Сразу за усадьбой тропинка поднималась. Кандида шла впереди, цепко держа руку мужчины, отчего корпус ее был немного развернут, и герцог мог наблюдать колыхающуюся от движения грудь, которая оказалась на уровне его глаз. Ноги сами искали опору на удивление уверенно. Вскоре тропка стала круче, ведьма отпустила Громма и стала хвататься за камни, пробираясь среди них. Теперь взгляд Эдуана блуждал по ее узкой талии и крутым бедрам. Порой из-под юбки показывались икры босых ножек.
Герцог и Кандида
Ни о чем другом герцог и думать не мог. Куда они идут, что его ждет впереди, совершенно не волновало. Обогнув золотистую скалу, они оказались над ущельем, где звонко шумела горная река.
— Уже скоро, — обернулась Кандида, перекрикивая песню воды, и ответила на незаданный вопрос, — мы идем к водопаду. Надо смыть усталость.
Начали осторожный спуск. Теперь, когда женщина, которая проворно перешагивала с камня на камень, оказалась ниже его взгляда, Громм смог отвлечься на горы. Щедро залитые солнцем скалы красноватого оттенка казались гигантской каминной топкой. Это впечатление усиливало полное отсутствие ветра и жаркие лучи, которые раскалили камни так, что к ним больно было прикасаться. Прозрачный, звонкий, легкий воздух поил негой. Высоко в небе парил гигантский орлан, высматривая что-то в ущелье.
— Скорей! Скорей, Свет мой! — нетерпеливо подгоняла герцога Кандида. — Что ж ты медлишь, лучезарный?
Они спустились, обогнули выступ скалы и увидели водопад. Вода лилась с высоты в два человеческих роста, разбрызгиваясь по гладким камням облаком влажной пыли, играя маленькими радугами, обдавая свежестью.
— Раздевайся! — скомандовала женщина.
Не глядя на спутника, она спустила юбку, перешагнула через нее, неуловимым движением смуглых рук подняла тонкую льняную рубаху и мигом вынырнула из нее. Громм успел только стянуть сапоги, заворожено глядя на обнаженную колдунью, и начал, путаясь, расстегивать камзол. Кандида подскочила к нему, дернула полы с такой силой, что крепко пришитые крючки со звоном посыпались на камни. Бросив камзол на свою юбку, женщина, не дожидаясь, когда герцог закончит возиться с завязками штанов, потянула его за собой под ледяную струю воды.
Водопад должен бы охладить страсть, но только освежил, сделал яркими ощущения. Она сама раздела Громма, сама терла его тело шершавыми ладонями, освобождая кожу от дорожной пыли и пота. Брошенные брюки и рубашку из дорогих тканей полоскала у их ног вода горного ручья. Мужчина и женщина целовались, чуть не захлебывались, переводя дух, стискивали друг друга в объятьях, пока не окоченели.
Тело покрылось гусиной кожей, зубы стучали, когда они выбрались, наконец, на берег. Кандида разложила на горячих камнях одежду Эдуана и побежала в сторону, грациозно покачивая бедрами. Оглянулась, поманила Громма за собой. Он не торопился, наслаждался этим зрелищем и теплом солнечных лучей, которые превратили капельки прозрачной воды на его теле в крошечные линзы.
— Сюда! Сюда, лучезарный! — звала она и вдруг упала на спину, вскинув стройные ноги.
В два прыжка герцог оказался около нее. Здесь было свободное от камней место, покрытое толстым мягким мхом. Громм не помнил, как проваливался в плен мельчайших изумрудных ворсинок и оказался оплетен руками и ногами колдуньи.
— Это наша брачная постель, — горячий шепот заползал в уши, жадные глаза опустошали сердце, ставшие жесткими губы впивались в шею, виски, лоб.
Любовники снова и снова охлаждали пыл в струях водопада и возвращались на зеленую упругую перину. Блаженство сменялось отрезвлением и снова превращалось в безумную страсть. Голода не чувствовали, хотя с тех пор, как Громм пил чай в гостях у профессора-чародея, миновали сутки. Кандида, вероятно, умела притуплять одни ощущения и распалять другие. Когда тень завладела ущельем, ведьма сказала, смеясь:
— На сегодня хватит. Одевайся, неугомонный.
Одежда высохла и стала удивительно мягкой и приятной для тела, измученного избытком наслаждений. Возвращались другой дорогой, как показалось, более короткой. Громм снова шел за Кандидой, но думал не о ней. Что это было? Действие волшебной шкатулки, которая пробудила дремавшие в организме потребности, или чары колдуньи, схожие с теми, что поработили когда-то столичного ученого?
Женщина запела. Эдуан слушал ее звонкий голос, ответ горного эха и вспоминал, как пела тоненькая хрупкая девушка у него в кабинете. Те полузабытые ощущения нахлынули с новой силой, и на их фоне то, что сейчас происходило у водопада, показалось чем-то стыдным и нечистым. Колдунья, будто услышав его думы, замолчала. Вскоре они пришли в усадьбу.
— Тебе туда. Будешь спать на сеновале, — сказала женщина сухо.
— Разве гостю не полагается лучшая комната в доме? — удивился герцог.
— Эта тебе в самый раз, — Кандида распахнула скрипучую дверь.
Взору открылось пространство, забитое сухой травой почти до крыши. Последние солнечные лучи пробивались сквозь щели, играя тонкими пылинками.
— Хорошо, — просто сказал Громм и, разбежавшись, запрыгнул на колкое хрупкое щекочущее облако.
Он лежал, раскинув руки, слушал всплывающие из глубин памяти переборы струн, нежный голос, поющий балладу о верности, и наслаждался воображаемой картиной из давних дней.
Кандида пришла, когда сквозь черные щели стали видны яркие необыкновенно большие звезды. Она разложила белую тряпицу и расставила на ней съестное. Герцог с аппетитом уничтожил все, что она принесла. Еще горячий хлеб, сметана, козий сыр, ветчина, зелень — все это исчезло в несколько мгновений, а потом телом Громма снова завладела неистовая хозяйка поместья.
В дом его пустили только на третью ночь. Кандида толкнула дверь, прошла в комнату и пристально наблюдала за гостем. Ей почему-то важна была его реакция, Громм понял это, но не сумел изобразить ни удивления, ни восторга, хотя следовало. Огромная покрытая золотистым балдахином кровать стояла в центре. Стены укутал темно-синий бархат, по всему полу поверх мягкого ковра валялись подушки разной величины и формы. По углам ютились огромные вазы с цветами, их сладкий аромат одурманивал и влек. Большое настежь распахнутое окно впускало в спальню свежий воздух, но ни одно насекомое не залетало сюда, натыкаясь на невидимую волшебную преграду.
Эта ночь была самой жаркой. Вопреки обыкновению, Громм проснулся первым. Он приподнялся на локте и рассматривал смуглое лицо лежащей рядом женщины. Почему он не чувствует привязанности? Почему ее ласки опостылели? Разве об этом говорил профессор, который не смог оторваться от ведьмы и вернуться в столицу, оставаясь в ее власти долгие годы? Почему снова и снова, проваливаясь в сладкие миры, он видит рядом не эту яркую горячую женщину, а милого хрупкого подростка с ясным взором и бледной кожей?
Он вздрогнул, когда Кандида открыла глаза, глубоко и темно всмотрелась ему в лицо.
— Прости, — сказала она.
— Что? — не понял Эдуан. — За что ты просишь прощения?
— Я получила от тебя, что хотела, а расплатиться не смогла, — она помолчала и пояснила, — твое сердце по-прежнему не принадлежит тебе.
— Ты все-таки завладела им? — усмехнулся Громм.
Ведьма отрицательно покачала головой.
— Ты был не со мной, лучезарный.
Утром герцог уехал. Пока не добрался до места, где его ждали сопровождающие, смотрел в окно и думал, думал. Что ведьма хотела от него? Дочь? Теперь, вспоминая три безумных дня, герцог понимал, моложавость ведьмы — обман. Видно, пришла пора колдунье перевоплощаться, и Громм помог ей в этом. Значит, можно без любви? Он не любил Кандиду, в этом нет никаких сомнений, и она видела это. Однако получила, что хотела: дочь, которая родится через девять месяцев, а через пять или семь лет станет самой Кандидой — новой и все той же.
Когда селение, где жил профессор-изгой, осталось позади, Эдуан решил для себя, что он сможет жениться на Луззи, даже если сердце не освободится от навязчивого образа девчонки-менестреля. Главное — родить сына, чтобы все наконец успокоились. На это, как выяснилось, он способен.
Всю оставшуюся дорогу Громм изучал фолиант волшебника. Попадались незнакомые слова, непонятные формулы, но чтение увлекло. Герцог посвятил жизнь военному делу и не интересовался ничем другим, теперь он проникся уважением к людям, которые владели обширными знаниями в самых разных областях жизни, могли не только понимать, но и объяснять удивительные вещи.
На ближайшем к Эду перекрестке разделились. Один из сопровождающих повез письмо Эдуана леди Стоун. Сам герцог проследовал в Эду. Там он намеревался встретиться с учеником профессора-изгнанника и объясниться с матерью. Поступки герцогини казались непоследовательными. Громм хотел знать, почему ее светлость, хотя и стремилась к излечению сына от ледяного сердца, не предупредила его о приезде леди Стоун. Следовало спросить благословения и поинтересоваться, не изменилось ли мнение матери об этой девушке, как о будущей невестке. В конце концов, есть много других достойных претенденток. Взять хоть сестру Приэмма. При воспоминании о недавней встрече с младшей леди Солоу, путник протяжно вздохнул. Как бессердечно он поступил с ней! А ведь хорошенькая, ладненькая, тихая. Какой могла быть верной и ласковой супругой! Надо было задержать девушку в замке на неделю-другую, тогда, глядишь, и шкатулка пришлась бы кстати. Так! Что за кисельное настроение! Что было, то прошло. Теперь новое: повидать матушку, получить благословение и жениться на Луззи.
Глава 8. Перемены
О намерении Громма посетить колдуна герцогиня Эмми Эдуан узнала из письма брата. Шло время, известий от сына не приходило. Зачем он поехал к изгнаннику? Почему избавился от шкатулки? Как воспринял материнскую попытку излечить его ледяное сердце? Вопросы не давали покоя, Эмми плохо спала, мучилась головными болями. Она неоднократно отправляла посыльных в замок, думая, что сын уже там. Когда очередной вестник возвращался ни с чем, огорченная герцогиня принималась гонять служанок, приказывая им перетирать парадные сервизы, перетряхивать ковры и чистить мебель в комнатах сына. Раз Громм до сих пор не вернулся в замок, значит, обязательно заедет в Эду, в этом герцогиня не сомневалась.
Однажды утром ей доложили, что накануне поздно вечером герцог объявился, но приказал никого не тревожить. Эмми весь день ждала, когда сын выйдет из своих комнат, где он отдыхал.
Когда под вечер Громм показался родным, те не уставали дивиться. Его светлость шутил, улыбался и даже похвалил наряды девушек, заметив, что сестренки становятся прехорошенькими.
Цепкий материнский взгляд подметил и внешние перемены. Сын стал не так красив, как раньше. Хотя нет, ушла возвышенность, недосягаемость, зато в чертах появилась грубоватая, но притягательная уверенность. «Мой мальчик, что с тобой произошло?» — Эмми не знала, радоваться ей или пугаться. Громм теперь не копия погибшего дяди, в нем угадывалось что-то отцовское. Герцогиня отвлеклась от разговора, разглядывая огромный портрет супруга, где того изобразили во весь рост в парадном камзоле с многочисленными наградами. Мастер подловил холодный и надменный взгляд, которого жена побаивалась, но помнила она и другой: зовущий, обволакивающий, тот, что неожиданно появился у сына.
Несвойственное Громму поведение озадачило Эмми, она лишь рассеянно кивнула, услышав о его намерении посетить ученого. Спохватилась, когда ушел. Не расспросила ни о чем! Неудивительно, привычный строго-напряженный взгляд герцога сменился неудержимой веселостью, вечная сосредоточенность на собственных мыслях пропала, а появился интерес и к девочкам, и к матери. Сына как будто подменили, Эмми так была сражена, так внимательно изучала незнакомые особенности Громма, что совершенно позабыла о волновавших ее много дней вопросах.
Дочери, не зная о шкатулке, с присущей юности фантазией искали причины невероятных перемен в брате. Решили, что он влюблен и скоро будет свадьба. Эмми не стала их разубеждать, отмахнулась от восторженных возгласов и велела идти в спальни. Сама ждала возвращения сына. Его светлость задерживался, и женщина задремала с книгой в любимом кресле. Когда горничная разбудила хозяйку, предлагая улечься в постель, Громм уже вернулся и прошел к себе, беспокоить его было неловко. Пришлось идти спать, отложив выяснения мучительных вопросов на завтра.
Герцог Эдуан и сам ощущал себя по-новому. Если после истории со шкатулкой он определил себя больным, так воспринял волнение и душевное беспокойство, то теперь уверился в исцелении. Однако исцеление не вернуло его в прежнюю форму, а подняло на неведомый ранее уровень. Мир изменился и стал прекрасен. Где-то в этой чудесной вселенной жила девочка Милтина, тронувшая ненароком его сердце, которое сделалось мягким и трепетным. Где-то ждала новую свою плоть колдунья по имени Кандида — страстная и бесконечная. Совсем неподалеку спешила на зов Громма тоскующая по счастью Луззи.
Новый мир Эдуана, был наполнен прекрасными женщинами, лишь одной из них он мог подарить оттаявшее сердце, и готовился сделать это. Кандида родит, воспитает дочь и продлится в ней, Милтина будет радовать прекрасным голосом жителей Эду, а Луззи станет женой Громма. Размышляя об этом, герцог представлял разные картины. Он видел орлана в небе, водопад, ощущал жаркие поцелуи в шуршащем сене, слышал звуки лютни. Кандида и Милтина боролись за него, а Луззи с напудренным лицом стояла в стороне и сквозь ресницы наблюдала за воображаемым противостоянием.
Пока не приехала невеста, нужно было выполнить поручение профессора. Ученый, которому герцог привез фолиант, оказался подвижно-суетливым человеком, ровесником дяди Грэга. Он обрадовался весточке от учителя и, как бесценную святыню, принял труд его из рук Эдуана. Виктоу еще юношей познакомился с профессором и увлекся наукой. Древний род, из которого происходил ученый, дал королевству видных дипломатов и военных. Увлечение младшего из семи сыновей отец не одобрял, но препятствовать ему не стал, даже выделил небольшое пожизненное содержание.
Лабораторные приборы, химикаты и прочие материалы обходились дорого, поэтому исследователь экономил на себе. Снимал покосившийся домик на окраине Эду, не имел прислуги и был так худ от недоедания, что сердобольные соседи частенько угощали его дарами своих садов и огородов. Бытовые неурядицы Виктоу переносил стойко, главным для него оставалось дело, которому он посвятил жизнь, а дело это благодаря его упорству продвигалось: многие статьи ученого хранила академическая библиотека Колуи, их внимательно изучали и коллеги, и студенты.
Герцог согласился осмотреть лабораторию. Виктоу увлеченно объяснял гостю суть своих опытов, назначение приборов и с гордостью говорил об успехах. Громм, прочитав в дороге большую часть фолианта, понимал предмет разговора и задавал осмысленные вопросы, чем приятно поразил Виктоу. Тот до сей поры не встречал в Эду настолько умного собеседника. «Вы так молоды и так широко образованны!» — не один раз повторил он. Эдуан предложил исследователю помощь, вручая кошель, который при нем оказался. Виктоу, увидел сумму, онемел на мгновение, но, опомнившись, принялся благодарить:
— Эти средства необходимы! Я смогу изготовить линзы для увеличительного прибора, — чуть подумав, поправил себя, — особенно важна поддержка, ваше понимание пользы моих опытов! Знайте, отныне вы желанный гость в моем доме. Что бы ни случилось, эти двери открыты для герцога Эдуана.
Громм выслушал, улыбаясь. Вряд ли ему придется пользоваться гостеприимством ученого. Он лишь заверил Виктоу в готовности помогать ему и в будущем. Приезжать самому необязательно, он будет передавать деньги с посыльным. Уходил Громм из убогого дома Виктоу, как ему самому казалось, навсегда.
Долгожданный разговор между матерью и сыном состоялся на следующий день ближе к полудню. Громм рассказал о предстоящей помолвке, о скором приезде невесты. Эмми впервые слышала имя Стоун, но скрыла удивление, узнав, что Громм выбрал эту леди по ее рекомендации.