— Откуда дровишки? — пролил на мое сердце бальзам удивления Макс, но я сделала вид, что мне все равно, и с показательным равнодушием пояснила:
— Когда из больницы возвращались, пока ты изволил гневаться, я списалась со старыми знакомыми и потрындела за жизнь. А теперь смотри: Лидка треть сознательной жизни борется за возможность иметь ребенка. И вот приходит к ней эта мадам, которая к величайшей, с точки зрения Шипуриной, ценности относится с явным пренебрежением. И, Макс, для ведьмы это, в принципе, не типично, у нас к материнству и детству в целом сложное и разнородное отношение, но в большинстве случаев нормальная ведьма за детей будет хлестаться насмерть.
— А как бы ты поступила на месте клиентки Шипуриной?
Я по тону поняла, что вопрос не рабочий, а скорее задан из любопытства, но честно обдумала его и честно же ответила:
— Ты учти, что у меня ни детей, ни мужа, но, если уж мы взялись теоретизировать… — я еще раз повертела ситуацию в голове, прислушиваясь к своим ощущениям, и подтвердила: — Если ставить себя на ее место… Вот я, Ксения Свердлова, у меня трое детей и муж в коме, и врачи в один голос говорят, что шансов нет. В условиях ограниченности ресурсов, когда надо решать, у кого отнять, чтобы отдать другому… — я решилась и сказала то, что, в принципе, наверное, не очень здраво говорить своему мужчине: — Я бы слила мужика.
Макс кивнул, и я так и не смогла понять: то ли он считает такую позицию разумной, то ли он просто ничего иного от меня и не ожидал.
Но тут уж — увы, господин инквизитор. Задавая вопрос, будьте готовы услышать ответ.
Отмахнувшись от моментально испортившегося настроения, я продолжила мысль.
— С точки зрения ведьмы, любая мать имеет право пожертвовать жизнью ради блага своих детей. И когда она предложила, а Лидка согласилась… Макс, здесь имеет место тонкий момент с подменой понятий, и не факт, что сама Шипурина его вполне осознала, но я голову готова поставить, что так оно и есть. Заказчица хотела пожертвовать собой, чтобы спасти жизнь мужа. А вот Лида… Я уверена, что с ее точки зрения — мать своей жертвой обеспечивала будущее своих детей!
— Угу, логично, — согласился инквизитор. — Только как это выводит Шипурину из числа подозреваемых? То, что у нее нет фиксации на пациентах, не отменяет известного нам факта: при должной мотивации она способна преступить закон и решать, чья жизнь ценнее. Как тебе такой вариант: где-то сейчас умирает ребенок, которого доктор Шипурина готова тащить с того света любой ценой. Или еще версия, на мой взгляд, менее вероятная, но тоже вполне жизнеспособная: Лидия Марковна набросала ритуальчик, который поможет ей решить ее маленькую проблему, и сейчас планомерно приводит его в исполнение…
Я аж руками всплеснула от возмущения:
— Макс! Ну я тебе сто раз говорила: ну мужик это убивает, мужик!
— А-а-а, вот мы и подошли к твоему основному аргументу, Ксю… ша! Но, извини, это лишь твои домыслы, не подпертые фактами, — ухмыльнулся Макс, а я…
Я сделала вид, что заминки не заметила (хотя еще как!), и только фыркнула, возмущаясь скудоумию инквизитора, не желающего понимать очевидного.
— Но зато твое предположение объясняет, отчего Шипурина вообще ожидала, что ее запрос в Орден одобрят, — и поперла буром, когда не одобрили. Если, с ее точки зрения, это был размен жизни матери на будущее детей… — Макс потер пальцами переносицу.
Я задумчиво рассматривала растительный орнамент по краю тарелки: ну да, акценты смещаются. Если вспомнить, как он охарактеризовал мне эту ситуацию изначально, — разница кардинальная.
Благие, мать их, намерения.
— Слушай, — внезапно осенила меня мысль, и я с радостью ухватилась за возможность сменить тему, — а как ваши специалисты на кладбище работать будут? Там же одних только потревоженных могил черт знает сколько, и каждую нужно раскопать и исследовать… неужели будут, как мы, по ночам ковыряться? Как это вообще делается?..
— Как, как… — Макс хмыкнул тоже с облегчением. — Как обычно. Сегодня объявится меценат, который пожелает благоустроить ваше кладбище за свой счет, быстро нагонит туда людей и начнет работы. И под прикрытием частично строительной техники, частично отводов глаз, специалисты оперативно все проверят и свалят.
— …а потом у мецената внезапно закончатся деньги, — ехидно закончила за него я.
— Вот не надо! — обиделся за родную организацию ее представитель. — Уж на дорожки Орден расщедрится за неудобства!
Макс решительно встал и собрал со стола посуду, а я подавила малодушный порыв увильнуть из кухни: готовил вроде как он, так что посуду должна мыть вроде как я.
Но превозмогла собственные недостатки и сурово повязала фартук.
Сосредоточенный на собственных мыслях, Макс подвига не заметил и не оценил, а просто встал рядом с полотенцем.
— Ладно, значит, сегодня нужно навестить бывшего пациента Шипуриной и его жену, потом пообщаться с бывшей подружкой Дмитрия Миргуна и с ее матерью. У тебя какие планы?
— К концу рабочего дня нужно будет заехать в магазин, проверить Леночку. А так — с тобой покатаюсь.
— Вообще, — осторожно начал Макс, старательно протирая кастрюлю, — это не обязательно. Ты могла бы остаться дома, спокойно выспаться…
Я только поморщилась:
— Я понимаю, что тебе удобнее, чтобы я сидела в защищенной квартире и не создавала тебе сложностей, связанных с моей охраной, но нет. И, Макс… — я собралась наконец сказать то, о чем думала уже не первый день, — я хочу поговорить с Колесниковым о Наташке Картовской. Если я не смогу ее официально опознать, значит, связаться с родственниками — возможно, они захотят ее по-человечески перезахоронить…
При всем моем цинизме, знать, что Стоглазая Натали, числящаяся пропавшей без вести, похоронена под безымянной номерной табличкой, и молчать — чересчур.
— Хорошо, — абсолютно серьезно кивнул инквизитор. — Подожди, пока закончится расследование, ладно?
Машина Макса уверенно шуршала шинами по междугородней трассе: Алексей Сергеевич Больц содержался в областной больнице РЖД. В родном Крапивине не нашлось медицинского учреждения, готового предоставить ему место в стационаре.
Устроившись на переднем сиденье, я с головой погрузилась в недра интернет-торговли, чтобы медленно осознать страшное: Ленка меня подсиживала. Как еще объяснить, что все вопросы оказались сняты, покупатели наглажены, а заказы обработаны?
Из пучины подозрений меня выдернула новость по местному радио, за которую против воли зацепился слух:
— И к хорошим новостям! С завтрашнего дня начнутся работы по благоустройству Красницкого кладбища, также в народе известного как Новое. Администрация нашего города приняла решение приостановить свободное посещение кладбища на весь период работ, так что имейте это в виду и не спешите умирать! На сегодня все, с вами были «Крапивинские вести». Крапивинские вести — самые ж-ж-жгучие новости!
— Интересно, чем они объяснят такую экстренность ремонтных работ? — задумчиво пробормотала я скорее самой себе, чем Максу.
Он пожал плечом и так же задумчиво предположил:
— Прорывом канализации?
Областная железнодорожная больница — зверюга огромного размера. В одиночку я бы уже безнадежно запуталась в корпусах и отделениях, да и в сопровождении более топографически успешного инквизитора испытывала тоску и желание проклясть здесь все оптом и не мучаться.
Не подумайте, что я кладбища люблю больше, чем больницы, но там ориентироваться было не в пример легче.
— Так, — скомандовал Макс. — Я — направо по коридору, искать лечащего врача Больца, а ты — налево, в палату четыреста пятнадцать. Посмотришь на пациента на предмет чего интересного.
— Понятно! Мальчики направо, девочки налево.
— Примерно, — кивнул Соколов, и мы разошлись.
Больц Алексей Сергеевич дышал через кислородную маску, и гофрированный шланг был первым, что бросилось мне в глаза. Потом уже я заметила и восковую бледность, и худобу, от которой казалось, будто мужчина попросту высох, — а может, и не казалось.
Палата оказалась двухместной, и одна из коек, за которыми громоздилось объемное и непонятное медицинское оборудование, пустовала. Мне никто не препятствовал, когда я, сверившись с номером на двери, вошла в палату, но я все же бросила быстрый взгляд на дверь и, убедившись, что затворила ее, прикрыла глаза, «глядя» на объект сквозь закрытые веки.
Энергетика его была слабой, бледной, но жизненные токи все же пульсировали. Затемнение в области головы — ожидаемое, но толком ничего мне не сказавшее, а больше вроде бы и ничего — но я та еще великая целительница, чего уж. Вот задуть эту свечу — мне раз ресницами шевельнуть, а помочь искре его жизни разгореться — это уже не ко мне. Да даже поддержать ее тление — и то… Организм противился мысли поделиться с этим телом силой.
Хотя кто-то проделывал это регулярно: теперь, настроившись на Больца, «присмотревшись» к нему, я видела, что без подпитки не обошлось, и, если честно, от этого меня передернуло — как? Как можно вливать свое живое в… это?
Эксперимента ради я взяла вялую прохладную кисть, накрыв чужие пальцы, и попробовала все же отдать человеку на постели хоть что-то, но тошнота подкатила к горлу — сила встала комом в солнечном сплетении.
Прислушалась к себе… Мне было жалко. Банально жалко отдавать ему хоть каплю — хотя с той же Ленкой я делилась легко, притом отдавая себе отчет, что процентов пятьдесят силы просто растеряется при передаче, а половину того, что мне все же удастся доставить до потребителя, отторгнет организм Тёминой, — что поделаешь, издержки подпитки на негативе.
В принципе, ни с одной из моих подопечных-подопытных я не испытывала проблем с отдачей силы. Проще всего делиться было с беременной, которая тянула за двоих, но и с остальными у меня не было чувства внутреннего сопротивления, как здесь и сейчас.
То ли потому, что я всегда «подкармливала» лишь женщин, а в этот раз реципиентом был мужик, то ли это мое ведьминское чутье так давало понять, что давать силу Больцу — все равно что поливать сухостой. В жизнь все равно не повернет, а вот какая-нибудь плесень завестись явно может.
— Вы его родственница?
Девичий голос застал меня, когда я с внутренним облегчением убирала руку, радуясь возможности разорвать контакт.
Хорошенькая девочка с пушистой косой в ярко-красном медицинском блузоне (а когда медики носили традиционные белые костюмы, мне было как-то привычнее… нет, я не ворчу, как столетняя ведьма!) смотрела внимательно. Но не подозрительно, а скорее сочувствующе.
— Не совсем, — я поправила халат на плечах и улыбнулась, постаравшись вложить в улыбку максимум обаяния. — А вы не подскажете, кто еще его навещает?
— В общем, лечащий врач у Больца — обычный человек, — вещал Макс, когда его черная монстра выруливала с больничной стоянки, чтобы везти нас обратно в родной Крапивин. — В больнице работает трое одаренных целителей, один из них — непосредственно в травматологии, но он вести Больца категорически отказался и на мой вопрос прямо сказал в довольно резкой форме, что помогать нужно живым, а у него лично запас сил не бесконечный тратить их на покойника.
Пока я имела увлекательную беседу с молоденькой и благожелательной медсестричкой, Макс закончил терзать врачей и наведался в палату. Провел там минут пять, после чего мы с ним сие богоспасаемое заведение покинули, а теперь вот — делились результатами.
— Лечащий врач никаких изменений у пациента за интересующий нас период не отметил, целитель всплесков внештатной магической активности не зафиксировал, и признаков применения к больному каких-либо артефактов моя проверка не выявила. Имеются следы прямой подпитки силой, но жена Больца — одаренная, и такое воздействие ей вполне по силам. В целом, если Больц причастна к серийным убийствам, применить свои наработки к мужу она еще не пыталась. А ты что увидела? О чем вы беседовали с той миленькой медсестричкой?
И вот удивительное дело: еще минуту назад медсестра Оксана с песочной косой мне самой казалась девушкой приятной и толковой, а сейчас — куда что делось.
Но, с другой стороны, во-первых, глупо ревновать мужика только потому, что у него есть глаза, во-вторых, глупо ревновать того, кто как бы и не совсем твой мужик.
Ну и в любом случае — не проклинать же мне всех смазливых девиц старше восемнадцати лет?!
…при таких раскладах проще проклясть один раз, но мужика — просто, удобно, экономично.
— Я увидела овощ, — емко охарактеризовала я свои впечатления от посещения палаты четыреста пятнадцать. — Медсестра, с которой удалось разговориться, утверждает, что посетители у Больца бывают редко: раз в неделю его навещает жена, иногда с кем-то из детей, чаще всего со старшей дочерью. Раньше вроде бы визиты наносили еще и родители, но их давно уже не видно было. Я представилась знакомой семьи и поинтересовалась, не было ли в последние месяцев девять изменений в состоянии? Мол, вокруг бедной женщины трутся какие-то подозрительные личности, желая выудить последние деньги. Очень удивилась — откуда там деньги? По наблюдениям медперсонала, семья Больца живет очень бедно.
— И? — скосил на меня взгляд инквизитор.
— Что — «и»? — внезапно взорвавшись, рявкнула я. — И значит, его жена не могла нанять исполнителя для подобной акции! Или — и значит, от отчаяния могла пойти и на такое, потому что содержание мужа в больнице явно бьет по ее кошельку! Не знаю я, что «и»! Просто сказала!
— Тише-тише! — рука Макса, отпустив руль, легла на мое колено.
И меня словно молнией прошило: первый раз инквизитор снизошел до жеста с откровенно сексуальным подтекстом в мой адрес по собственной инициативе, а не в результате моего напора или агрессивной провокации. Разозлившись на собственную идиотскую реакцию, руку я стряхнула и бескомпромиссно отвернулась к окну.
— Отметила — и хорошо. Посмотрим, к чему это удастся пришить…
Пришить. Пришить! Руки свои к своим коленям пришей!
Дура ты, Ксения.
Давай еще пореви тут от обиды.
Петренко открыла дверь на наш звонок — женщина в возрасте, несколько оплывшая, но миловидная.
— Здравствуйте, Елена Сергеевна! — Макс расточал обаяние, как самолет «кукурузник» — инсектицид.
— Здравствуйте, здравствуйте! Проходите — вот тапочки, — уютно ворковала хозяйка. — Ой, вы такие милые! Неужели тоже следователи? Надо же, такие славные — не то что тот хам, что опрашивал нас с дочкой тогда… Ах вы из столицы? У нас здесь совершенно не умеют работать!
У меня начало тянуть под ложечкой почти сразу.
— Расскажите, пожалуйста, о том происшествии, когда Дмитрий Миргун напал на вашу дочь.
— Он и на меня тогда напал! Я так тогда перепугалась, вы не представляете! Это же ужас какой-то, а его отпустили, убийцу! Вы уж разберитесь и накажите этих наших, где это видано, чтобы таких, как он, по улицам гулять отпускать…
Петренко говорила, говорила и говорила. И жаловалась, жаловалась, жаловалась: на сумасшедшего, напавшего на них с дочерью, на непослушную дочь, на современную молодежь, на цены, на погоду, на жизнь…
Слабенький дар ее пульсировал и тянулся к живым, теплым людям.
Она подбирала к нам ключи: жалость, сочувствие, раздражение, брезгливость. Искала эмоциональные отмычки, которые вскроют нашу защиту.
— Насколько нам известно, Дмитрий Миргун никого не убил, поэтому выводы о том, что он представляет серьезную опасность, все же преждевременны. Подскажите, как вы считаете, могла ли его агрессия быть спровоцирована?
— С… спровоцирована?! Да… да на что вы намекаете?! Что мы еще и сами виноваты, что этот тип нас чуть не прикончил средь бела дня?!
— Нет, что вы, я только имел в виду…
— Знаю я, что вы имели в виду! Вам бы всем дело закрыть да повесить на шею бедной женщины! Такая же бездарность, как и местные, даром что столичный. Сколько твой папик заплатил, чтобы тебя на тепленькое место пристроить? Знаю я, чего тебе надо: взятку хочешь с меня стребовать? Я тебе денежку, а ты Миргуна в тюрягу? Знаю я, как это работает, так вот — не на ту напал, мусор. Думаешь, раз корочки есть, так все тебе можно? Давай, валяй, арестовывай меня! Ну? Чего ждешь? Наручники надевай!