Александр Воинов
ПАМЯТНИК ДЮКУ
КУРСАНТЫ
Тихий бой
1
Стажировка. Какое волнующее слово! Это значит — ты едешь в полк связи не кем-нибудь, а младшим командиром. В петлицах твоей гимнастерки, хоть и временно, но все же два красных треугольничка. Ты командир отделения, самого настоящего отделения, в котором около десятка бойцов. Ты ими командуешь, они тебе подчиняются и называют тебя: «Товарищ командир отделения».
Ты уже не говоришь: «Петров, принеси аккумулятор!» Ты отдаешь приказ: «Товарищ Петров, принесите аккумулятор!..» Слово «товарищ» и обращение на «вы» придает фразе иную интонацию. И голос при этом у тебя невольно становится иной — волевой, командный голос!
Удивительное чувство испытываешь, когда видишь, как твое слово почти мгновенно становится делом. Сразу к этому трудно привыкнуть. Но постепенно начинаешь понимать цену и силу слова. Это заставляет тебя быть осторожным, очень осторожным — не всякое слово отныне ты имеешь право произнести…
И вот наконец мы, курсанты, приехали в полк связи, нас распределили по отделениям, каждое отделение заняло свою палатку, и я оказался лицом к лицу со своими восемью бойцами. Все они в армии уже второй год, это опытные, знающие службу ребята. Приняли они меня вежливо, но без особого радушия, то и дело вспоминали своего командира отделения Козлова, который находился в госпитале.
В частом упоминании его имени содержался явный намек на мою неопытность: мы, мол, знаем цену хорошему командиру! Посмотрим, будешь ли ты таким, как Козлов!..
И мне искренне хотелось стать таким, как он. Нет, даже в тысячу раз лучше!.. Сначала мне думалось, что само положение — как-никак, а я курсант военного училища — создаст мне необходимый авторитет.
Но на другой же день мне пришлось убедиться, что это не так…
Подходя к нашей палатке, я услышал голоса моих бойцов. Они спорили между собой. Кто-то из них назвал мою фамилию. Я прислушался.
В общем гуле выделялись два голоса.
Один высокий, мальчишеский:
— И зачем их к нам прислали?! Что мы, морские свинки, что ли, на нас опыты производят!
Другой, хрипловатый:
— Надо же где-то командиров учить!
Первый из спорящих усмехнулся:
— Разве Березин командир?! Да ему до Козлова, как до Луны!
Я поборол в себе искушение вбежать в палатку и разнести в пух и прах того, кто подрывал мой авторитет. Постоял и медленно побрел к беседке, где была читальня.
Механически перелистывал «Огонек» и думал: с чего начать, как добиться у бойцов подлинного, а не формального уважения?
Горько слышать, когда уже на второй день после вступления в должность над тобой подтрунивают подчиненные. Значит, ты сделал неощутимые для себя ошибки.
Я перебирал в памяти своих бойцов, стараясь представить себе, какой к каждому из них нужен подход. Но это не удавалось мне, я еще почти совсем не знал их.
Да, я понимал, что ошибки могут быть. Но какие? Это я еще не уяснил.
Самое главное — надо быть справедливым, в конце концов решил я. Вот где ключ ко всему!
И придя к такому решению, которое, как мне казалось, полностью исчерпывало все вопросы, я поднялся. И мир уже не представлялся мне больше таким мрачным.
Я глядел на бесконечные ряды уходящих вдаль палаток; конусообразные, с острым верхом, они напоминали шлемы богатырей. И казалось, сами богатыри спят где-то неподалеку, в ковыльной степи…
Заиграла труба. Приготовиться к вечерней поверке!..
Возвращаясь к своей палатке, я невольно снова прислушался. Тихо! Осторожно откинул полог. Никого нет.
На перекрестке линеек я встретил двух своих бойцов. Оба были в вылинявших на солнце гимнастерках, с лицами, серо-коричневыми от загара; на головах выцветшие почти добела пилотки. Увидев меня, они прервали свой разговор, быстро одернули гимнастерки.
Высокий, сутуловатый, с хитроватыми темными глазами — Богатенков, фамилия другого, коренастого, как будто Артамонов. Да, точно, Артамонов. Командир взвода лейтенант Корнев предупредил меня, что он малый грубоватый, замкнутый и на него надо обратить особое внимание.
Оба улыбаются мне.
— Скоро на поверку, — говорю я и тоже улыбаюсь.
— Скоро, товарищ командир! — отвечают они почти разом.
Я сворачиваю на среднюю линейку и сталкиваюсь с Фокиным и Жариковым, — мы с ними из одного курсантского взвода. Они беседуют между собой и громко при этом смеются. Я командую первым отделением, Фокин — вторым, Вася Баженов — третьим, Винька Левшевич — четвертым, а Жариков бери выше — помощник командира взвода. У него в петлицах три треугольника.
Мы не виделись всего какой-нибудь час, но встретились так, словно не виделись год.
— Как дела, Березин? — спрашивает Фокин. — Как поживает твой полк?
— В полном боевом!
— Моральное состояние?
— Высокое!
Жариков начальственно глядит на нас.
— Ну, хлопцы, теперь я вас погоняю! У меня будет полный порядочек!
Мы смеемся. Жизнь поставила нас в новые, непривычные отношения, и с ними еще надо освоиться.
— Что будем делать завтра? — спрашиваю я.
— С утра занятия по радиомеханике, а во второй половине дня стрельба! — Жариков прищуривается. — Как у тебя, Березин, с этим делом? Ведь бойцы пример брать будут!
Я что-то буркнул в ответ. На сердце стало неспокойно — вдруг не выполню упражнения? А Козлов, как я слышал, отличный стрелок!..
Так с первых дней я невольно вступаю в соревнование с Козловым. Он незримо присутствует на всех занятиях, которые я провожу со своим отделением, лежит по соседству на стрельбище и целится в мишень; в строю он также шагает рядом. И где бы я со своими бойцами ни был, восемь пар глаз непрерывно судят: а так ли сделал бы Козлов?..
2
Прошло уже несколько дней с того момента, как я стал применять на практике свое великолепное решение завоевать сердца подчиненных справедливостью. Однако дела в моем отделении не только не улучшились, но в какой-то степени ухудшились.
Богатенков помрачнел и перестал шутить. Артамонов, малообщительный и замкнутый парень, стал разговаривать еще меньше, но я часто ловил на себе его настороженные взгляды. И только маленький шустроватый Северцев был неизменно любезен, даже ласков, как бы предлагая свою помощь. Но именно это мне в нем и не нравилось.
Я никак не мог уловить, что, собственно, происходит в отделении.
Дня через два, уходя на лагерные соревнования, я оставил за себя Степных.
— Есть, товарищ командир! — ответил он весело и многозначительно взглянул на Киселева, который тут же сумрачно уткнулся в учебник. После этого я почувствовал, что в отношении Киселева ко мне возникла какая-то неловкость. Вскоре во время стрельб я похвалил Артамонова, который поразил мишень всеми пулями, а бойцы как-то странно переглянулись. Артамонов помрачнел, моя похвала явно не принесла ему радости.
Да, было над чем подумать!.. Я ничего путного придумать не мог. Первый открытый конфликт уже вызрел, и ничто не могло его предотвратить. На занятиях по приему радиограмм Богатенков исказил несколько групп шифра.
— Надо быть внимательнее, — сказал я, подчеркнув ошибки на его телеграфном бланке густым красным карандашом.
И вдруг Богатенков, исподлобья следивший за моей рукой, взорвался:
— Зачем вы, товарищ командир, ко мне придираетесь!
Одного взгляда на телеграмму было достаточно, чтобы убедиться в моей правоте. Я еще раз жирно подчеркнул ошибки.
— А это вы видите? — спросил я его.
Он молча придвинул к себе бланки и сделал вид, что приготовился записывать очередной текст.
На моем столе, справа, — крепко привинченный телеграфный ключ, слева — черный рупор громкоговорителя. Легкий нажим ключа, и рупор издает писк. Опытный, тренированный слух машинально улавливает буквы и цифры, а рука быстро записывает их.
Точка!.. Тире!.. Точка!.. Точка!..
Рука работает автоматически, а я напряженно думаю, что делать. «Проверять или не проверять?.. Наверняка снова будет конфликт!.. Нет, не буду. Пока не буду!.. Перетерплю». Точка… Тире… Точка… Точка…
Занятия кончились. Отвел отделение в палатку и остался стоять на линейке в трудном раздумье. Как ответить на выпад Богатенкова?.. Как поступать дальше? Это первый сигнал! И очень тревожный…
Вдруг за моей спиной послышались неуверенные шаги. Приблизились и замерли.
Я оглянулся:
— Что вам, Северцев?
— Хочу вас ориентировать…
— В чем, собственно? — Мне не понравились его улыбка и манера, с которой он говорил: тихий голос, быстро оглядывается по сторонам, словно боится, что подслушают.
— Ориентировать в обстановке! — тихо, но настойчиво сказал он.
— В какой обстановке?
— В том, что происходит в нашем отделении! Нехорошие настроения, товарищ командир!
Мне не хотелось его слушать, но отвязаться от него я тоже не мог.
— Какие там еще могут быть настроения? — резко ответил я, закуривая. — Вы что-то придумываете, Северцев.
Он оскорбленно вскинул руку:
— Нехорошо, товарищ командир!.. Я же к вам с открытым сердцем!.. Просто хочу помочь разобраться… На вас очень бойцы обижаются… Некоторые! — добавил он.
Я усмехнулся:
— Богатенков?! Но все же наглядно видели, какой он работник.
Северцев взглянул на меня с сожалением:
— Не в этом дело, товарищ командир! Козлов считает его лучшим бойцом. На Доску почета вывесил. И вообще у нас Богатенкова не критикуют. О нем даже в дивизионной газете не раз писали.
Я только вздохнул.
— Теперь насчет Артамонова… — Он помолчал. — У него взыскание за опоздание в строй. И Козлов не считает его примерным.
— Дальше, — сказал я деревянным голосом, — что еще считает Козлов?
— Нельзя, товарищ командир, оставлять Степных за себя, — уже поучающе произнес Северцев. — Козлов всегда оставлял Киселева! А теперь вроде вы ему не доверяете.
— Так!.. Так!.. — проговорил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. Следовало бы поблагодарить Северцева, но меня все больше раздражала ласковая улыбка, не сходившая с его лица.
Я ушел возбужденный и злой. О каких глупостях мне надо думать! И что за человек этот Козлов? Его глаза, наверное, видят только два цвета: черный и белый. Вот он так и делит всех людей. Если опоздал в строй — значит, во всем плох. А отметили его в газете — безудержно хвалит…
3
Я решил пойти в госпиталь. Навещу Козлова. Поговорю с ним откровенно, с глазу на глаз. Посмотрю, что за человек. Пусть расскажет, как работает. Может быть, я и не прав. Врезался с ходу в налаженную, устоявшуюся жизнь и навожу свои порядки…
В первый же выходной день отпросился у лейтенанта Корнева на несколько часов. Купил в лагерном магазине яблок, конфет и пошел в село, где на окраине, в небольшом, одноэтажном деревянном доме размещался лагерный госпиталь. Туда обычно помещали тех, кто простудился или получил легкую травму.
Еще у калитки я услышал, как за кустами лихо щелкают костяшки домино, — больные «забивали козла». Короткая тропинка привела к дому, на крыльце стояла молоденькая сестра в белом халате.
Пока я шел к ней по дорожке, она глядела на меня строгими серыми глазами.
— Вам кого, товарищ?
Я робко сказал:
— Сержанта Козлова.
Сестра пытливо взглянула на мои кульки:
— Консервы нельзя! Селедку нельзя! Колбасы тоже нельзя!
Четверо игравших сидели под кустом вокруг стола и не обращали на меня ни малейшего внимания. Плотный, с озорным лицом парень в сером больничном халате изо всех сил стукнул костяшкой по столу и прокричал: «А у меня „Марат“!» Это значило, что он выставляет две шестерки.
— Козлов! К тебе пришли!.. — сказала ему сестра.
Игра прервалась. Козлов с любопытством взглянул на меня, и на его широком лице появилось выражение крайнего неудовольствия.
— Ты что, из штаба?.. Дело какое?..
— Нет, — сказал я, — к вам лично.
Партнеры зашумели. Игра еще не кончена, и прерывать ее из-за непрошеного посетителя никому не хотелось. Козлов бросил на меня сердитый взгляд, но я сказал, что не тороплюсь и могу подождать. В этот момент с крыльца спустился еще один любитель «забоя» и бодрой походкой направился к играющим. Козлов передал ему фишки — и это успокоило партнеров.
— Ну вот, лады, — сказал Козлов, взял палку, которая стояла рядом с его стулом, оперся на нее и заковылял ко мне, стараясь как можно легче ступать на левую ногу. — Ну, где мы сядем? Можно там.
Он подвел меня к скамейке, стоявшей поодаль, и осторожно опустился; держа ногу на весу, аккуратно прислонил к скамейке палку и как-то добродушно улыбнулся.
— Вот подковался немного! Думал, на три дня, а уже почти месяц тут прыгаю!.. Не срастается, проклятая!
Я протянул ему кульки. Он поблагодарил и положил рядом на скамейку, не развернув.
— Ну, я уже догадался, кто ты! — произнес он с дружеской грубоватостью. — Ты Березин. Стажер. — И, лукаво взглянув на меня, подмигнул. — Ребята приходили, рассказывали, как ты там орудуешь!
— Жаловались, наверно?
— И это было!.. Ты, видно, в людях плохо разбираешься. В этом твоя беда. Ну ладно. Зачем пришел?
— Да вот, посоветоваться…
— О чем? — насторожился он.
— Как-никак я в отделении человек временный. Уйду, а вы вернетесь. Да и опыта у меня маловато. Вот хочется узнать, как работаете.
Он вскинул белесые брови и взглянул на меня с чувством превосходства. Мой приход, видимо, ему очень польстил.
— Хорошо, что пришел! Немного запоздал, правда. С этого надо было начинать. Я бы сразу тебя направил… А то уже напутал малость.
— В чем именно?
— Ругаешь кого не надо и кому не надо благодарности сыплешь.
Да, хотя Козлов и в госпитале, но информация у него, видимо, полная. Правда, с некоторыми преувеличениями…
— Это вы о ком же? — спросил я.
— Если пришел говорить — не крути! А то разговора не получится.
— Я и пришел говорить прямо.
— Ну так вот, — он хлопнул ладонью по краю скамейки, — ты моих людей не трогай! Богатенкову авторитет не подрывай! На него, можно сказать, вся рота равняется. Он член комсомольского бюро! Его портрет в галерее лучших ударников! Он все наше отделение в передовые выводит. А кто его создал? Я!.. — И он ткнул себя пальцем в грудь.
— Но ведь слухач-то он неважный! Пять грубых искажений в одной радиограмме…
Козлов иронически засмеялся:
— Пустяки! Потренируется несколько часов, все будет в порядке.
— Но он как раз и не тренируется.
— Заставь! Ты же теперь командуешь! Выходит, это твоя недоделка! А он тут ни при чем.
Я только вздохнул. Выходит, я же и виноват.
— Папиросы есть? — спросил Козлов и протянул широкую сильную ладонь с короткими пальцами.
Закурили. Он насмешливо поглядывал на меня, видимо стараясь понять, как я усваиваю его указания.
— Все понял? — наконец спросил он.
— Да, начинаю понимать, — ответил я.
— Понимай!.. Учись!.. А вот опять же насчет Северцева. Почему ты на него не опираешься? Этот парень вострый! Правда, — он повернул ладонь ребром и покачал ею, — верткий! Его не ухватишь. Но полезный…
— Чем же он полезный?
— Преданный он человек! Всегда вовремя подскажет!
Я вспоминал все перипетии моего разговора с Северцевым, его лицо, его вороватый шепоток, захотелось возразить Козлову, но я удержался, все больше понимая, что это бесполезно.
— А вот насчет Артамонова вы не правы, — сказал я.
Он вдруг вспыхнул:
— Что ты о нем знаешь? Этот тихоня завтра на тебя рапорт трахнет! Жаловаться любит много. То не так, это несправедливо!..