– А какой-нибудь толк от плиток и дощечек есть?
– Тут целая душещипательная история. В дощечках и плитках основной элемент – кремниевые пластины. Народ пытался разглядеть на них какую-то структуру, но видел только контакты по краям. Что только не делали – снимали слои, полировали срезы, травили всякой химией, смотрели в самые сильные микроскопы. И ничего! Совершенно однородный кремний с небольшими примесями. Наконец догадались сунуть протравленную пластинку в самый сильный электронный микроскоп. И обомлели, поскольку увидели структуру в десять раз тоньше длины волны света – больше десяти тысяч шагов на миллиметр – сотни миллионов элементов на квадратном миллиметре. Как?! Как такое возможно?! И уже потом прочли в одной из отреставрированных книг про ионную имплантацию и прочие выкрутасы. Самое интересное, что один парень, не помню имени, догадался, что такие вещи можно делать пучком ионов, еще до того, как опубликовали ту книгу.
– А диски? От них есть какой-то толк?
– Пока больше толку получилось от больших пластиковых дисков. Они устроены проще простого – там аналоговая дорожка звукозаписи. Удалось отреставрировать около полусотни. Там есть музыка, там есть пение и речь. Теперь мы знаем, как звучат древний русский и древний английский языки. Надо сказать, звучат они не очень, особенно английский – просто отвратительно! Зато музыка великолепна – иногда до костей пробирает. Жаль, что этих дисков сохранилось так мало.
– А с блестящими дисками что-нибудь получилось?
– Там сложней. Удалось снять длинные фрагменты данных. Но расшифровать их неимоверно тяжело, поскольку неизвестны не только способы кодировки, но и что там закодировано. Народ трудится над этим – огромные толпы по всему миру, думаю, поборют. Но и эти диски – начало XXI века. Потом вся цифровая информация ушла в эти кремниевые пластинки в виде ничтожных электрических зарядов.
– Но ведь это ненадежно! Заряд может рассосаться, он же совсем эфемерен! А если что-то сломается?
– Не совсем так, Стим. Все эти зарядики дублировались, переписывались с одного места на другое, хранились в так называемом «облаке» в разных частях мира. Сломается здесь – останется там. Это надежно, пока все работает. Пока не случится Большой Охряст, про который предки ничего не знали.
«Петербург», идя вниз по течению, обгонял осень. Желтизна становилась все ярче, появились красные тона. Буйство красок достигло предела в горах близ Новой Самары – желтые и красные языки пламени меж темно-зеленых елей. Стремнину на створе древней плотины проскочили буквально с ветерком – вся команда собралась на носу, застегнув куртки, поеживаясь, уворачиваясь от брызг, поднятых носом «Петербурга» на стоячих волнах. Постепенно становилось теплей – осень шла вспять.
В Воротах экспедицию проинспектировал тот же пожилой таможенник. С доброй, чуть ироничной улыбкой он протянул Сэнку бланки деклараций, на первом из них была легкая карандашная надпись «100». Получив указанную сумму, он подписал и проштамповал все листы, выдал подписанный протокол осмотра, спустился на катер и с той же доброй улыбкой помахал рукой.
Верхнее море на сей раз было спокойным и солнечным, но скучным. Все собрались на верхней палубе за рубкой и разлеглись кто как – Глоня на спине лапами вверх, щенки – клубочком, девочки уснули, свернувшись рядом со щенками, Крамб с Инзором загорали лежа на спине, остальные уткнулись в книги – кто с открытыми, кто с закрытыми глазами.
– Эй, сонное царство, что приуныли? – нарушил молчание Дават. – Успеете выспаться – у вас вся жизнь впереди. Лучше скажите, кто что видит в ней. Давайте по очереди. Алека, что тебе видится впереди?
– У меня впереди Темный век. Копаться в XX и XXI веках уже неинтересно – про них все написано. Эти века теперь – работа историков, а не археологов. Темный век, его кладбища и мертвецы – вот мое лучезарное будущее! На могильных плитах продолжали писать имена, ставить даты рождения и смерти – единственная значимая информация, что осталась воплощенной на долговечных носителях. Все остальное ушло в эти зарядики в кремниевых пластинах, как рассказал Дават. И мертвецы, их кости – только они и могут что-то сообщить: как менялись от поколения к поколению, чем болели, как питались.
– Они могут сообщить гораздо больше, – добавил Дават, – в книгах говорится о том, что древние умели полностью читать геном по обрывкам геномных молекул, содержащихся в костях, – геном любых живых существ, даже тех, что жили сотни тысяч лет назад, – всю последовательность. Лет через двадцать и наши научатся. Ты как раз наберешься опыта. Я верю в твое лучезарное будущее. А ты, Кола, что думаешь о своей карьере?
– Карьера будет толстой и блестящей, но прежде всего я должна унять свою ярость от качества перевода книг, которые ты, дядя Дават, привез. Это возмутительно, преступно! Придется написать гневную статью и самой заняться переводами. А потом уже научной работой по русскому языку и литературе XX–XXI веков. Там пропасть работы. Должна же существовать приличная русская литература XXI века! Ну не может все быть таким барахлом, как то, что лежит в кают-компании!
– Инзор, вернешься ли ты в армию?
– Не уверен. Скорее наймусь к Алеке подсобником и охранником в экспедициях. Мне понравилась эта роль.
– Стим, а ты чем бы хотел заняться?
– Всем!
– Ответ, достойный юного дарования! Но все-таки, чем именно «всем»?
– Физикой. Я так и не понял, откуда взялась Вселенная, и еще хочу разобраться в ядерной физике. Еще археологией – хочу поехать в Железную долину. Еще электроникой – хочу участвовать в информационной революции. Биологией тоже, потому что не понимаю, как возникла жизнь.
– А неужели не хочешь стать писателем? Ведь тебе с твоими интересами будет, о чем рассказать людям.
– Это, может быть, уже смешно, но хочу!
– Ну и правильно, нет тут ничего смешного. Сэнк, у тебя впереди тоже прорва всего. Что скажешь?
– Прорва прорвой, но если серьезно, свою лебединую песню я уже спел. Больше в мире нет таких городов во льду. Скандинавские города съедут в море, под Североамериканским ледяным щитом нет крупных городов. А если где-то что-то и найдут, то прекрасно обойдутся без меня. Да и надо переключиться на что-то другое – не дело пытаться чирикать продолжение лебединой песни, надо начать что-то новое. Пока не решил, что именно, есть смутные идеи, но не более того.
– Мана, тебя не спрашиваю, с тобой и так все ясно.
– Да уж, ясней некуда!
Кавказ снова предстал во всем великолепии – на сей раз темная полоса между снегами и морем стала шире, скалы – контрастней, ледники – голубей. Когда проплывали вдоль южного берега Нижнего моря, мимо Золдиона, экипаж испытал внутреннюю борьбу между тягой к родной гавани и зовом свежих морепродуктов. Морепродукты победили, зато потом «Петербург» шел без остановок до самого конца. С ветерком проскочили проливы и промежуточное море, за полтора дня прошли Северный архипелаг, повернули на восток, а еще через полтора дня Сэнк, воспользовавшись хорошей погодой, взял курс прямо на рог Носорога-острова, срезая десять часов пути. Вскоре на горизонте показался знакомый хребет.
– Ну что же, Зедонг, вот и снова снежные горы древней Финикии. Вот мы и возвращаемся. Вроде с триумфом, но без ответа на главный вопрос: что же случилось с предками. Так уж вышло – мы не нашли ключа к разгадке. Жаль, но что делать – он закопан глубже, чем думали. Раскопали лишь смутную подсказку: предки стали слабаками, почивая на достижениях прежних поколений. Потом что-то выбило их из колеи. Но об этом мы и так догадывались. Не очень-то внятный результат, да и то он основан лишь на паре книжных свидетельств. Других находок хватит на сорок монографий, на десять самых сиятельных научных премий – кто-то их наверняка получит. Но мне эти премии не греют душу. Я хочу понять, отчего случился Большой Охряст, и буду искать дальше тот самый ключ. Понимаешь, почему это важно? Да потому, что он может повториться, если мы не поймем… Впрочем, если поймем, все равно может повториться, но тогда будет ясно, что надо делать, чтобы хоть совесть была чиста. У меня есть идеи, но пока лишь смутные, что-то едва-едва проклевывается. Успею ли? Вон Мана поднимается в рубку, наверное, кофе несет. Она, конечно, скажет, что успею. А черт его знает!
За день до прибытия Дават по рации передал просьбу к мэрии: не устраивать фейерверка, поскольку часть экипажа боится взрывов и выстрелов. На траверсе древнего Порт-Саида за «Петербургом» увязались три моторных лодки, вскоре еще три лодки и два катера, а километров за двадцать до Александрии за кормой образовался огромный эскорт – пестрый шумный гудящий шлейф разнокалиберных судов с развевающимися флагами государств, городов и сообществ. А впереди всего, на носу «Петербурга», – Глоня с подросшими щенками, Мана с девочками, Алека с Колой и чуть сзади Стим с Инзором.
На припортовой площади полторы тонны духовой и ударной меди и четыре кубометра барабанов грянули морской марш. Толпа что-то закричала, замахала головными уборами. Сэнк, стоящий за штурвалом, сморщился.
– Не бери в голову, – сказал Дават, – вы заслужили пышную встречу. Да и не для тебя весь этот восторг, он для них, для людей. Каждому хочется хоть капли причастности.
– Дай-ка посмотреть, – попросила у мужа бинокль женщина в роскошной шляпе с широкими полями. – Спасибо… Странная какая-то экспедиция. Вместо суровых мужчин – в основном дети, звери да беременные женщины.
Часть III Двадцать лет спустя
11. Возвращение
Эх, Зедонг, давно я не отчитывался перед тобой. Куда ухнули эти двадцать лет? Ну, последние десять – еще куда ни шло. А первые десять? Называется «почивал на лаврах». Конечно, это тоже своего рода работа – две книги, статьи, лекции, конференции, приемы, телепередачи. Аж забронзовел слегка. И ничего нового все десять лет. Правильно сделал, что десять лет назад после звонка Савена, нашедшего вторые часы, сменил микрофон на лопату, с ней вся бронза быстро осыпается. Хоть и спина уже побаливает, зато чутье окрепло в разъездах и в раскопах на свежем воздухе. И вот, Зедонг, могу доложить: наконец кое-что проклюнулось. Спасибо за помощь Алеке с Инзором и десяткам «часовщиков» – волонтеров и рабочих! Мы еще не нашли ответа, мы не нашли настоящую причину, да и не найдем ее – там сразу много причин. Но, кажется, мы нашли триггер! Мы нашли тот спусковой механизм, который запустил Большой Охряст. Кажется, нашли. Не хватает последних штрихов. Надо собрать старую семейную команду, я так соскучился по ним! Прямо сейчас позвоню всем!
– Стим, привет, ты где?
– Привет, папа. В яме. Копаю яму для септика на участке. Лема помогает вынимать грунт.
– Достойное занятие. Но ты же еще дом не построил.
– Сначала надо подготовить отвод дерьма, а уже потом делать великие свершения! Таков мой принцип.
– Хорошо. Вы в отпуске?
– Лема в отпуске, я нет – просто мертвое время в институте. Работаю дома в режиме совы.
– Слушай, помнишь, мы лет двадцать назад мечтали вернуться на Север?
– Да, помню, я еще рвался через пару лет приехать.
– Я думаю, пришло время. Тем более, как еще мне собрать всех вас? Кроме того, есть о чем поговорить по делу. К тебе есть вопросы и к другим есть вопросы – вполне серьезные. Короче, хочу устроить поездку на несколько дней с докладом на станции и с пикником на той самой поляне. Первая половина августа – идеальное время.
– Хорошо, я готов. Подожди… Лема говорит, что она тоже с радостью.
– Отлично, перезвоню послезавтра.
– Привет Алека, как вы там с Инзором? Наша с вами статья про часы уже на выходе. Как ваши мертвецы?
– Хорошо. Мы дома, отдыхаем после экспедиции. Мертвецы вот-вот заговорят.
– А я договорился о полете всех нас на станцию «Петербург». Сделаю доклад, может быть, кто-то из нас еще сделает. Но в любом случае они готовы пригласить всех девятерых, причем полный комплект их обрадует больше всего.
– Ура! Дядя Сэнк, ты добрый волшебник! Давно мечтала туда вернуться хоть на денек, а вчера весь день вспоминала, ностальгия прямо заела. Когда?
– Вторая неделя августа. А как Инзор?
– Конечно, Инзор согласится, гарантирую! Он у меня паинька, мой верный солдат. Следующую экспедицию чуть подвинем.
– Отлично, позвоню через пару дней.
– Крамб, привет, ты где?
– На площадке в Гриане. Через четыре дня запускаем вторую «Марсианку».
– Ох, а я и забыл! У тебя горячая пора. А что с первой?
– Мир ее праху. Но я точно знаю, что мое шасси тут не при чем. Похоже, программистская ошибка, выключившая прием команд. Несколько снимков все-таки получили.
– Видел. Слушай, я договорился о рейде на станцию «Петербург» для всех «петербуржцев» – вторая неделя августа. Вырвешься?
– Хорошая идея. Вырвусь. Как раз запустим и настанет общий расслабон на первые месяцы полета.
– А Кола?
– Кола дома сидит, книгу пишет. Позвони ей лучше сам, а то она вчера на меня нарычала.
– Кола, привет! Ну как литература XXI века поживает?
– Если ты о русской литературе, то смотря как глянуть. Если считать литературой наличие хороших текстов и авторов – то вполне поживает, точнее, поживала. Даже в начале XXII века теплилось нечто приличное, а потом уже не проследить. А если считать литературой национальное явление, влияющее на развитие социума, то ни черта она не поживала – ютилась в щели под забором.
– Расскажешь более подробно при личной встрече, для нее появилась хорошая оказия. Летим на «Петербург», все мы, кто там был. Летим и живем за их счет. Крамб согласен.
– Эх, получит он от меня в лоб при этой оказии! Уже два месяца мотается в командировках – «Марсианка» у него вышибла из головы все остальное. Хоть бы звонил почаще, хоть бы сказал что-нибудь…
– Хорошо, заодно дашь Крамбу в лоб. Вторая неделя августа. Позвоню через пару дней, скажу точнее.
– Привет Кана, как поживает ваш гербарий?
– Привет, дядя Сэнк. Отлично. Надеюсь, скоро сильно пополнится. В подошве сандалий Праотца в щели между слоями кожи полно травы – соломинки, семена, пыльца. Пока не дают достать их оттуда, при встрече расскажу. Ты был прав, он носил эти сандалии многие годы и даже чинил их, не выпотрошив все это богатство. Там, похоже, есть злаки, которые растут только в горах Экваториальной Африки. Так что спасибо за идею!
– Ты умница, и я хотел бы обсудить с тобой все вышесказанное. Скорую личную встречу гарантирую. Помнишь Север, «Петербург», поляну? Хочешь слетать туда?
– Ой, конечно! Еще как хочу! Я прекрасно помню наше место. Помню, как клад забыла, когда отплывали, а дядя Инзор спас его. А у меня ведь там еще один тайник остался! Дядя Сэнк, возьмите меня!
– Обязательно. Всех возьму!
– И Лему?
– И Лему. И Глоню бы взял, жаль, они столько не живут… Позвоню послезавтра и скажу все точней.
Сэнк сунул телефон в задний карман брюк, но вспомнил, что он уже раздавил два телефона таким образом. Он переложил его в нагрудный карман рубашки, но вспомнил, что, наклоняясь, многократно ронял телефоны из этого кармана, причем один раз в костер, другой раз в бассейн.
– Мана, сшей мне мешочек на шею для телефона, как у Праотца! Кстати, надо сказать Кане, чтобы хорошенько проверили швы этого мешочка. В общем, я всех обзвонил, все согласны.
– Ну и славно. А младшее поколение будем звать?
– Я думаю, им не столь интересно туда лететь – вряд ли их терзает внутриутробная ностальгия. Сын из похода еще не вернется, а его племянницы в Америке до середины августа.
Встретились прямо на взлетном поле. Алека бросилась на шею Сэнку, Кана с Лемой с двух сторон обхватили Ману, Крамб со Стимом долго трясли друг другу руки и хлопали по плечу, проверяя на крепость, Инзор обнялся с Колой. Четырехмоторная турбовинтовая амфибия, как будто та же самая, что летала в те давние времена, загружалась с заднего порта всяческим оборудованием. Темно-серая, страшная, как химера на древней крепостной башне, страшней, чем на воде из-за разлапистых шасси, выпущенных по бокам, – хищное чудовище, готовое ринуться на врага. Дорогих гостей пригласили на посадку по трапу через переднюю дверь. Компания уютно расположилась вокруг небольшого круглого стола в носовом салоне. Обычно в этом салоне летали всяческие начальники со свитой. Но для такого рейса Сэнк был намного круче любых начальников. Да и другие участники экспедиции были важными птицами, а уж все вместе – эпохальное событие: экипаж легендарного «Петербурга» в полном составе посещает международную станцию «Петербург». Сэнк выразил надежду, что у них там нет ни фейерверков, ни духовых оркестров.