— Ты слышал, что он мне сказал? Что я с тобой, чтобы он… — задыхается от возмущения и хлопает глазами, пытаясь не заплакать. — Ты мне даже не нравишься! Вот еще, пф.
А вот это уже запрещенный прием.
— Врать плохо, — говорю и прижимаю ее руки к своей груди. Крепко держу, не вырвется. Да она и не пытается. Лишь смотрит волчонком, а я схожу с ума от ее близости, от малахитовых глаз, пухлых губ, дерзости, которую хочется поцелуями выбивать из нее.
— Я не вру, — бурчит, но взгляд не отводит, борется.
Кира хочет еще что-то сказать — я вижу это по напряженным побледневшим губам, по лихорадочному румянцу на щеках, заметному даже в полутьме летней ночи. Но я не даю: обхватываю руками ее лицо, намеренно медленно, растягивая удовольствие, провожу большими пальцами по мягкой коже, слегка надавливаю.
— Ты же помнишь, что нам нужно поговорить?
Кира удивленно распахивает глаза, словно бы действительно забыла, а я усмехаюсь. Обвожу пальцем по контуру ее губы, глажу, схожу с ума от этих невинных прикосновений. Черт возьми, а я и забыл, что быть рядом с девушкой может быть настолько сладко.
Только сладость эта невыносима, потому что еще хоть немного такой изощренной пытки, и повышенное либидо превратится в хроническую импотенцию. Доиграюсь.
— Просто забудь весь тот бред, что болтал Егор, — прошу, наклонившись как можно ниже.
Мне нужна эта интимность, что живет между нами — интимность, которая сбивает с ног и в то же время кажется такой естественной.
— Руслан, со стороны ведь и правда кажется, что я прыгаю от одного брата к другому, — не дает себе ни малейшего шанса расслабиться, забыть, а я тяжело вздыхаю.
— Какая разница, что кажется со стороны? Кого это волнует?
— Меня, — голос совсем жалобный, а я притягиваю ее голову к себе, целую в кончик носа и прижимаю Киру к груди.
Вдалеке мигают фары — наконец-то приехало такси, которое я под шумок вызвал. Растягиваю губы в улыбке, а Кира осторожно касается моих плечей пальцами, и от прикосновений этих кожа покрывается невидимыми, но очень ощутимыми ожогами. Больно и сладко, горько и волнительно.
— Поехали, — говорю, и голос мой кажется слишком громким и непривычно хриплым. — Не бойся, я ничего тебе не сделаю… плохого. И хорошего тоже, если сама не попросишь.
В моих венах слишком много адреналина, а в яйцах переизбыток спермы, но пугать невинную девочку не собираюсь. Ее доверие такое хрупкое, что дунь на него — развеется по ветру. Но пока Кира не убегает от меня, сделаю все, чтобы осталась.
А если сбежит, догоню и будь что будет.
Не оставляя времени на размышления, распахиваю заднюю дверцу такси. Кира удивленно моргает, но будто окончательно приняла этот вызов и, слегка улыбнувшись, скользит в салон. Так грациозно и эротично, что каждое малейшее ее движение отдается болезненной пульсацией в паху. Силы небесные, как мне все это пережить?
Мысленно посылаю все на хер и занимаю место рядом с водителем. Честное слово, боюсь садиться рядом с Кирой, потому намеренно лишаю себя шанса быть к ней ближе. Еще успею.
— Куда мы едем? — тревожится Кира, а я поворачиваю голову и улыбаюсь.
— Потерпи, скоро узнаешь. Ничего особенного, просто небольшая прогулка к моему прошлому.
Вряд ли мои слова ее успокоили, но больше Кира не пытается выжать из меня информацию по максимуму. То ли на самом деле доверяет, то ли так измотана хамством Егора, что готова на все.
Называю водителю адрес, он заводит мотор, и ночь за окном рассеивается. Не могу устоять, смотрю и смотрю на Киру, поймав ее отражение в зеркале заднего вида. Она не замечает моих взглядов, напряженно следя за чем-то в окне, комкает в руках бумажную салфетку, а та рассыпается в труху, опадая на колени белым крошевом.
— Где мы? — спрашивает Кира, когда такси растворяется вдали, а мы остаемся только вдвоем.
Вокруг никого, а воздух пахнет так сладко, будто бы изысканный десерт.
— Просто решил тебе показать кое-что. — Достаю ключи из кармана и протягиваю Кире свою руку. — Пойдем со мной, только аккуратно, тут темно.
Кира что-то едва слышно говорит, но вкладывает свою ладошку в мою. И мне хочется сжать ее крепко-крепко, но держу себя в руках — еще будет шанс.
Подсвечиваю своим телефоном наш путь, ступаю осторожно и сворачиваю за угол каменной коробки. Это место очень дорого моему сердцу, в нем хранится так много воспоминаний. И когда думал, куда отвезти Киру, почему-то ничего лучше не придумал.
И пусть тут мало романтики, мне очень хочется, чтобы Кира стала чуть ближе ко мне. Чтобы поняла, чем живу и что для меня важно.
Чтобы почувствовала. Услышала.
— Надо было Наташке сообщить, где, если что, мой хладный труп искать, — замечает Кира, когда я снимаю навесной замок с тяжелой двери.
— Обойдемся без третьих лишних, — усмехаюсь и, войдя первым, дергаю рубильник. Лампы под потолком жужжат, включаясь одна за другой, и вскоре в просторном помещении становится светло.
— Ого. — Кира обводит взглядом комнату, где все еще стоят стеллажи, прилавок, стол со стульями в самом углу.
И все, потому что это давно уже не магазин, но помещение бывшего отцовского гаража дорого мне, как память.
— Когда-то мне было двадцать два года, представляешь? — невесело усмехаюсь, чертя на пыльной столешнице полосы и круги. — Тогда у меня остались две могилы на старом кладбище, родительский дом и десятилетний мальчик, плачущий и зовущий маму. Его в любой момент могла забрать опека, а все, что я умел — ковыряться в моторах. Любой мог разобрать и собрать без посторонней помощи. Вертелся в кругах автомехаников и отлично знал, как не хватает порой нужных запчастей, и их приходится ждать, а это не всех устраивает.
Кира стоит рядом, опираясь спиной на прилавок, и внимательно слушает, ловит каждое мое слово. И это подстегивает, дает надежду, что она наконец-то поймет и перестанет выдумывать себе самую разную херню.
— Это не очень интересная история, много ненужных деталей, но тогда я с помощью друзей открыл свой первый магазин, — обвожу рукой помещение, и такая ностальгия накатывает. — Долго возвращал деньги, но в итоге стал тем кем стал. И все это…
— … ради Егора? — заканчивает мою мысль, а я киваю.
— Да, я не хотел его потерять. Он бы не выжил в детском доме, потому я выгрызал право на опеку и каждый день боялся, что вот случится что-то, и парня заберут. И я никак не смогу помешать. Прости, Кира.
Она удивленно заламывает бровь, а я поясняю:
— Во всем этом много моей вины. Я оказался плохим воспитателем. Не справился, где-то что-то не учел, прости.
Снова молчу, а Кира кладет ладонь мне на плечо, гладит кожу, рождая во мне этой нехитрой лаской самые непристойные желания. Она наверняка ничего в этот жест не вкладывает, но мне так хорошо сейчас. Рядом с ней.
— Ты не виноват, — улыбается, а я качаю головой. — Все люди разные, просто Егор вот такой…
— Мудрая девочка, — улыбаюсь и накрываю ее ладонь своей. Не даю убрать руку, не хочу, чтобы она прекращала касаться меня.
— Я много думал в последние дни, размышлял. И я понял одну простую вещь: Егору давно не десять, мне не двадцать два, и пора уже расслабиться и наконец-то начать получать удовольствие от жизни.
— Думаешь? Ну, так-то ты прав, конечно.
Еще бы я был неправ.
— Я столько лет жил по инерции, скованный всем этим напряжением, ответственностью, гиперопекой. — Подаюсь вправо, ставлю руки по обе стороны от замершей на месте Киры и втягиваю носом аромат ее волос. — Ты мне нравишься, очень нравишься. Вначале я был свиньей, уродом самым настоящим. Честно, мне стыдно. Но я втрескался в тебя, увяз, влип по самые уши и… мне это в кайф, веришь?
Она шумно сглатывает, а глаза такие огромные, словно их нарисовал японский мультипликатор.
— Я не смогу перечеркнуть то, что сделал тебе Егор. Даже если приложу все усилия, не смогу заставить забыть. Но ты нужна мне, я с тобой жить учусь заново. И я знаю, что старый для тебя, знаю. Взрослый мужик, который ничего не понимает ни в романтике, ни в ухаживаниях, ни в комплиментах. Но я пытаюсь, учусь. Помоги мне, пожалуйста.
Мои мысли путаются, а в голове самая настоящая каша. Кажется, я никогда так много не говорил. Но рядом с Кирой мне удивительно легко складывать путанные мысли в слова.
Когда Кира так близко, что от ее тихого дыхания сердце ноет, а хребет скручивается узлами, я вообще мало способен нормально соображать. Во мне горит огонь, от которого я плавлюсь и снова рождаюсь, точно недоделанный феникс. И хочется говорить, говорить в глупой уверенности, что тебя поймут.
И я бы многое хотел еще сказать, но губы сами тянутся к ее губам, чуть приоткрытым, влажным. И сладость их прописана на моей подкорке с первого поцелуя, и я, как наркоман, не умею ей сопротивляться. С каждой минутой мне нужно больше, намного больше, потому спешу урвать еще хоть чуть-чуть.
Кира пару раз моргает, а я замираю в жалких миллиметрах от ее губ. Слегка дую на их уголок, ласкаю взглядом, впитываю каждую черту, каждую эмоцию. Что бы ни случилось, я буду помнить этот момент чертову вечность. К праотцам отправлюсь, а не забуду.
— Я тебе правда нравлюсь? — тихо спрашивает, а в голосе столько удивления, что мне хочется одной рукой сжать горло Егора и выдавить позвонки через уши. — Я же…
— … ты самое прекрасное создание во всем этом дебильном мире. Веришь мне?
Она кивает, хоть во взгляде все еще слишком много сомнений. Но по учащенному дыханию, по прерывистым вздохам, которые вылетают из ее приоткрытого рта, стоит коснуться губами линии челюсти, понимаю, что она тоже что-то чувствует ко мне. И от этого напираю сильнее, прижимаюсь крепче, буквально вжимая собой Киру в прилавок. Тишина наваливается толстым покрывалом, хоронит в себе звуки целого мира, а я провожу костяшками пальцев по щеке, прячу за ухо прядь темных волос и надежно фиксирую затылок.
— Руслан, я боюсь, — выдыхает, а я целую ее волосы. — Очень боюсь.
— Меня? Я не страшный, вроде бы. Местами даже красивый.
Мне хочется шутить, чтобы не зацикливаться, иначе мысли окончательно превратятся в клюквенный кисель.
— Себя я боюсь, — сглатывает и поднимает на меня испуганный взгляд. Никогда ее такой не видел. — Я же… в общем, я не знаю, что со мной происходит. Сначала я очень злилась на тебя, обижалась, а потом… потом поняла, что хочу видеть тебя чаще. Ты был рядом, когда к Виолетте ездили, потом снова, в сквере меня тогда нашел, волновался. Мне… мне страшно, что ты тоже мне нравишься, но Егор прав. Это неправильно, некрасиво — от одного брата к другому.
Я рычу, честное слово. Как горный лев, рычу, потому что снова и снова между нами возникает призрак моего брата. Кровопийца он, разрушитель девичьих самооценок.
— Кира, послушай меня очень внимательно. Мне тридцать пять лет, тебе девятнадцать. Мы живем в разных мирах, в разных городах, почти что на разных планетах. Я ничего не понимаю в физике, кроме того, что нельзя засовывать пальцы в розетку и еще помню инерцию и тормозной путь. — Пока говорю все это, Кира немного расслабляется и даже улыбается.
— Физика — это же просто, — заверяет, но я скептически хмыкаю, и она вовсе заливается смехом.
— Ты, уверен в этом, ничего не знаешь о тормозных колодках, рулевых тягах и сроках замены машинного масла. Не сможешь растаможить задержанный товар без сильных последствий и не разгрузишь самолично фуру с зимней резиной. Посмотри, сколько у нас точек несоприкосновения, сколько причин ничего не пробовать, не пытаться. Но я тебя умоляю, пусть в этом ряду не будет слов Егора. Просто забудь, что он мой брат. У меня тоже в прошлом кто-то был, у тебя вот… он. На этом точка, хорошо?
Кира кивает и снова сглатывает, но потом подается вперед и, обвив руками мою шею, целует в губы. Робко, несмело, а мне выть хочется от того, какой это дикий кайф.
Отпрянув, смотрит прямо в глаза, что-то в них ищет, но мне сложно выдержать эту муку. Я взрослый половозрелый мужик, мне отчаянно мало всего этого. Но и напирать не смею — замкнутый круг.
— У меня никогда не было такого… чтоб внизу живота такой узел, — говорит тихо, смущаясь своей смелости. — Поцелуй меня.
Она просит, и от этой мольбы искры из глаз. Меня не нужно уговаривать: я всегда готов. Хотя бы пока просто целоваться.
Черт, всего тридцать пять лет прожил, а уже и забыл, насколько здорово просто целоваться, ни о чем не думая. Никуда не торопясь.
Кира тянется доверчиво ко мне, кладет руки на грудь, гладит, слегка царапая ногтями, а я сильнее сжимаю руки на столешнице, впиваюсь в нее пальцами. Будто бы упасть в любой момент могу — меня просто снесет волной животного возбуждения. Разобьюсь о скалы, как сбившееся с курса утлое суденышко, только щепки в стороны разлетятся.
Я набрасываюсь на влажные сочные губы, как волк на кусок мяса. Втягиваю пухлую нижнюю в рот, слегка посасываю, едва ощутимо прикусываю. Кира стонет чуть слышно, слегка вздрагивает, и эта дрожь током по моим венам. Языки сплетаются, страсть топит меня с головой, накрывает десятибальным штормом, как корабль на картине Айвазовского. Выплыву или нет? А если нет, туда мне и дорога.
Толкаюсь, раздвигаю коленом стройные бедра, и Кира неосознанно покачивается, потирается о мою ногу.
Сто?ит пошевелить рукой, поднять подол сарафана и добраться до самого сокровенного станет проще простого. Дело двух секунд, и я уверен, что Кира влажная для меня, но медлю. Потому что боюсь не суметь остановиться. Тогда трахну Киру прямо среди пыльных стеллажей, только…
Нельзя, мать его.
— Я сейчас не выдержу, — говорю и совсем не узнаю, своего голоса. — Ты меня с ума сводишь, девочка.
Кира хрипло дышит, целуя мои плечи — неосознанно доводит до черты, за которой случится мой личный апокалипсис.
— Ки-ира, — тяну, захватывая в плен ее лицо, покрываю лихорадочными поцелуями ее щеки, нос, губы, подбородок. Мой язык чертит круги на ее коже, зубы смыкаются на ключице, а Кира шипит, как разбуженная кошка.
Мне едва удается удержаться от матерной тирады, когда все-таки касаюсь пальцами ее бедра, прохожусь выше и выше, пока не дохожу до боковой кромки нижнего белья. Простое хлопковое, а для меня нежнее самого изысканного шелка, сексуальнее атласа.
— Я хочу тебя, моя сладкая, самая сладкая девочка, — бормочу, надавливая пальцем на лобок, спускаюсь ниже. А когда ощущаю горячую влагу, скопившуюся на белье, яростно шиплю. — Тут грязно и никакой романтики. С тобой по-другому надо.
Кира всхлипывает, когда отодвигаю влажный хлопок и прохожусь пальцем по горячим складкам. Идеально гладкая, нежная, обжигающая. Кожей чувствую пульсацию, жажду ощущаю и не могу сдержаться. Это сумасшествие, самое настоящее безумие, над которым у меня нет власти.
Я медленно, но уверенно падаю в пропасть и совсем не хочу из нее выбираться.
— Руслан, — выдыхает удивленное, когда я ввожу палец в податливый и слишком узкий вход. Не сильно, чтобы не лишить девственности раньше времени, и нахожу нужную точку, подбираю ритм.
Мне его подсказывает сама природа, и я отдаю себя — нас двоих — ей на откуп.
Будь что будет.
— Ах, — вылетает на свободу, и Кира кусает меня за плечо, пульсируя вокруг моего жадного пальца.
— Тише-тише, девочка, — толкаюсь пальцем чуть сильнее чем нужно, а мой член пульсирует до боли, но боль эта сладкая. — Я готов еще потерпеть, но твои оргазмы — это святое.
— Руслан, — дышит часто, с какими-то надсадными хрипами, будто вот-вот в обморок упадет. — Я никогда… такого никогда. Понимаешь меня? Я запуталась, но никогда…
Она еще что-то бормочет, моя сладкая девочка, а я целую ее во влажный от пота висок. Мне срочно нужно найти квартиру. Иначе взорвусь.
43 глава
Кира
— Ты ведь уедешь скоро… — констатирую факт, когда мое дыхание восстанавливается, и я снова становлюсь хозяйкой собственных мыслей. — А я останусь тут.
Я не знала, что после оргазма накатывает такая меланхолия. Почему-то одновременно хочется плакать, целовать его губы и прятаться на широкой груди от жестокой реальности. Или это я такая нюня?