Он подмигивает нам и исчезает в конце коридора.
— О боже. — Я потираю лоб. — Как неловко.
— Почему? — удивленно спрашивает Майлз. — Что такого?
— Теперь он все время будет меня этим дразнить, — говорю я. — И это уже после того, как разболтает моим подругам на собрании Альянса. Спорю на десять баксов, что, когда я их в следующий раз увижу, они будут ходить за мной и громко причмокивать.
— Да ладно тебе. — Майлз прыскает со смеху. — На то они и друзья.
Джесс — мой друг? Это мне раньше не приходило в голову, но чем больше я думаю о его подколах, тем яснее вижу, что так оно, наверное, и есть. Тут звенит звонок и перебивает мои мысли.
— А вот и звонок, — говорит Майлз, кивая на дверь кабинета. — Беги скорее, а то опять опоздаешь.
— Вот ты засранец! — откликаюсь я. — Вашему тезке Майлзу Дэвису было бы стыдно за ваши выходки, юноша.
— Ну спасибо! — кричит он. — Нина Симон гордилась бы вашим делинквентным поведением. Уверен, она ни разу не пропускала уроки, чтобы целоваться с секси-парнем.
— Майлз!
— Но ничего. — Он высовывает голову из-за угла. — Со мной она бы тоже опоздала.
Он знает Майлза Дэвиса и Нину Симон. Не уверена, что лучше сделать — снова его поцеловать или дать ему в нос за то, что я из-за него опоздала.
16
Обычно мне легко с головой погрузиться в процесс репетиции. В постановке столько деталей, что каждый раз что-нибудь новое требует моего внимания. Но сегодня я никак не могу сосредоточиться. Может быть, потому что мисс Клейн везде за мной ходит: и в оркестровую яму, и за сцену, — словно проверяет, не косячу ли я.
В итоге я перемещаюсь поближе к сцене и скрещиваю руки на груди, чтобы выглядеть официальнее. Один взгляд на труппу вызывает у меня приступ паники. Во-первых, все буквально стонут, когда я вытаскиваю блокнот. А во-вторых, время уходит, и обратно его не вернуть. Чем больше я делаю замечаний, тем больше у нас работы и меньше времени.
— Так, ладно, ребята, замечания, — выкрикиваю я. — Рокко, постарайся не переигрывать. Не тяни одеяло на себя. Ну раздели ты с Уайетом внимание публики. Понимаешь, о чем я?
Рокко сконфуженно улыбается, а Уайет (он играет Роджера) показывает ему язык.
— Мия, смотри в зал, — продолжаю я. Мия — десятиклассница, исполняющая роль Морин. Она говорит только на сцене. — Не стесняйся, хорошо? Зрители хотят тебя видеть.
Она моргает. Значит, наверное, услышала.
— Лайла. — Я поворачиваюсь к ней. — У тебя все отлично.
Она подмигивает мне.
— Эрик, — переключаюсь я на него, — ты толком не проговариваешь реплики. И, по-моему, пора убрать нью-йоркский акцент. С ним не получается.
Он морщится, словно от неприятного запаха.
— Лайле ты никогда замечания не делаешь. — Он скрещивает руки на груди. — Только со мной всегда проблемы. Ребята, вы это заметили?
Он оборачивается к другим актерам. Рокко незаметно уходит. Уайет хмурится. Мия уже куда-то исчезла.
— Неправда, — возмущаюсь я. — И у меня нет претензий к тебе лично. Просто над твоим исполнением еще нужно поработать, для того мы и репетируем.
— А я о чем? — бурчит Эрик. — Я играл в пяти школьных постановках. А сколько ты срежиссировала?
Я закипаю. Меня бесит, что его слова вообще на меня действуют. Все знают, что я ставлю школьный мюзикл в первый раз.
— Да брось, Эрик, — подает голос Лайла. Ее лицо пылает. — Она мне все время делает замечания.
— Какие, например? — спрашивает он. — «Улыбайся шире»?
— Ну все, хватит! — чеканю я, и в голосе звучат стальные нотки. — Не будем больше тратить на это время. Порепетируйте реплики сами, и прогоним еще раз.
Они медленно занимают свои места. Рокко и Лайла то и дело поглядывают в мою сторону. Не двигается лишь Эрик. Он уставился на меня так, словно у нас с ним поединок. Я отступаю назад и плюхаюсь на сиденье. Дышу часто-часто, лицо все еще горит. Как же меня это бесит.
Я стараюсь не выделять любимчиков, но Лайла и правда лучше всех, ей почти не о чем делать замечания. Разве я виновата, что она все так быстро схватывает? И боже мой, Эрик не мог, что ли, поговорить со мной после репетиции? Так на меня наезжает перед всеми — явно хочет показать, что я понятия не имею, что делаю.
— О чем задумалась?
Я подскакиваю и оборачиваюсь. Передо мной стоит Джесс. На шее у него, как обычно, болтаются наушники, в руке он держит блокнот. Он уже вычеркнул из своего списка половину заметок. Вот понтовщик. А у меня их всегда столько, что, видимо, я с ними и к премьере не разделаюсь.
— Да вот, думаю, сколько всего еще надо успеть. — Я обхватываю живот руками. — Доделать костюмы, выучить слова, довести до ума хореографию… Такое чувство, что время просто летит. Не успеем оглянуться, и наступит декабрь.
— Так всегда. — Джесс бросает взгляд на сцену. Мисс Клейн что-то быстро говорит Эрику и Лайле, и они внимательно слушают. Когда она им делает замечания, они хотя бы не возникают. — В следующем году покажется еще быстрее, вот увидишь.
— Наверное. — Я запускаю руку в волосы и легонько вздыхаю. — Думаешь, Лину-Мануэлю Миранде тоже так казалось перед премьерой «Гамильтона» на Бродвее?
Джесс изгибает бровь, но если он и думает, что я понтуюсь, то вслух ничего не произносит.
— Я думаю, что время для всех летит быстро. Даже для Лина-Мануэля Миранды. У него каждый вечер были представления, да? Я уверен, что к последнему ему казалось, что он только начал, а уже пора передавать роль следующему… как его?
— Ага, Хавьеру Муньосу. — Я бросаю на него взгляд. — Он отличный актер.
Джесс пожимает плечами.
— Вроде ничего.
Я удивленно вскидываю бровь. Может, я самую чуточку предвзята к Хавьеру Муньосу, потому что он ВИЧ-инфицирован, но все равно. Как Джесс может говорить, что он всего лишь ничего?
— Ты, наверное, не видел, как он играет, — говорю я. — Иначе не сказал бы про него «вроде ничего».
— Слушай, каждому свое, верно? — Он вскидывает руки вверх, как будто я на него нападаю. — Мне просто нравится оригинальное исполнение. Вот и все. Не то чтобы я прямо ненавидел этого твоего…
— Хавьера Муньоса, — повторяю я.
— Ага, — кивает Джесс, но уже снова смотрит в блокнот. — Его самого.
Я вздыхаю и поворачиваюсь к сцене. Похоже, мисс Клейн привязалась к группе ребят и что-то им выговаривает, пока они силятся поднять бутафорскую телефонную будку. Раз у мисс Клейн все под контролем, я могу пойти к Палумбо и обсудить с ним свои заметки. Он умеет преподнести замечания так, чтобы его не возненавидели. Пожалуй, мне есть чему поучиться.
Обычно члены труппы тусуются с правой стороны сцены, у двери, ведущей в хоровую. Иногда Палумбо туда уходит — толкать мотивирующие речи или просто дурачиться с ребятами. Я просовываю голову в комнату и хмурюсь, потому что на этот раз его там нет.
— Вы их видели? — доносится тихий, едва уловимый шепот Клэр. Возле нее стоит Эрик и еще несколько актеров. — Да они практически занимались этим прямо в коридоре, отвечаю. Он ей язык чуть ли не в горло засунул и все такое.
Черт. Вот дрянь. А как же феминизм и солидарность?
— Ты уверена, что это она?
— Сто процентов, — встревает Эрик. — Зато, может, теперь он отвлечет ее от репетиций и заметок.
Я знаю, что, скорее всего, переборщила, но это не значит, что за моей спиной он может вести себя как мудак. А Клэр так вообще не на что жаловаться. Я и не помню, когда у меня в последний раз были к ней замечания.
Не знаю, что лучше сделать: то ли закричать на них, то ли просто промолчать. С одной стороны, если я на них накричу, то только подорву свой авторитет режиссера. С другой — вместо того чтобы репетировать, они сплетничают. И за это я могу их отчитать.
Я делаю шаг вперед.
— Симона! А я тебя ищу.
Услышав Палумбо, я замираю. Если я при нем накинусь на Эрика и Клэр, скорее всего, он пожалеет, что взял меня режиссером. Но если он услышит, о чем они болтают, мне будет стыдно до конца учебного года. Мне больше не хочется обсуждать с ним заметки, но другого выбора нет. Я со вздохом поворачиваюсь к нему.
— Мистер Палумбо, — выдавливаю я. — Что такое?
— Просто нужно с тобой поговорить. — Он подзывает меня к себе. — Не переживай, ничего серьезного. Ты все здорово делаешь.
О нет. Похоже, разговор будет в самом деле серьезный.
— Спасибо. — Я закусываю губу. — Что-то случилось?
— У тебя отличные комментарии, — говорит он. — Я считаю, у тебя прямо дар каждый раз находить слабые места и при этом без излишней критики, но…
Внизу живота затаился страх.
— Но?
— Некоторым ученикам кажется, что ты завела любимчиков, — с извиняющимся видом заканчивает он. — Не пойми меня неправильно: это совершенно естественно. У нас у всех есть любимчики. Но на будущее, может, постараешься…
— Любимчики? — повторяю я. — Мистер Палумбо, нет у меня никаких любимчиков. Я ко всем отношусь одинаково. Вы же видели.
— Ну. — Он наклоняет голову набок. — Я только что видел, как ты делала замечания Эрику. Ты все правильно подметила, но, уверен, ему было трудно выслушивать это перед другими ребятами. Обращай больше внимания на то, как ты подаешь свои комментарии. Старайся никого не выделять слишком часто.
Эрик не может быть таким неженкой. Он поди жалуется Палумбо, просто чтобы мне подгадить.
— Я не выделяю Эрика слишком часто, — возражаю я. — Он просто злится, что я вообще ему что-то говорю, и теперь ведет себя как придурок.
— Симона!
Я вскидываю взгляд. Зря я это ляпнула. Палумбо хмурится, да так, что все его лицо будто сползает вниз. Я еще никогда не видела, чтобы он был так кем-то недоволен. Я думала, Эрик мне подгадил, но я ошибалась. Я сама себе подгадила.
— Простите, — бормочу я, но извиняюсь не за то, что Эрик — идиот, а за то, что я расстроила Палумбо. — Я не хотела.
Палумбо устало потирает лоб и тяжело вздыхает. Как будто я его лет на десять состарила.
— Слушай, — говорит он, — пожалуй, тебе нужно взять перерыв и успокоиться.
— Но…
— Симона, я настаиваю. — Он жестом меня прерывает. — Иди попей водички или погуляй по школе. Просто подыши воздухом, хорошо?
Краем глаза я замечаю Эрика, прислонившегося к стене, его рука лежит на плече у Клэр. Он ловит мой взгляд на долгую секунду. Если бы не Палумбо, я бы показала ему средний палец. Эрик усмехается, будто читает мои мысли. Если я сейчас не уйду, то определенно дам ему в нос.
— Ладно, — говорю я, оборачиваясь к Палумбо. — Но я вернусь.
***
В конце коридора до меня вдруг доходит, что я не знаю, куда иду. Ясно одно: я не хочу возвращаться, пока Палумбо про все это не забудет. Может, я просто неделю буду скрываться в коридорах.
Прогулки по школе и правда успокаивают, но мне нужно заняться чем-нибудь еще. Мой учебник по геометрии до сих пор лежит в шкафчике. Может, поделать домашку, вместо того чтобы бесцельно тут слоняться?
Я направляюсь к шкафчику — он как раз недалеко — и распахиваю дверцу. В звенящей тишине пустого коридора легко представить, что это место преступления. Я проверяю, нет ли новых записок. Первое, что я вижу, — это информационный пакет.
Черт. И прямо под ним — сложенный вдвое листок с моим именем. Я заглядывала в шкафчик каждый день и не видела ничего нового. Кто-то подсунул это сегодня. Я пробегаю глазами по наспех нацарапанным словам:
«Что-то непохоже, что ты перестала ошиваться с Майлзом. Тик-так, Симона. Время идет».
Я смотрю на дверь в зал. Это точно Эрик.
17
Прошло уже несколько часов, как я смяла записку и сунула на дно рюкзака, но слова до сих пор стоят у меня перед глазами. Папа с отцом все еще на работе, а значит, дома я совсем одна. По идее, я сейчас тоже должна быть не здесь, а на игре с Майлзом.
Я еле высидела до конца репетиции и сразу ушла. Может, мне должно быть стыдно, что я свалила, но все мои мысли только об одном — об этой дурацкой записке. Я все думаю, кто мог ее написать, и каждый раз возвращаюсь к Эрику. У него со мной стычки с самой первой репетиции, он обо мне сплетничает, и он пожаловался на меня Палумбо. Хотя, пожалуй, есть еще и Клэр, она тоже иногда судачит. Просто у нее правда нет причин меня ненавидеть. Да, в хоре она в последнем ряду, но это не из-за меня.
В этой школе я еще не проучилась и года, и Эрик — единственный, кто открыто меня ненавидит. Но почему? В голове не укладывается.
А самое страшное — я и не замечаю, что он постоянно где-то рядом. Кроме Лидии и Клавдии никто не знает, где мой шкафчик. Значит, чтобы это узнать, ему пришлось за мной следить, а шкафчиком я пользуюсь не так часто. И главное — как он узнал, что у меня ВИЧ? Либо он видел меня в больнице Святой Марии, либо читал мою историю болезни. Но как он мог получить к ней доступ? И какое вообще ему до меня дело?
Ноги несут меня в спальню, и я падаю на кровать. Тут звонит мобильный; на рингтоне — «Seasons of Love», но я не обращаю внимания. Это, скорее всего, Майлз. Я ему скинула эсэмэс после репетиции, но, может, он все равно меня ищет. Я не могу рассказать ему о записке, он ведь даже не знает про мой статус. Я хватаю подушку и нахлобучиваю ее себе на голову. «Seasons of Love» замолкают, но тут же начинаются снова.
Боже. Разве нельзя оставить меня в покое, когда мне так хочется пожалеть себя и поныть? Я переворачиваюсь на живот и вытаскиваю телефон из кармана. Вижу на экране имена Лидии и Клавдии, и у меня будто груз падает с плеч. Они наверняка знают, что делать. А даже если и не знают, то я просто с ними поговорю, и мне сразу станет лучше. Это всегда помогает.
Когда я беру трубку, они уже болтают друг с другом.
— Лидия, да ничего такого, — говорит Клавдия. — Я это сделала, просто чтобы знать.
— Подожди. — Я сажусь в кровати. — Что ты там сделала?
— Да просто неожиданно, — слышится голос Лидии на другом конце. — Вау!
— Есть асексуалы, которые могут заниматься сексом, — почти раздраженно говорит Клавдия. — Только не я. Я этого больше никогда делать не буду. Фу.
— Что? У тебя был секс? — кричу я в трубку. — Я думала, ты навсегда останешься девственницей. Что тебе это неинтересно. Не знаю. Это так странно!
— Да я как бы уже давно не девственница, — возмущается Клавдия. Я почти слышу, как она закатывает глаза. — Но на этот раз, наверное, формально уж точно? Мы и пальцами попробовали, и…
— Ясно, — говорю я. — Может, тебе поэтому и не понравилось?
— Да, — доносится голос Лидии на другом конце провода. — Мне мой первый секс вообще не понравился, но потом стало норм. Когда я сменила партнера.
— Ни за что и никогда больше, — скороговоркой выпаливает Клавдия. Я приглушаю смешок. Я знаю, что нужно сказать им о новой записке, но гораздо проще притворяться, что все нормально. — Я ее предупредила, что хочу это сделать, просто чтобы знать. Ну и вот. Я сделала. И больше об этом можно не думать.
— А что, если она снова захочет? — спрашиваю я, играя прядью волос. — Будете из-за этого каждый раз ссориться?
— Ну, если она хочет ссориться, пусть ссорится, а я не буду, — говорит Клавдия. Она так всегда и во всем уверена. Я ее за это просто обожаю. — Я не могу быть с человеком, который хочет того, чего я не могу дать, так ведь?
— Но будет же хреново, если вы расстанетесь, — возражаю я. — Ведь ты ее любишь и все такое.
— Да, я ее люблю. — В голосе Клавдии звучит нехарактерная для нее мечтательность. — Люблю ее волосы, глаза и смех. Что она все на свете знает. — Она на секунду замолкает. — И ее сиськи. Их я тоже люблю. Может, даже буду их целовать — пусть это и будет нашим сексуальным развлечением.
— О боже, — вздыхает Лидия. — Моя мама может в любой момент зайти и увидеть мое выражение лица. Давай без подробностей.
Я фыркаю от смеха. Лидия ведет себя так, будто ее мама даст дуба, если наши разговоры перейдут в категорию 18+, но я подозреваю, что Лидию саму это травмирует гораздо больше, чем миссис Ву.