, на крыльце, тряслась от страха, он успел заметить, что тут кто-то о чем-то увлеченно разговаривает.
— Да ваши люди про Олега расспрашивают, — охотно пояснил дружинник Радима.
— А что расспрашивать-то? — не понял Миролюб и повернулся к своим.
— Да как же! — откликнулся высокий и курносый воин князя. — Живой же хванец. Мы ж про них с детства только сказания и слышали. А он еще совсем один остался.
И снова что-то дрогнуло в моей душе от этого “совсем один”.
— Ну и что рассказывают? — изобразил любопытство Миролюб, невзначай прижимая меня к своей груди. Мне не оставалось ничего, как прислониться к нему спиной. Я почувствовала жар его тела даже через одежду и снова подумала, что опрометчиво поступила.
— Да про то, как лодью Будимира догоняли, — с воодушевлением ответил воин. — Говорят, что он и впрямь лихо стреляет. А с виду и не скажешь. Я его только мельком увидеть успел, как он в дом входил, так мальчишка же совсем.
Было видно, что дружиннику очень обидно оттого, что не получилось рассмотреть “живого хванца” получше.
— Мальчишка и есть, — согласился воин Радима. — Да только не боится ничего. Хуже квара того.
— Почему хуже? — обиделась я за Радимова побратима и только тогда поняла, что до этого мужчины успешно игнорировали факт моего присутствия, а тут все разом повернулись в мою сторону.
Я сразу почувствовала, что стою, прислонившись к груди княжеского сына, да еще встреваю в мужской разговор. Ожидала неодобрения, но свирец, похоже, ничего предосудительного не увидел, так как спокойно пояснил:
— Так сама разве не видишь? Некуда ему оглядываться. Дома за спиной нет. Вот и лезет, очертя голову.
— А Свирь? — негромко спросила я. — Разве не дом теперь?
Не знаю, зачем я задавала вопрос, ответ на который был очевиден. Не дом и никогда им не станет. Но, наверное, мне просто нужно было услышать подтверждение из уст другого человека. А еще… впервые за все время пребывания в Свири я говорила с посторонним человеком и у меня был шанс узнать об Альгидрасе хоть что-то. И я просто не могла этот шанс упустить.
— Свирь? — эхом откликнулся второй воин. — Свирь — дом воеводы нашего. Олегу она домом никогда не станет. Хоть Радимир глаза на то закрывает, но слишком другой он. Неспроста же о них сказания складывали. Смотрит на тебя иной раз, и озноб по спине. Даром что мальчишка.
Значит, правда все. И не мерещится мне, будто взгляд у него совсем не по годам. А еще мне показалось, что воин… не то чтобы не любит Альгидраса, но определенно предпочел бы держаться от него подальше. Наверное, в Свири вздохнули бы с облегчением, исчезни побратим воеводы в один прекрасный день. А вдруг и вправду исчезнет? Вспомнилось, как Альгидрас улыбался Злате, когда дарил ей бусы, и у меня перехватило горло.
— Так что там на корабле-то было? — нетерпеливо отозвался Миролюб, и я усмехнулась. Сразу видно — воин. Это не я тут со своими “дом — не дом, любят — не любят”.
— Знаешь, верно, что воеводу-то на берегу ранили? А кабы не Всемила, так и вовсе бы убили, — продолжил воин.
Я опустила голову, почувствовав, как Миролюб на миг прижал меня сильнее, словно благодаря за это. А ему-то какой прок в Радиме?
— Так Олег сначала на лодье что-то странное делал. Вроде как яд на стреле учуял. Ну, кварские-то стрелы часто с ядом, верно. Потому как от пустяшных ран в жутких корчах отходят. Так пока воевода горло драл на него… Слышал, небось, что запретил он Олегу-то на лодье впредь появляться, потому как голова бедовая. Так вот, пока воевода на него… тот давай ему рану вскрывать да порошком каким-то сыпать.
— Не порошком сперва, — перебил второй. — Сперва он яд отсосал.
— Да брешешь!
— Да я сам видел! Это ты на весле сидел, а я рядом был!
— А дальше? — поторопил Миролюб.
— А дальше ясно стало, что уйдут квары. У нас хоть Януш, да у Будимира лодья быстрее. И кормчий у них тоже хорош оказался. Януш так сразу и сказал, мол, в море выйдут — уйдут. А Януш в таком никогда не ошибается.
— Ну и Олег как раз с воеводиной раной закончил, — подхватил второй. — Наших-то много им вслед стреляло. И я стрелял, да на такой ветер — это только страху нагнать, куда там попасть. Им-то сподручней было. Их стрелы почти по ветру летели. Только и успевали их щитами ловить. А Олег совсем без головы — на нос залез. Ему уж Радогость и канат кинул, чтоб хоть привязался. «Нет, — кричит, — мешать будет».
— Воевода поди все горло сорвал, пока на него орал. Да тут дери горло не дери, все одно ничего не сделаешь. Стащить с носа тоже боязно: ну как под руку влезем, да он под весла упадет? Я, признаться, до того только слышал, как он стреляет. Да думал, брешут. Но только то ли вторая, то ли третья стрела в кормчего-то их и попала. Хотя укрыт тот был — не подступишься. Это не Януш, что дурниной орет, мол, ему щиты мешают. Радим бы и его с корабля ссадил, да нет другого такого, — посетовал воин.
— А ранило Олега как? — спросила я, удивляясь тому, как спокойно прозвучал мой голос — внутри при этом все дрожало.
Пока это все казалось нереальным. Каким-то дурным сном.
— Да повезло у них кому-то. Олега-то стрелой почти сразу зацепило. Может, еще до того, как он в их кормчего попал. Я не видел. Видел только, как Радогость к нему кинулся да щитом прикрыл. А потом Радогость две стрелы собой поймал. Добрый был воин, — вздохнул дружинник и склонил голову. — А Олег за борт свалился. Чудом успели весла убрать. А все одно диво, что живым потом подобрали. Видно, впрямь он везучий. Так все говорят.
Я кивнула, не поднимая головы. Да уж. Везучее не придумаешь.
Мужчины заговорили о кварском корабле. Я уже слышала это все за столом, поэтому просто стояла и думала о том, как должен был чувствовать себя Радим, зная, что раненый Альгидрас упал за борт, и не имея возможности помочь ему сразу, потому что он воин и главным для него было нагнать врага. И сколько таких решений ему приходится принимать? Как я могу его осуждать? Да с него только пылинки сдувать и всеми силами от злых мыслей отвлекать, как делает Златка!