От представшей ее взору картины, что открывалась со стремительно пустеющей палубы, у Оболенской задрожали руки — то ли от облегчения, то ли от пережитого ужаса. «Александр Благословенный» со спущенным монгольфьером сидел посреди небольшого озерка площадью почти с сам дирижабль, в окружении огромных вековых сосен. Поток людей, что еще недавно стремился наверх, теперь столь же спешно стекался вниз, совершенно явственно желая скорее покинуть несчастное судно. Некоторые прыгали прямо в воду, не дожидаясь очереди, чтобы спуститься по трапу.
Шульц и Оболенская не стали вливаться в эту толпу, поддаваясь новому общественному безумию, и в полном молчании спустились на землю в числе последних, кто покидал потерпевший крушение дирижабль.
Когда остатки напряжения схлынули, заместившись сначала лишающим всяких сил облегчением, а затем — озабоченностью, перед Шульцем и Оболенской встала новая проблема: понять, где они теперь находятся. Кроме того, Настасью Павловну немало занимал вопрос о том, было ли крушение дирижабля простой случайностью. И она была совершенно уверена, что ответ на этот вопрос — «нет».
Меж тем, примерно в пятисот метрах от покинутого всеми «Александра Благословенного», раздался поначалу негромкий шорох, вскоре сменившийся осторожными и на удивление легкими шагами. Облаченные в длинные ботфорты ноги аккуратно, но весьма проворно в условиях опустившихся на землю сумерек пробирались к потерпевшему крушение судну.
И едва стоило их обладателю оказаться в непосредственной от дирижабля близости, как откуда-то вынырнула длинная металлическая трубка и, издавая звуки, подобные тем, что производит человек или животное, когда принюхивается, принялась обшаривать останки «Александра».
Спустя несколько минут Моцарт — а это был именно он, выловил своим носом-трубкой из воды некий блестящий предмет и, развернувшись к дирижаблю задом, понесся на всех парах туда, где в отдалении от озерца слышались людские голоса и полыхал красновато-оранжевым заревом костер.
Прислонившись к дереву, Оболенская в то же время обдумывала все, что случилось за сегодняшний вечер и пришла в результате этого к нескольким важным выводам.
Первое: мужчиной в сером фраке, который, вероятнее всего, и являлся неуловимым покусителем, вряд ли мог быть граф Ковалевский. За те несколько мгновений, что шла Настасья Павловна от его каюты до лестницы, ни один человек не сумел бы так скоро переодеться и каким-то образом оказаться у спуска к трюму раньше нее. Кроме того, человек в сером никак не походил на польского графа со спины, будучи ростом куда ниже и обладая фигурой менее мощной, скорее коренастой. К тому же, никакой аристократической осанки, кою не мог скрыть Ковалевский даже под обличьем слуги, у убивца не было и в помине.
При условии — и это было второе — что именно человек в сером являлся тем, за кем они с господином лейб-квором безуспешно гонялись уже довольно продолжительное время.
Но как раз в том, что именно он — убивец, у Настасьи Павловны почти не было сомнений. Она ведь самолично наблюдала, как нырнул этот негодяй в зеркало, а после того, как с некоторым опозданием последовала туда вслед за ним, обнаружила в помещении Петра Ивановича в компании очередной жертвы с жутко выгнутыми перстами. И больше всего — это третье — Оболенскую теперь волновал вопрос, казалось ли ей или и вправду тот, кого они с Шульцем искали, был поразительно похож со спины на дражайшего дядюшку Аниса Виссарионовича, который и заслал их на рухнувший дирижабль. И если то был действительно Фучик, думать, что именно один из ближайших ее родственников мог являться безжалостным убивцем, способным погубить ее саму, Настасье Павловне было попросту страшно.
— Скажите, Петр Иванович, — нарушила Оболенская установившуюся меж нею и Шульцем тишину, — не показался ли вам тот, за кем вы гнались… несколько знакомым? — задав вопрос, она нервно сглотнула, надеясь всею душою, что только ей привиделось это жуткое сходство. И, словно бы не в силах боле молчать, тут же добавила, решив поделиться с Петром Ивановичем хотя бы частью того, что знала:
— Я видела покусителя, господин лейб-квор. Примерно за пару-тройку минут до того, как обнаружила вас. Прямо пред моими очами он растворился в зеркале без следа, а когда я поняла, что это потайная дверь и бросилась следом — нашла только вас. О нем и я вопрошала тогда… до падения.
Настасья Павловна замолчала, давая Шульцу возможность обдумать сказанное ею, но тишина стояла меж ними недолго. Вскоре Оболенская приглушенно вскрикнула от того, что кто-то коснулся ее плеча, а обернувшись, обнаружила пред собою Моцарта.
Пианино было покрыто грязью и водорослями почти наполовину, а одна из тех странных трубок, что зачем-то ввинтил в его внутренности Алексей Михайлович, теперь выглядывала из-под крышки и протягивала Настасье Павловне то, что заставило ее дрогнуть.
Похолодевшими враз пальцами она коснулась поверхности золотых карманных часов и, не давая себе возможности передумать, повернула их тыльной стороной.
В неверном свете костра на металлической поверхности сверкнула гравировка с хорошо знакомой монограммой «А.Ф.», не оставлявшая никакой надежды на то, что присутствие дядюшки на дирижабле было не более, чем игрой воображения. Зажав свободной рукою рот, Оболенская неотрывно смотрела на страшную находку, словно не могла поверить собственным глазам и будучи не в силах произнесть ни слова.
Не успел Петр Иванович ответствовать Настасье Павловне относительно того, о чем она поведала ему минутой ранее, как подле нее обнаружилось то самое пианино, наездником которого Шульцу уже довелось однажды стать. Нахмурившись, он наблюдал за тем, как Оболенская забирает у Моцарта предмет, который и самому ему был слишком хорошо знаком.
Она спросила его о том, что и без того занимало теперь все мысли Петра Ивановича. Что станется с ними, ежели под личиною покусителя действительно скрывается дядюшка Настасьи? Тем паче, что найденные Моцартом часы словно улика указывали на то, что на дирижабле либо находился сам Анис Виссарионович, либо тот, у кого по каким-то причинам были в момент полета его часы.
— Позвольте, — проговорил он, забирая у Настасьи Павловны находку Моцарта. Затем поднял ее к глазам и принялся пристально разглядывать в полумраке, едва рассеивающемся от многочисленных фонарей, что уцелели при падении «Александра Благословенного» наземь, и теперь загорались то тут, то там. Выжившие пассажиры уже собирались малочисленными группками, разжигая костры, кто-то горестно всхлипывал, кто-то выдвигал теории относительно того, где они могли оказаться. Были и те, кто предлагал тотчас же, не теряя времени, отправляться по ночному лесу на поиски какого-нибудь поселения. К подобным дуракам Шульц себя не относил, но и противоборствовать желающим не собирался.
— Это часы вашего дядюшки, не так ли? — уточнил он у Оболенской на всякий случай, дождался пока та кивнет в ответ после некоего раздумья, после чего собрался было спрятать находку во внутренний карман сюртука, когда произошло событие, немало удивившее не только Шульца и Настасью, но даже Моцарта.
— Настасьюшка! — возопил никто иной, как фельдмейстер агентства Фучик Анис Виссарионович, появившийся пред ними собственной персоной.
Покамест дядюшка и племянница обменивались крепкими объятиями от радости того, что оба выжили в этой фантасмагории, Шульц успел задаться вопросом: отчего наличие дядюшки Настасьи оставалось для них тайной до сего момента? О чем он и поторопился узнать у Фучика, при этом стараясь не показывать уж слишком явственно своих подозрений.
— Господин фельдмейстер, — чуть холодноватым тоном обратился он к Анису Виссарионовичу, но был тут же заключен в такие крепкие объятия, что у Шульца ни сомнения не возникло в том, что Фучик и его рад видеть живым и невредимым. По всему выходило, что причастность фельдмейстера к личине покусителя нынче была под огромным вопросом.
Он бросил на Настасью Павловну вопросительный взгляд, на который получил выразительный взор в ответ, в котором ему почудилась просьба не делать поспешных выводов, и понял в этот момент, что готов ради спокойствия Оболенской если на все, то она очень многое.
— Петенька! — смахивая слезы, выступившие на глазах от слишком большой чувствительности, воскликнул Фучик. — Слава богу, живой!
— Не хочу показаться излишне подозрительным, — все же решился Шульц, благоразумно посудив, что для общего блага будет лучше расставить все по местам прямо здесь и сейчас. Тем паче, что покуситель так и оставался на свободе. А ежели учесть тот прискорбный факт, что именно благодаря ему, скорее всего, и был обрушен дирижабль, стоило как можно скорее начать искать его среди выживших. — Анис Виссарионович, не поведаете ли вы нам с Настасьей Павловной то, как вы оказались на «Александре Благословенном»?
— Сей факт весьма очевиден, Петя, — покачав головой ответил Фучик. — Вам с Настасьюшкой досталась та палуба, на которой, вероятнее всего, и находился убивец. Мы же со штабс-капитаном и еще двумя служителями охранного взяли на себя две нижних палубы.
Он покачал головой, как будто случилось то, что Анис Виссарионович не мог до сей пары поведать Шульцу и Оболенской.
— Кабы вы знали, как эти олухи из Охранного плохи в деле! Неудивительно, что великий князь решил обратиться с заказом именно в наше агентство.
В любом другом случае лейб-квор непременно бы с ним согласился, но сейчас, когда чувствовал себя абсолютно беспомощным, не желал противопоставлять свои умения кому бы то ни было. Тем более — сыскным из Охранного. Тем паче, что и результаты что у агентства, что у Охранного, пока были плачевными.
— Вам что-нибудь удалось разузнать, господин фельдумейстер? — уточнил у Аниса Виссарионовича Шульц, изредка поглядывая на Оболенскую, которая, все также молча, стояла чуть в стороне.
— К личине убивца мы так и не приблизились, — покачав головой, признался Фучик.
— Мы тоже. Впрочем, кое-какие подозрения имеются. Мы с Настасьей Павловной считаем, что это дело его рук, — кивнул он на покачивающийся в водах озера дирижабль. — И ежели покуситель выжил, то нынче он находится среди нас.
Он вцепился взглядом в лицо Аниса Виссарионовича, желая понять по его выражению не приблизился ли он к правде настолько, что это могло напугать фельдмейстера, ежели бы все-таки вышло, что и он и есть преступник.
— Так мне тогда нужно предупредить штабс-капитана и сыскных! — спохватился Фучик, ловко разворачиваясь на месте и направляясь куда-то в в обступающий их со всех сторон мрак.
Проследив за ним взглядом, Шульц повернулся к Оболенской и маячившему возле нее Моцарту и поинтересовался о том, что в сложившихся обстоятельствах было не столь важно. Но чем не мог пренебречь Петр Иванович, а именно — комфортом Настасьи Павловны:
— Не желаете ли вернуться к дирижаблю? Ежели вы голодны или вам холодно, возможно, мне удастся найти для вас что-нибудь съестное или шаль. Я могу взобраться обратно на «Александра» и принести все, что может вам понадобиться, — проговорил Шульц, внимательно глядя на Оболенскую.
Он знал, что женщины зачастую могут впасть в истерику по прошествии времени, разделяющего их с каким-нибудь потрясением. И отчаянно желал предотвратить такую вероятность в случае с Оболенской.
— Как вы считаете, Настасья Павловна, что нам следует предпринять для нашего спасения? — прибавил Шульц, желая тем самым отвлечь Оболенскую от мыслей об истерике, ежели такие все-таки начали зарождаться в ее голове.
— Спасения от чего, Петр Иванович? — спросила Оболенская в ответ. — От риска стать лакомым блюдом на медвежьем ужине или от риска стать очередными жертвами в списке до сих пор неведомого нам покусителя? — говорила Настасья Павловна ровным тоном, и лицо ее при этом было отстраненным, словно находилась она в сей момент где-то совершенно не здесь. Но мысли в ее голове, вразрез с внешним спокойствием, метались, как безумные, перескакивая с одной на другую в бешеном ритме.
Первое, что невольно отметила Оболенская при появлении дядюшки — это то, что одет он был отнюдь не в серое. Но ведь, как уже было совершенно очевидно, убивец дураком ни в коем случае не являлся, а потому, конечно же, будь это Анис Виссарионович или кто другой — не стал бы он представать пред ними в той же одежде, в какой они его уже видели. А возможностей сменить костюм в условиях поднявшейся паники у негодяя было сколь угодно.
Другое дело — неподдельная радость дражайшего дядюшки при виде их, живых и невредимых. Нужно было бы обладать недюжим актерским талантом, чтобы с такой искренностью приветствовать тех, кого рисковал угробить в числе прочих пассажиров при подстроенном падении «Александра Благословенного». Если только… если только место крушения не было выверено точно, до таких мелочей, что преступник точно знал, куда спланирует падающий дирижабль.
Но тогда и причин для подобной радости по поводу счастливого спасения, казалось бы, быть не должно?
Окончательно запутавшись в своих размышлениях, Настасья Павловна решила подойти к проблеме с иного конца, а именно — поискать логику действий у каждого из тех, кто мог быть убивцем.
Ежели это был Фучик, то для чего ему посылать их с Петром Ивановичем на тот же дирижабль, на котором он собирался присутствовать и сам? Для чего ему лишние свидетели своих преступлений? Если для отвода глаз, то недостаточно ли для этого было бы одного лишь Шульца, занимавшегося этим делом, зачем ему потребовалось привлекать для конспирации и ее? Особенно ежели он заранее планировал обрушить «Александра Благословенного»? Возможно, было наивно и глупо считать, что родной брат матери не причинил бы ей зла — притом, что речь шла о безжалостном убивце — но все существо Настасьи Павловны всячески противилось этой мысли.
Но если преступником был не дражайший дядюшка, то кто? Стоило признать — версий никаких у них с Шульцем более не имелось. Графа Ковалевского Настасья Павловна по соображениям логики исключила ранее, а кроме него…
Перед глазами встало вдруг круглое лицо, обрамленное короткими кудряшками и Оболенская вспомнила внезапно, что именно после тумана, напущенного мадам, Петр Иванович увидел человека в сером, за которым они побежали. Впрочем, убивец мог просто выждать удобный момент, когда установилась в результате данного фокуса очень плохая видимость и воспользоваться этим в своих целях. И все же… вот уже второй раз эта женщина оказывалась там же, где вскоре обнаруживался новый труп. Конечно, по своей комплекции она вряд ли могла быть преступником, которого они искали, при условии, что им действительно являлся тот, за кем сначала Петр Иванович, а затем и сама Настасья Павловна гонялись этим вечером. Ведь может статься, что их обдурили, и ищут они вовсе не того и не там.
Ощутив, как от всей этой путаницы к голове подступает мигрень и осознав, что, похоже, не услышала того, что ответил ей Петр Иванович на заданный ранее вопрос, Оболенская нахмурилась и, отойдя от дерева, к коему по-прежнему прижималась в поисках опоры, сказала:
— Если вы что-то говорили, господин Шульц — повторите, пожалуйста, будьте добры. И давайте действительно подымемся обратно на дирижабль. В условиях дикой местности переночевать там мне кажется куда как более безопасным соображением, чем соблазнять уже упомянутых мною медведей свежим мясом.
Петр Иванович окинул Оболенскую внимательным взглядом, рассчитывая поспеть увидеть следы подступающей истерики, если таковая будет иметь место стрястись, после чего подал ей руку со словами:
— Я говорил лишь то же самое, что порешили и вы. Поднимемся обратно на «Александра» и отыщем место более благонадежное для предстоящей ночевки.
С этими словами он повел Настасью Павловну к месту падения дирижабля, размышляя, стоит ли расспрашивать Оболенскую о том, что думает она насчет того, что случилось с ними в этом злосчастном полете. Лейб-квор видел, что Настасья Павловна занята какими-то измышлениями, но расспрашивать ее относительно того, в чем же они заключаются — не торопился. Как знать — могло статься, что любое его неверно произнесенное слово могло привести к чему-то, с чем ему будет очень трудно совладать.