Но вот Ломовский бьет одного вальдшнепа, за ним второго, а минут через двадцать — еще двух. Наконец, и у меня добыча: я убил двух птиц.
— Пройдем к Мусоркину пчельнику, — предлагает Ломовский.
Мы направляемся туда. Но там нас ждет неудача: вальдшнепов нет.
Утомленные и проголодавшиеся, мы подходим к лесному колодцу. Делаем привал и разводим костер. К нам присоединяются еще два охотника.
Я вспоминаю случай, который несколько лет назад произошел со мной на этом месте, где мы сейчас отдыхаем.
Митя поднял ружье, прицелился и под глухариную песню выстрелил. Выстрел, подхваченный эхом, далеко разнесся по лесу, а птица, ломая сучья, упала на землю к нашим ногам. Это был громадный старый глухарь.
В проснувшемся и посветлевшем лесу уже раздавались веселые птичьи голоса. Сырой весенний воздух был напоен запахами мокрой земли, прошлогодних листьев и грибов.
Быстро промелькнуло жаркое лето, наступил последний летний месяц — август. Нас с Митей вновь потянуло в леса. Встретившись, мы сговорились идти за тетеревами и глухарями и через несколько дней, взяв мою ирландку Нору, уже шагали по лесам и перелескам. Переночевав в стогу душистого сена, мы на утренней заре отправились, искать глухарей. Долго бродили по лесу, но ни одного выводка не нашли и к 10 часам утра, когда солнце начало основательно припекать, вышли на поляну. Нас уже давно мучила жажда, а родника мы нигде не могли найти; небольшая лужа, заблестевшая впереди, привлекла к себе наше внимание. Что же, на худой конец можно напиться и из нее. Но не успели мы к ней подойти, как моя Нора бултыхнулась в нее и начала купаться. Вода моментально превратилась в какую-то кофейную гущу.
— Вот так напились! — огорченно воскликнул Митя.
Облизнув языком сухие губы, мы легли в тень отдохнуть. Прошло полчаса, и я вижу, как Митя молча встает, вынимает из кармана запасной носовой платок и, подойдя к луже, ложится и начинает пить через него воду.
— Ну, как? — спрашиваю я его.
— Хорошо! — отвечает он и опять пьет.
Встаю и я и, следуя его примеру, с жадностью пью мутную воду.
Утолив жажду, двинулись дальше. Мы долго шли под зеленым сводом по узкой лесной тропе, густо заросшей ароматной медовой таволгой, сиреневыми колокольчиками и огненно-красной лесной дремой.
Перед нами открылась небольшая поляна, засеянная гречихой. Бегущая впереди Нора вдруг «потянула» и сделала стойку. Быстро подходим к ней, и в этот момент с шумом взлетает глухарка, а за ней шесть молодых глухарей. Гремят четыре выстрела, и три молодых, но уже заматеревших глухаря падают в гречиху. Нора разыскивает их и одного за другим подает нам.
У чудесного холодного родника под громадным дубом, мы как следует отдохнули. Вечером, побродив по лесосекам, подошли к большой лесной поляне, покрытой густым высоким просом. Идем по его граням и вдруг видим, как с дальнего конца вылетает старый глухарь и садится на сосну, а за ним выбегает Нора и, остановившись у дерева, на которое он сел, начинает повизгивать. Глухарь, наклонив голову, с любопытством ее рассматривает и, сосредоточив на ней все свое внимание, забывает о всяких предосторожностях.
— Постой здесь, а я сейчас сниму его с дерева, — говорю я Мите.
Осторожно крадучись и маскируясь за деревьями и кустами, я подошел к глухарю шагов на сорок. Грянул выстрел, и птица рухнула на землю.
По дороге к месту утиной тяги мы убили по тетереву, а вечером Митя сделал дуплет и сбил двух налетевших на него чирков. Я же удовольствовался одним чирком.
Нагруженные дичью, переполненные охотничьими впечатлениями, мы лишь глубокой ночью добрели до дому.
Кабаны
На надел к моему хорошему знакомому — лесничему Беловежской пущи повадились поздней осенью ходить по ночам кабаны. Их привлекали туда остатки еще не убранного картофеля. После таких ночных визитов отдельные участки поля были начисто «перепаханы», а картофель весь уничтожен.
Несколько раз я по приглашению лесничего приезжал к нему, чтобы вместе с ним подкараулить кабанов и основательно — ж проучить. Но каждый раз, просидев в засаде ночь почти до утра, мы, усталые и разочарованные, уходили домой.
Так было и на этот раз, когда я вновь приехал к лесничему. Лунной октябрьской ночью засели мы на кабаньих тропах метрах в трехстах друг от друга и напряженно прислушивались к каждому ночному звуку, просматривая освещенные луной отдельные кусты и мелкие ложбинки. Просидели мы до трех часов ночи и, потеряв терпенье, перекликнулись, встали и пошли домой.
Мы согрелись стаканом доброго вина и хотели уже ложиться спать, как прибежал кучер и сказал: