— Обошлось! Мечтает поблагодарить вашу светлость за спасение.
— Мальчишка? Он здесь? Пусть заходит.
Шугэ выскользнул, его сменил щуплый подросток. Мальчик говорил о доброте герцога, о том, как сердце спасенного переполнено благодарностью, еще что-то. Какой прекрасный образ! Громм любовался необычно красивым лицом, шевелением маковых губ, блеском ясных темно-серых глаз. Какой нежный голос! Он чарует, он манит! Герцог испытывал негу, слабость во всем теле, его неодолимо тянуло к этому пареньку. Что за напасть!
— Ты возвращаешься к родным в деревню? — скрипуче произнес Громм, силясь подавить разрастающееся в сердце благостное ощущение.
— Я сирота. Меня растила мачеха, но жизнь с ней стала нестерпима, я буду менестрелем. Теперь моя судьба — дорога, а приют под кронами деревьев.
Бедняжка! Один среди жестоких, злобных людей. Нежность охватила все существо и мешала дышать.
— Хорошо поешь? Спой мне.
Мальчик снял с плеча ремень лютни, обхватил тонкими пальцами гриф и заиграл. Каждое его движение волновало, Громм до боли в суставах вцепился в стул, на котором сидел. Звучала песня. Незамысловатая нежная мелодия будоражила воображение, простые слова о любви и верности влекли слушателя к певцу с нарастающей силой.
— Уходи, — простонал герцог и вдруг вскричал, как раненый зверь, — вон! Вон отсюда!
Мальчик прервал песню, с достоинством поклонился и вышел. Дивный, чарующий голос еще звучал в комнате:
— Прощайте, ваша светлость, я буду молиться о вас, пока дышу.
Дверь за обворожительным менестрелем закрылась, время шло, но Громм всем телом ощущал незримое присутствие мальчишки. Как такое могло произойти с неприступным для любовных чар герцогом Эдуаном! Где его самообладание и здравый смысл? Постепенно чувство необъятного счастья и влечения сменилось щемящей тоской. Зачем он выгнал менестреля! Пусть бы жил в замке, развлекал дивным пением хозяина и гостей… Да! Надо вернуть мальчишку.
— Шугэ!
Герцог в нетерпении шагнул к выходу, чтобы поторопить слугу, тот мешкал. Наверное, пошел провожать своего подопечного. Раскрыв дверь, Эдуан убедился, что слуги нет поблизости, и, справляясь с желанием бежать следом, заставил себя вернуться за стол. Бессмысленно перебирая бумаги подрагивающими влажными пальцами, он наткнулся на письмо Грэга Горроу, вскрыл конверт и принялся за чтение. Блуждающие в туманной дали мысли собрал не сразу. Однако дядино послание вернуло племянника к действительности. Граф подробно объяснил, как надо обращаться с присланной колдовской шкатулкой. Оказывается, это вовсе не подарок матушки! Всего лишь бережно хранимое долгие годы лекарство от ледяного сердца. Дядя настойчиво просил Громма, прислушиваясь к доводам разума или советам близких людей, выбрать себе невесту, затем в ее присутствии раскрыть шкатулку. В ней лекарство, оно действует мгновенно: предметом обожания станет та, кого молодой человек увидит первой.
Взгляд Громма упал на раскрытую перед ним шкатулку. Так вот в чем дело! Эти ненормальные родственники решили, что Громм нездоров! Диагноз поставили — существующую лишь в народной фантазии болезнь. Снюхались за его спиной. Мать подбросила эту гадость, чтобы он потерял рассудок и женился. Зачаровали! Разума лишили!
— Вы звали меня, ваша светлость? — скользнул в кабинет слуга. Он еще не оправился от перемены в герцоге. Тот никогда раньше не интересовался самочувствием супруги Шугэ. Более того, Золле разрешили поселиться в замке лишь при условии, что та будет исполнять обязанности швеи и прачки.
Не успел парень понять причину неожиданной мягкосердечности его светлости, как хозяин предстал в новом образе:
— Нет. Уходи, — Эдуан захлопнул шкатулку. — Постой! Ничего не чувствуешь?
Шугэ растерянно хлопал глазами.
— Не молчи! Ты слышишь необычный… Говори!
— Райский аромат, ваша светлость. Это духи?
— Кроме аромата, еще что-нибудь?
— Не понимаю, простите. Музыка слышится будто… — осмелился предположить слуга. — О чем вы спросили?
— Любовь… счастье?
Шугэ смутился:
— Право не знаю, что сказать, господин. Жену люблю, уж года три. Дитя она ждет, так и счастлив, чего говорить…
— Ладно. Иди!
Шугэ удалился, недоуменно поглядывая на господина. Эдуан повертел шкатулку в руках. Долго это будет действовать? Эмоции улеглись, но как после грозы остается чистота, свежесть, запах озона, так и теперь Громм ощущал обновление и ясность. Предположив, что причина охвативших его ярких чувств находится в шкатулке, его светлость развеселился. Милая матушка хотела, чтобы он потерял голову от хорошенькой барышни, а подвернулся крестьянский мальчишка, едва не ставший добычей орлана! Славный мог получиться анекдот, да только не станешь рассказывать такое о себе. Да и кому? Герцог с сожалением покачал головой. Нет близких друзей. Нет никого, кому можно доверить сокровенные мысли и чувства. Раньше и необходимости такой не было, а теперь… Громм глубоко вздохнул и протяжно выдохнул. Надо собраться. Надо выбросить из головы и сердца эту глупость!
Глава 5. СИРОТА
В лесах герцогства Эдуан водились лоси, медведи, кабаны, множество мелкой дичи. Охотиться здесь любил сам король. На должность главного лесничего желающих было много, ведь платил герцог щедро. Работы тоже хватало. Грэг Уэсли — потомок обедневшего дворянского рода — стремился сюда не только из отвращения к праздной жизни и бессмысленному существованию молодых искателей богатых невест. Юноша горячо любил дочь священника и вопреки воле родителей женился на ней. Молодым отказали даже в том скудном содержании, которое эсквайр Грэг Уэсли имел до свадьбы. Должность в лесах герцога Эдуана оказалась везением. Новоиспеченная семья быстро обзавелась хозяйством в добротном доме среди живописной природы. Молодожены чувствовали себя необычайно счастливыми, не зависящими ни от родни, ни от условностей света, ни от кого бы то ни было. На пятый год Бог подарил им дочь.
В доме на опушке леса вдали от деревень проходило раннее детство Милтины. Мать она не помнила, та скончалась после ее рождения. Отец вскоре женился второй раз — работы в лесу много, смотреть за дочкой и хозяйством некогда. Мачеха оказалась женщиной властной, расторопной. Она с удовольствием руководила тремя работниками лесничего и сама дел не чуралась. Крепкое хозяйство процветало, в доме всегда был достаток.
К падчерице женщина относилась хорошо, но мамой не позволяла себя называть, хотела иметь родных — румяных кареглазых крепышей. Бледненькая сероглазая девчушка совсем на нее не походила. Годы шли, Бог детей не давал. Тоненькая падчерица росла, все больше напоминая родную мать. Вместе с ней росло неудовольствие лесничихи, будто Милтина виновна в бесплодии мачехи. Это неудовольствие превратилось в ненависть, когда погиб отец девочки. Дочке в ту пору исполнилось двенадцать лет. На ребенка по милости герцога было выделено содержание, которое мачеха прибрала к рукам. Дом в лесу пришлось освободить для семьи нового лесничего. Хорошо еще, вдова умудрилась вовремя перегнать корову и лошадь в родную деревню. Прихватила также курочек, припасов кое-каких, что уместились на телеге.
Родня встретила вдову холодно, что уж говорить о чужой девчонке! Падчерица трудилась целыми днями. Все наперебой давали Милтине поручения, не сообразуясь ни с ее юностью, ни со здоровьем. Называли девочку лишним ртом, нахлебницей, приживалкой, не признавая, что она отрабатывает свой кусок хлеба с лихвой. Досыта не кормили, обновы она даже в мечтах не смела просить. Купленная еще отцом одежда вскоре износилась, тогда в ход пошли добытые из сундуков штаны и рубахи братьев мачехи — работать в мужской одежде было удобнее. По воскресеньям Милтине позволяли надевать старые юбки и кофточки хозяйки из тех же сундуков — в праздничные дни девушка пела в церковном хоре соседнего села. В храме она забывала о горестях, отдыхала душой и телом, измученным непосильной работой.
Мягкий низкий голос Милтины необычно красивого тембра добавлял красок общему звучанию хора. Прихожане полюбили новую певчую. Воскресные службы напоминали дочери лесничего о далеких днях счастливого детства, об отце, обучавшем ее игре на лютне и пению. Положенная клиру воскресная трапеза поддерживала сироту, не давала умереть от истощения. Здесь-то на четвертый год жизни в деревне приметили Милтину женихи. Потянулись в дом мачехи сваты. Первым отказали наотрез: девица годами мала, здоровьем слаба, разумом незрела, приданого за ней нет. Но идут и вторые, и третьи! Опять родня приживалку отдавать не хочет, говорит, не раньше, чем через год — пусть окрепнет под материнским крылом.
Недоразумение обсуждали, не стесняясь Милтининых ушей. Изумлялись, что бесприданница нарасхват. О любви и речи быть не может, кому эти кости нужны! Ясно, что хотят работницу в дом заполучить. Безответная, трудолюбивая — клад, а не жена! Однако и теперешние родственники не спешат расстаться с лишним ртом, только если им подарки богатые предложат.
Судили-рядили и сошлись вот на чем: мельник-то вдовый, как траур по жене выдержит, будет достойным женихом этому сокровищу!
Раньше Милтина еще надеялась найти счастье в замужестве. Были в деревне парни добрые, приветливые, они восторженно поглядывали на сироту, сердце девушки млело от их взоров. За любым из этих молодцов можно прожить без горя. Но мельник! Громадного роста, силен как буйвол, грубый, громогласный. Жену поколачивал, побоями и свел в могилу раньше срока. Ждала Милтину беспросветная жизнь. Затосковала она по свободе родного леса, потянуло ее в дом, где росла — проситься в служанки к лесничему, лишь бы рядом с деревьями и зверушками оказаться, подальше от жадных жестоких людей. Одно спасение — побег.
Устроила дочь лесничего тайник в яме под корнями сосны на высоком берегу Эдулы. Как-то ночью перенесла туда отцовскую лютню, тайно добытые из сундука сапоги, сухари, флягу с водой, штаны и рубашку. В ближайшее воскресенье отправилась будто бы в храм, но свернула в проулок, вышла за околицу и побежала к реке. До вечера ее не хватятся, за это время она уйдет далеко.
У тайника Милтина переоделась, закинула на спину котомку с припасами и лютней и пошла берегом реки к лесу Эдуанов. Она спешила уйти как можно дальше, лишь раз остановилась поесть сухарей и напиться из родника. Ближе к вечеру путница увидела башни замка. Замерла, залюбовалась ими и вдруг почувствовала порыв ветра. Резкая боль от впившихся в тело когтей гигантского орлана лишила девушку сознания.
Очнувшись, пострадавшая увидела незнакомых мужчин. Это были люди герцога Эдуана. Девушка хотела подняться, но движения причиняли боль.
— Я Милтина, дочь лесничего. Иду домой, — тихо проговорила она, настороженно глядя на незнакомцев. Девушка опасалась, что мужчинам не понравится неуважение, которое она невольно выказала.
— Ишь ты! Оделась-то, чисто парень! — удивился один из ратников.
— Куда ж тебе идти, болезная? Разбилась, изранена. Надо бы к лекарю, — рассуждал второй.
— Как еще жива осталась, — качал головой Шугэ, — отнесем в замок, попрошу у господина разрешения подлечить ее.
Милтина успокоилась: нет, ее не осуждают, напротив, хотят помочь. Раненую бережно переложили на плащ. Четверо ратников, взялись за его концы и понесли девушку в крепость.
Шугэ не отважился сообщить Эдуану, что орлан нес девушку, а не мальчишку. Среди прислуги бытовало мнение о господине, как о редкостном женоненавистнике. Достаточно было того, что герцог позволил оставить пострадавшего в замке и оплатил услуги лекаря.
К сироте за ее недолгую жизнь не проявляли столько внимания и заботы. Жена Шугэ относилась к ней, словно к родной сестренке. Золле скучала, за крепостными стенами не с кем было посудачить. Она рассказывала Милтине о себе, о господине, обитателях и работниках замка, интересовалась судьбой новой подружки. Печальная история дочери лесничего растрогала добрую женщину до слез. Сочувствуя ей, она уговаривала мужа похлопотать: пусть девушке позволят поселиться в замке! Шугэ обещал, но разговор с герцогом откладывал до выздоровления Милтины, вдруг Эдуан рассердится и велит выгнать девчонку, а она еще так слаба.
Золле кормила подопечную щедро и разнообразно, девушка похорошела, исчезла ее подростковая угловатость и болезненная бледность. При хорошем уходе раны вскоре зажили. Милтина вызвалась помогать по хозяйству. Дел было не так много, как в деревне, но беременная Золле быстро утомлялась и от помощи не отказалась. Часто они вдвоем сидели за шитьем и разговаривали. Однажды от этой работы их отвлекли — чучельник привез подстреленного герцогом орлана. Любопытные собрались на площади и разглядывали мертвую птицу. Слышались разговоры:
— О! У нашего господина собственный орлан в доме, вот счастья-то привалит!
— Так герцогу и сейчас неплохо живется!
— Да чего говорить! Всем нам теперь счастья будет вдоволь!
Протолкавшись сквозь толпу, Милтина с ужасом смотрела на когти, когда-то впившиеся в ее тело, на готовый разодрать в клочья клюв, на стеклянные глаза, в которых таилась угроза.
В толпе зашикали. Люди расступились, давая дорогу герцогу. Оттащили и замешкавшуюся Милтину.
Девушка впервые увидела Громма Эдуана. Красота его казалась неземной. «Такими должны быть ангелы», — кричало все ее существо. Величественно пройдя мимо зевак, хозяин замка остановился около чучела и задумчиво разглядывал его. В надежде на богатое вознаграждение чучельник расписывал трудности работы с огромной птицей. Герцог кивнул, велел перенести орлана в зал охотничьих трофеев и оглядел столпившихся зевак. На мгновение взгляд его выхватил лицо Милтины. Так смотрят на котенка или воробышка — на милое беззащитное существо. Девушка затрепетала, чувство благоговения захлестнуло ее. Громм ушел. Работники, гикая, подбадривая друг друга, потащили чучело в башню, толпа редела. Золле теребила подружку:
— Что застыла? Идем! — звонко хохоча, женщина обняла Милтину и повела ее прочь. — Да ты влюбилась!
Нет, она не влюбилась. «Влюбилась» — так мелко! Восторг от случайно брошенного на нее взгляда, восхищение грацией и красотой мужчины — далекого и недоступного, как молодой месяц, близкого и родного, как лес, где выросла Милтина.
Золле весело тормошила девушку, приводя ее в чувство:
— Кто не влюблялся в красавца Эдуана! Пройдет! Встретишь настоящего парня, оценишь живую ласку!
— Нет-нет, я не знаю… — беспомощно лепетала Милтина. — Он такой необыкновенный! Удивилась и все!
— Удивилась она! — хитро подмигивала Золле. — Все знают, каков наш герцог! Гордый слишком, женщин не замечает. Каких невест ему не предлагали: знатные, богатые! Не смотрит даже. Так бобылем и останется! Слезки? Да что ты, девочка! Выбрось из головы эту отраву!
Дочь лесничего кивала в ответ на уговоры доброй женщины. Все правильно, ей и думать о герцоге грешно, но, стараясь погасить сжигающее сердце пламя, она осознавала, что не найдет сил забыть искру невольного интереса во взгляде господина, его прекрасные глаза под нарисованными умелой кистью Создателя бровями!
Выпал случай и Милтине убедиться в правоте наблюдательной Золле. В замок приехала юная леди Солоу. Слуги поговаривали, что Приэмм привез сестрицу, надеясь, что ее свежесть и очарование тронет сердце герцога. Милтина как раз несла отрез беленого холста, нужного Золле для работы, когда гостья выходила из кареты. Сопровождающий ее брат выглядел настороженным, сама гафинечка не могла спрятать счастливой улыбки, щеки ее разрумянились, глаза сияли. Казалось, еще миг-другой и леди пустится в пляс, не в силах совладать с эмоциями. Милтина, чуть не выронила ношу, живо представив, как произойдет встреча: его светлость прикоснется губами к ручке гостьи, та потупит взор, дрожа от волнения. Он улыбнется, скажет изысканный комплимент, девушка задержит дыхание…
Ревность колючим ежом возилась в груди, Милтина крепче прижала к себе отрез, наклонила голову и побежала прочь. Кто она такая, чтобы думать о герцоге? Пусть будет счастлив! Однако через два дня гостья покинула замок, и настроение во время отъезда у нее было совсем иным.